Смена эпох (Перевод с бенгальского Ф. Мендельсона и С. Цырина)

С давних пор приделы наших храмов служили для встреч и дружеских бесед, хотя, собственно говоря, разговаривать крестьянам было не о чем, кроме как о своих деревенских и семейных делах. Все их свободное время занимали пересуды, злословие, карточная игра, а днем они нередко спали по нескольку часов кряду. Их культурные потребности были строго ограничены, от и до, представлениями бродячих артистов, показывавших народные пьесы, читавших отрывки из древних эпических сказаний и рифмованных сказок. Все темы черпались из запаса старинных легенд. Это был привычный мир с ограниченным горизонтом, мир, который вращался вокруг собственной оси,- и все. Из года в год, от поколения к поколению его суть и дух оставались постоянными и неизменными. Такой мир определялся все теми же застывшими условностями. Вне его, на широких путях прогресса человечества, происходило безостановочное движение истории, которое не могли задержать ни священные догмы, ни вековые обычаи. Это движение меняло свое направление по мере возникновения противоречий и переплетения различных факторов, выдвигая все новые и новые проблемы. Однако все эти процессы оставались вне поля нашего зрения.

Первый удар извне по нашему безразличию был нанесен мусульманами. Но и мусульмане принадлежали к тому же древнему Востоку, скованному вековыми цепями. Силой оружия они создали империю, но не смогли дать толчка созидательному мышлению. Утвердившись на нашей земле, они постоянно вступали в острые противоречия с нами, хотя, по сути дела, противоречия эти были чисто внешними, ибо это были столкновения двух древних систем, двух застывших мировоззрений. Мусульмане оказали влияние на государственное устройство, но в общем мало повлияли на наше сознание. Доказательство этому - литература.

В тогдашнем высшем обществе был распространен фарси, но это никак не отразилось на бенгальской поэзии. Культура персов не оказала заметного влияния на нашу литературу того времени, состоявшую главным образом из вишнуитской лирики и религиозно-эпических поэм - монголкаббо. В их сюжеты и реминисценции не проникли традиции мусульманской литературы, хотя в монголкаббо время от времени и упоминались мусульманские правители. Единственное исключение - это "Бидде и Шундор"^* Бхаротчондро. В его светскости, в его отточенных образах и безукоризненном ритме заметно влияние мягкой иронии персидской литературы. Тем не менее множество слов фарси вошло в бенгальский язык, и этика мусульман проникла, по крайней мере, в городское и столичное общество.

^* ("Бидде и Шундор" - поэма о любви Бидде и Шундора, написанная Бхаротчондро Раем (1712-1760).)

Так на земле Индии две древние цивилизации замкнулись в свои скорлупы и стояли рядом, отвернувшись друг от друга. Нельзя сказать, чтобы они не оказывали влияния. одна на другую, но влияние это было минимально. Физическая мощь мусульман обрушилась на страну с ужасающей силой, однако эта мощь не несла в себе созидательного начала и не пробудила мысли народа. К тому же необходимо отметить, что, хотя мусульмане и вторглись в Индостан из иного мира, они не сумели расширить наш кругозор и включить в него этот мир. Захватив страну, они заперли ворота, через которые вошли, и если время от времени ворота взламывались, это не имело особого значения: мир по ту сторону ворот для нас не существовал. Вот почему деревенские храмы до сих пор служат местом общения людей.

Затем пришли англичане. Они пришли не просто как завоеватели, а как символ нового, европейского духа. Завоеватели занимают место в пространстве, идеи овладевают умами. Сегодня мы смотрим на мусульман лишь как на некую количественную величину. Они задали нашей политике чисто арифметическую задачу,- причем не на умножение, а на деление; ответ на эту задачу зависит от количества мусульман. Они живут в стране, и тем не менее, с точки зрения государственного и национального единства, они являются далеко не положительной величиной. Вот почему вопрос о национальном составе народонаселения Индии принял такой трагический характер.

Приход англичан - поразительный эпизод в истории Индии. В личном плане англичане стоят от нас еще дальше, чем мусульмане, однако, как представители европейского духа, они установили с нами гораздо более тесный контакт, с гораздо более глубокими последствиями, чем все их предшественники. Динамизм Европы взял приступом наши пассивные умы. Он подействовал на нас как ливень из тучи, пришедший издалека, напоил пересохшую землю, пробуждая в ней жизненные силы. После такого ливня в глубинах земли начинают прорастать все семена. Только пустыня даже после ливня остается бесплодной, и в этой бесплодности есть нечто от смерти.

Когда некоторые индийские критики хотят изничтожить современного писателя, они искусно выискивают у него малейшие следы иностранных влияний, используя всю свою эрудицию и воображение. Влияния такого же рода захлестнули всю Европу в период Возрождения, когда они шли из Италии, однако никто не считал их пагубными или оскорбительными, скажем, для английской литературы,- и в том, что они многообразно отразились в английской литературе, нет ничего удивительного; если бы этого не было, ее скудость можно было бы определить как варварство. Разум, способный к восприятию, не может не впитывать в себя все богатство новых веяний. Перекрещивающийся поток взаимного обмена мыслями никогда не оскудеет, пока бодрствуют живые умы, жаждущие познания.

Дух современности пришел, подобно свету, с Запада и осветил целый период мировой истории. Европейская мысль, подчиняясь какому-то неудержимому стремлению, проникла во все уголки земли. И куда бы она ни приходила, она оказывалась победительницей. В чем же секрет ее силы? В поисках истины! Они преодолевают все препятствия: вялость мысли, смутные фантазии, поверхностные аналогии или отголоски вековой мудрости. Она жестоко подавляет инстинктивное стремление человека к самоуспокоению. Она не пытается приспособить истину для индивидуальных целей. Освобожденная от личных предрассудков, европейская мысль, признавая лишь доводы разума, день за днем открывает все новые и новые горизонты.

Здесь, в Индии, мы еще пребываем во власти фатализма и зависим от гороскопов, но и в наших стенах уже есть проломы, сквозь которые европейский дух врывается на наши внутренние дворы. Он принес нам великий дар знаний в их общем, универсальном аспекте. Он пробудил в нас неутолимое любопытство разума, властно требующее проникновения в глубочайшую суть вещей и явлений, независимо от того, далеки они или близки, малы или огромны, имеют практическую ценность или представляют только теоретический интерес. Он доказал нам, что знания неделимы, что все явления имеют нечто общее и что никакая мудрость, пусть самая древняя и священная, не может противостоять даже незначительному факту.

В области морали произошло то же самое, что и в физике. Среди воспринятых нами идей нового века самая значительная утверждает, что все люди равны перед лицом закона. Брахман ли убьет шудру, шудра ли убьет брахмана, это все равно будет убийством, за которое преступник понесет равное наказание, и никакие древние обычаи не смогут повлиять на приговор суда.

Мы можем в глубине души не признавать до конца тот факт, что социальные условности влияют на наши оценки; но факт остается фактом - и новые веяния властно вторгаются в наши мысли и убеждения. Это совершенно очевидно хотя бы из требования предоставить неприкасаемым право посещать храмы. До сих пор находятся люди, которые пытаются оправдать запрет на допуск неприкасаемых в храмы не моральными доводами, а ссылками на священные книги, но такого рода доказательства вряд ли произведут на кого-нибудь впечатление. Внутренний голос народа все громче заявляет, что никакие священные книги, никакие традиции и никакие личные заслуги не в силах сделать несправедливость справедливостью.

Возвращаясь к бенгальской литературе времен мусульманского владычества, нетрудно заметить, что признаком высшей силы в ней считалось неограниченное право творить зло; это качество распространялось даже на богов, как основная черта их характера. Несправедливость, к которой прибегали сильные мира сего для укрепления своего положения, точно так же была оружием придуманных нами богов и богинь, и победа или поражение этих жестоких сил являлись доказательством их превосходства или слабости; их ярость должна была наводить на людей неодолимый ужас. Подчиняться законам и условностям было уделом простого человека, а тот, кто стоял над толпой, пользовался неотъемлемым правом пренебрегать всеми законами. Необходимо ограничивать себя условиями договора в целях сохранения истины и в интересах общества, но надменная власть не поколеблется разорвать его, как клочок бумаги. Люди видели в произволе несомненный признак божественности: герой не был связан никакими моральными правилами. В те дни бытовала поговорка: "Владыка Дели - владыка всего сущего", причем определялось право на владычество не законом, а преимуществом грубой силы. Брахмана называли в те дни "бхудева" - земное божество, и это было просто утверждением превосходства брахмана над остальными, независимо от того, обладал ли он хоть крупицей благородства, связанного с понятием божественности. Об этом там не было и речи. Древние законы давали брахману неоспоримое право причинять зло представителям любых низших каст.

Мощь Британской империи намного превосходит мощь империи Моголов, но сегодня даже последнему идиоту не взбредет на ум называть лорда Виллингдона "владыкой всего сущего". Чудовищная сила, позволяющая уничтожить бомбардировками с воздуха целые деревни, уже не является для нас признаком божественности. И хотя мы страдаем под игом англичан, мы судим о них по общим меркам, одинаковым для всех, и не колеблясь требуем от сильных мира сего более пристойного поведения. Дело в том, что, установив общие нормы добра и зла, Британская империя поставила себя на ту же моральную основу, на которой находится любой, пусть даже самый жалкий, из ее подданных.

Когда мы впервые познакомились с английской литературой, мы почерпнули из нее не только сокровища новых чувств, но также стремление покончить с угнетением человека человеком. В наших ушах зазвучали призывы разорвать цепи политического рабства. И одновременно тревожное предостережение тем, кто всячески пытается превратить человека в рыночный товар. Поистине, для нас это было открытием. Мы жили с убеждением, что случайность рождения или результаты наших поступков заранее предопределены нашими прежними жизнями и не могут быть изменены, что вытекающее из этого бесправие и все унижения в обществе следует принимать со смирением и беспрекословно и что все это можно исправить лишь в новом, счастливом рождении. До сих пор, даже в наших просвещенных кругах, многие люди, верящие в политическую борьбу, тем не менее призывают нас смиряться с социальным и религиозным неравенством. При этом они забывают, что сама привычка принимать как неизбежное все условия, в которых человек живет от рождения,- самое прочное звено в цепи нашего политического рабства.

Как бы то ни было, знакомство с Европой открыло нам общий закон причин и следствий и обогатило рядом моральных ценностей, против которых бессильны все священные тексты и все вековые условности. Только благодаря этому мы можем сегодня бороться за свои политические права, несмотря на всю нашу слабость. И если мы обращаемся к нашим правителям с такими требованиями, о каких во времена Моголов^* страшно было даже подумать, то в этом прежде всего заслуга поэта, чья идея, выраженная словами: "И все-таки человек останется человеком"^**,- придает нам смелость и силу.

^* (Моголы (или Великие Моголы) - династия, основанная Бабуром (1483-1530), утвердившаяся в Северной Индии и просуществовавшая до середины XIX в.)

^** (И все-таки человек останется человеком - строка из известного стихотворения Р. Бернса "Честная бедность".)

Мне уже за семьдесят. Я родился в новую эпоху, которую по справедливости можно назвать европейской, в середине XIX столетия,- сегодняшние юнцы саркастически называют этот период Викторианским. Англия, представлявшая в Индии Европу, была тогда на вершине могущества и процветания. Никто тогда не мог и подумать, что в ее благополучии окажутся трещины, сквозь которые просочится несчастье. Что бы ни утверждала история, в те годы еще не было никаких опасений и признаков того, что руководителям западной цивилизации изменит счастье, что ветер подует вспять.

В те дни существовала вера в такие идеалы, как свобода мысли и неприкосновенность личности, идеалы, за которые сражались сторонники Реформации и солдаты Великой французской революции. В Викторианскую эпоху в Соединенных Штатах возгорелась гражданская война за освобождение негров от рабства. Эта эпоха была прославлена словами и делами Мадзини и Гарибальди, тогда же прозвучал громовой голос Гладстона, осудившего зверства турецкого султана. Это было время, когда мы в Индии начали лелеять надежду на независимость страны. В этой надежде, правда, была доля враждебности к англичанам, но в ней была также глубокая вера в британский характер. Иначе мы никогда бы не смогли прийти к убеждению, что, основываясь только на принципах гуманности, можно требовать от англичан равноправия в управлении Индией.

Переход из одной эпохи в другую с ее новыми ценностями и представлениями совершился слишком внезапно! В нашем собственном доме, в домах соседей и во всей общине никто не мог до конца усвоить таких понятий, как человеческие права, человеческое достоинство или всеобщее равенство. Однако, несмотря на противодействие на каждом шагу, европейское влияние мало-помалу делало свое дело,- то же самое относится и к научным воззрениям. Даже тогда, когда наука стучалась к нам в дверь, священный календарь продолжал править домом. Несмотря на все это, влияние европейской науки было несомненно.

Итак, Викторианская эпоха была эпохой активного сотрудничества с Европой. Во всяком случае, всегда, когда нам не удавалось установить контакт с европейским духом или когда наше образование отставало от европейского, мы терпели поражение. До тех пор пока мы сохраняли уважение к Европе, сотрудничество с нею ничем не затруднялось. Ибо, как я уже говорил, наш новый век родился из уважения к Европе. Мы видели, как высоко ценила Европа свободную от иллюзий мысль и как оберегала права человека в практической жизни. Именно это, несмотря на все отрицательные факторы, возродило в нас уважение к самим себе, внушило нам веру в будущее и дало смелость судить сильных мира сего по их собственным критериям. Нелишне отметить, что раньше у нас не было духовного или морального контакта с нашими правителями. Между нами лежала непроходимая пропасть. Правда, в редкие минуты благодушия наши правители оказывали нам некоторые милости, но это целиком зависело от их прихоти, мы же не смели им сказать, что человек имеет право требовать достойного к себе отношения, хотя бы по одному тому, что он человек, не говоря уже о нормах общечеловеческой справедливости.

С тех пор история ушла далеко вперед. Азия показывает все признаки пробуждения от векового сна. Япония, благодаря своим контактам и конфликтам с Западом, заняла почетное место на мировой арене, тем самым доказав, что она следует духу современности, а не туманным преданиям прошлого. За ней вступают в новый век и другие азиатские страны.

Все это время мы надеялись, что тоже сумеем не отстать от общего хода истории, что колесница нашей страны покатится по дороге прогресса и что сами англичане помогут ее движению вперед. Однако, прождав достаточно долго, мы видим теперь, что наша колесница не сдвинулась с места. Сегодня британская администрация следит лишь за соблюдением закона и порядка, правил и уложений. Слабые попытки улучшить систему образования и здравоохранения поистине несоизмеримы с нуждами огромной страны. Производственные возможности крайне ограничены. Будущее бесперспективно, ибо все богатства страны уходят на поддержание огромной машины закона и порядка. Получалось так, что именно тесная связь с Европой и лишила Индию величайшего дара современности: в солнечном сиянии нового дня Индия осталась единственным темным пятном.

У Англии, Франции и Германии огромная задолженность перед Соединенными Штатами. Впрочем, будь их долг даже вдвое больше, они сумели бы его выплатить, поддерживая лишь закон и порядок, но ограничивая себя буквально во всем остальном: для этого достаточно уменьшить наполовину норму питания, урезать снабжение водой так, чтобы люди еле-еле утоляли жажду, сократить расходы на образование, чтобы им было охвачено не более пяти-семи процентов населения, а заодно и расходы на здравоохранение, чтобы оно представляло собой не более чем видимость. Но подобная политика фатальна для самого существования цивилизации. Поэтому должники заявили прямо: "Мы не признаем своей задолженности!" Так же нужно поступить и нам, если мы хотим приобщиться к цивилизации. Пора сказать: "Мы больше не желаем мириться с положением постоянного банкротства, вызванного непомерно дорогой системой управления, которая висит у нас как камень на шее и обрекает на вечное прозябание во мраке варварства". В конце-то концов, почему Европа считает, что право на цивилизацию, которую она сама создала, принадлежит только Западу? Неужели-европейцы не чувствуют своей ответственности перед всеми другими народами?

С каждым днем становится все очевиднее, что факел европейской цивилизации несет за пределы Европы не свет, а пожарище. Так шарики опиума при поддержке пушек были ввезены в Китай - жестокость, которой нет равных в истории человечества, за исключением разве периода проникновения европейцев в Америку, когда они ради золота путем предательства и насилия уничтожили чудесную цивилизацию майя. В средние века полудикие племена сооружали в захваченных землях пирамиды из отрубленных голов, но эти памятники их зверства были недолговечны. Зато яд, который цивилизованные европейцы впрыснули в кровь многомиллионного китайского народа, отравляет его и поныне. Когда молодые силы Ирана попытались вырвать страну из-под власти векового оцепенения, цивилизованная Европа подавила это мужественное движение; об этом трагическом эпизоде рассказывает Шустер в своей книге "Задушенная Персия". Наконец, всем известны ужасы европейского владычества в Африке, в частности в Конго. Да и в Соединенных Штатах бесправные негры до сих пор подвергаются всяческим унижениям, и когда толпа сжигает живьем какого-нибудь несчастного, белые мужчины и женщины наслаждаются этим жестоким спектаклем.

Но вот началась мировая война, и все покровы разом слетели с западной цивилизации. Казалось, пьяный безумец вдруг предстал перед вами во всем своем ужасающем безобразии. Такая дьявольская жестокость могла потрясать страны какое-то короткое время в самые темные периоды человеческой истории, но никогда еще жестокость не приобретала столь чудовищных форм. Варварство далеких веков было подобно смерчу, скрытому в тучах поднятой им пыли, но в этом современном извержении злобы было нечто вулканическое. Долго подавляемые преступные инстинкты вырвались на свободу, подобно раскаленной лаве, озаряя небеса багровыми отсветами и сжигая зеленый наряд земли на своем пути. С тех пор Европа потеряла веру в свой собственный разум и начала цинично высмеивать саму идею всеобщего счастья. Европа, которую мы знали через англичан, стыдилась всего безобразного. Теперь Европа стыдится своей благопристойности.

Западная цивилизация более не признает таких понятий, как честь. Нечеловеческая жестокость стала предметом бесстыдной гордости. И мы видим, как японцы, лучшие азиатские ученики европейцев, стараются в Корее и Китае перещеголять своих учителей, а когда их критикуют за бесчинства и попрание законов, они со смехом приводят примеры из европейской истории. Дикая свирепость "блэкс и тэнс"^* в Ирландии страшнее самых бредовых фантазий. Даже здесь, в Индии, мы стали свидетелями ужасов Джалианвалабага^**. Та самая Европа, которая когда-то упрекала в бесчеловечности Турцию, сегодня открыто проповедует фашизм. Свобода слова, которую мы считали величайшим даром, полученным от европейцев, сегодня подавляется в Европе и в Америке все более и более безжалостно. Уважение к свободе мысли и совести некогда проповедовалось со всех кафедр Европы. Но что стало сегодня с теми, кого учили любить врагов своих и кто поверил в слова Христа?

^* (Блэкс и тэнс - так были прозваны английские войска, принимавшие участие в подавлении ирландского восстания 1916 г. (по цвету их мундиров: блэк - черный, тэн - рыжий).)

^** (Джалианвалабаг - площадь в Амритсаре, где 13 апреля 1919 года английские войска открыли огонь по безоружной толпе людей.

Вероисповедание художника. Первую часть этой статьи составляет лекция Р. Тагора в Китае (1924). Вторая часть - его выступление в Даккском университете, опубликованное в апреле 1926 года в "Вишвабхароти куортерли". Объединив оба текста, Тагор значительно переработал их перед напечатанием в журнале "Контем- порари индиан философи" (1936).)

Разрешите мне привести несколько строк из высказывания молодого французского пацифиста Рене Реймона. Он писал: "Итак, после окончания войны меня выслали в Гвиану... Осужденный на пятнадцать лет каторжных работ, я испил до дна чашу горечи и страданий. Даже когда срок каторги кончился, осталась еще дополнительная кара - пожизненное изгнание. Тот, кто попадает в Гвиану во цвете молодости, сил и здоровья, уезжает отсюда - если это ему удается - слабым, больным стариком... Тот, кто попадает в Гвиану честным, уже через несколько месяцев забывает о чести... Они (ссыльные) легко становятся жертвой всех болезней этой страны - лихорадки, дизентерии, туберкулеза и, самой страшной болезни, проказы".

В Италии инакомыслящих вывозят в концлагерь на острове, и мы все знаем, что там за ад. В Германии, где когда-то светоч европейской культуры сиял ярче всего, отброшены прочь все культурные ценности,- и с какой легкостью это было сделано по всей стране!

Жестокость и дикость послевоенной Европы бесстыдно распространяется по всему миру, и мы снова и снова спрашиваем себя: "Где тот высший суд, к которому могут как к последней инстанции обратиться жертвы несправедливости? Неужели мы должны расстаться с верой в человечество? Неужели на жестокость и дикость нужно отвечать только дикостью и жестокостью?"

Нет, даже в таких отчаянных условиях мы должны оставаться самими собой. Как бы ни было тяжело положение, мы должны противостоять ему с высоко поднятой головой. Мы можем сказать, что варварство достойно только презрения, и можем проклясть его: "Да погибнет оно!" Ибо даже в эти черные дни есть еще люди, готовые пожертвовать жизнью, люди, которые выше страха, выше страданий. Палица тирана может переломать нам все кости, но мы не сложим покорно руки и не скажем, как в старину: "Владыка Дели - владыка всего сущего!" Мы не признаем за сильным права на несправедливость. Мы скорее заявим, что человек, облеченный властью, должен нести большую долю ответственности, а потому за каждое содеянное им зло ему, по его же закону, полагается более суровое наказание. И если когда-нибудь обездоленные и оскорбленные совершенно потеряют решимость и право порицать сильного, не страшась свирепого рычания тирании, в этот день мы поймем, что наша эпоха полностью обанкротилась. И пусть тогда грянет час всеобщего уничтожения.