96. Начальнику окружной тюрьмы Дехра-Дун

Тюрьма Дехра-Дун 11 июля 1932 г.

Сударь!

Сегодня Вы любезно показали мне ответ исполняющего обязанности генерального инспектора тюрем на мое письмо от 22 июня. В нем сообщается, что во время свиданий с Р.-П. Пандитом в Аллахабадской окружной тюрьме 27 мая моя жена пыталась передать ему письмо, а когда тюремщик запретил ей это, моя мать "употребила оскорбительные выражения в его адрес и повела себя вызывающе".

Поскольку эта версия случившегося неверна и представляет собой искажение фактов, и далее, поскольку в связи с мерами, принятыми властями, возникают более серьезные вопросы, я снова пишу Вам по этому поводу и буду благодарен, если власти будут осведомлены о моем письме.

Во время свидания с г-ном Пандитом 27 мая ему передали сведения о его трех малолетних дочерях трех, пяти и восьми лет, обучающихся в школе в Пуне. Эти сведения содержались в письме или табеле об успеваемости, полученном из школы. Моя дочь, посещающая ту же школу и проводившая каникулы в Аллахабаде, привезла это письмо или табель и прочитала его г-ну Пандиту, а затем передала ему текст, чтобы он сам прочел его. Тюремщик возразил против этого и вообще вел себя оскорбительно, особенно по отношению к г-ну Пандиту. Помимо г-на Пандита, его поведение оскорбляло и моих мать и жену. Моя мать почти не разговаривала с ним.

Тремя днями позже, 30 мая, состоялось мое обычное раз в две недели свидание с матерью, женой и дочерью в окружной тюрьме Барейли. Мне на нем рассказали о случившемся. Я был удивлен тем, что кто-то мог столь неучтиво повести себя по отношению к моей матери, и ожидал от тюремной администрации какого-либо выражения сожаления о происшедшем. Вместо этого я теперь узнаю, что власти решили наказать моих мать и жену. Полагаю, что это делается по заявлению тюремщика. Насколько мне известно, ни к моей матери, ни к жене за разъяснениями не обращались. Не предприняв никакого расследования или попытки выяснить, что же произошло на самом деле, власти поспешили нанести оскорбление моей матери и жене, и сделали это так, чтобы причинить максимум неудобств всем, кого это касается.

Возможно, что согласно принятому в тюрьмах распорядку показать заключенным табель успеваемости их детей - уже преступление, и даже если не тяжкое, оно может легко стать таковым в силу какого-нибудь нового указа. Если поэтому власти хотят считать такой поступок достойным наказания, у меня нет претензий. Я не буду также возражать, если мои свидания будут прекращены на месяц или на год. Я нахожусь в тюрьме не ради пользы здоровья и не ради удовольствия.

Но есть вещи, о которых я не могу молчать. Я не могу терпеть даже намека на оскорбление моей матери. С глубоким сожалением я отмечаю, что власти не проявили по отношению к ней учтивости, которой в любом случае следовало бы от них ожидать. Когда генеральный инспектор заявляет, что моя мать "употребила оскорбительные выражения и вела себя вызывающе", то это говорит о том, что он, как это ни странно, лишен чувства меры, плохо знает индийское общество и выражается неудачно.

Акция властей и форма, в какой она была предпринята, не оставляют сомнений в том, что те, кто захочет повидаться со мной в тюрьме, всегда рискуют подвергнуться оскорблениям со стороны должностных лиц или представителей власти. Я ни в коем случае не хочу подвергать моих мать или жену малейшей опасности вновь выслушивать оскорбления. В данных обстоятельствах мне остается лишь одно - не иметь свиданий до тех пор, пока я не буду уверен в том, что эти свидания будут происходить в достойной обстановке, без опасения, что с теми, кто приходит повидать меня, будут обращаться неучтиво. Поэтому я сообщаю моим родным о том, что им не следует в будущем приходить на свидания со мной, даже но истечении месячного срока наказания.

Буду рад, если и. о. генерального инспектора возьмет на себя труд в будущем правильно писать мою фамилию.

С совершенным почтением Джавахарлал Неру.