Глава десятая (Перевод с английского Е. Суровой)

Изобразительные виды искусства способны дать представление о духе, эстетической и творческой потенциях народа в исключительно концентрированном виде, но наиболее гибкое и разностороннее самовыражение следует искать в литературе народа, ибо именно слово с его возможностями создания ясного образа или передачи тончайшего намека доносит до нас в наиболее утонченной и переменчивой форме все оттенки и изгибы, все богатство значений и проявлений внутреннего "я". Величие литературы состоит в первую очередь в величии и достоинствах ее содержания, ценности мысли и красоте ее формы, не также и в том, насколько, отвечая высочайшим требованиям искусства слова, она способна выявить и пробудить душу и жизнь, реальность и идеалы народа, отразить свое время и культуру, доверив это гению одного из своих величайших или наиболее остро чувствующих представителей. И если задаться вопросом, в чем, с этой точки зрения, заключаются достижения индийской мысли в том виде, в каком она дошла до нас в литературе на санскрите и других языках, можно твердо сказать, что уж здесь-то во всяком случае вряд ли найдутся основания для сколько-нибудь оправданного пренебрежения или отрицания ее достижений даже теми, кто склонен ставить под сомнение влияние индийской культуры на жизнь и сам ее характер. Древние и классические творения на санскрите по достоинству занимают место в переднем ряду великих литератур мира, как с точки зрения их качества и безмерного совершенства, так и благодаря своей мощной самобытности, силе и красоте, содержанию, мастерству и форме, великолепию, точности и очарованию языка, безграничию их духовности. Сам язык, как единодушно признается всеми авторитетами в этой области, является одним из наиболее великолепных, совершенных и удивительно адекватных литературных инструментов, созданных человеческим разумом; одновременно величественный, благозвучный и гибкий, выразительный, четко организованный, полнокровный, живой и утонченный; уже сами его качества и особенности могли бы достаточно характеризовать народ, выразителем сознания и культуры которого он послужил. Не уступало его великолепию и то великое и благородное применение, которое нашли ему поэты и мыслители. Но не только на санскрите создавались высокие, прекрасные и совершенные творения индийской мысли, хотя именно на этом языке создана большая часть наиболее выдающихся, определяющих и величественных произведений. Для полноты картины необходимо учесть и буддийскую литературу на пали^{****************} и поэтическую литературу, там обильную, здесь более скромную в количественном отношении, на десятке языков санскритского и дравидийского происхождения. Все опалини вместе могут быть приравнены по значению к литературе целого континента и по числу своих вечных и совершенных творений не многим уступают литературам древней, средневековой и современной Европы. Народ и цивилизация, на счету которых такие великие литературные памятники, как Веды и Упанишады, грандиозные конструкции "Махабхараты" и "Рамаяны", такие имена, как Калидаса и Бхавабхути^*, Бхартрихари^** и Джаядева^***; великолепные произведения классической индийской драмы, поэзии и прозы, "Дхаммапада"^**** и джатаки, "Панчатантра", стихи Тулсидаса^*****, Видьяпати^******, Чандидаса^******* и Рампрасада^********, Рамдаса и Тукарама^*********, Тируваллювара^**********, Камбана^***********, песни Нанака^************, Кабира и Мирабаи^{*************}, южных шиваитов^{**************} и Альваров^{***************},- причем это только наиболее известные имена и самые значительные произведения, тогда как имеется масса других, на различных языках, как первой, так и второй категории совершенства,- такой народ и такая цивилизация должны несомненно быть причислены к величайшим цивилизациям и наиболее развитым и одаренным народам мира. Творческая деятельность столь высокого уровня и качества, начавшаяся три тысячелетия назад и до сих пор не исчерпавшая себя, уникальна и является лучшим и неопровержимым свидетельством наличия здорового и исключительно жизнеспособного начала в культуре.

^* (Бхавабхути - знаменитый индийский драматург VIII в., автор двух пьес, основанных на сюжете индийского эпоса "Рамаяна" - "Махавирачарита" ("Жизнь великого героя"), "Уттарарамачарита" ("Дальнейшая жизнь Рамы"),- и комедии "Малати и Мадхава".)

^** (Бхартрихари - индийский поэт VII в., основатель традиции социальной лирики.)

^*** (Джаядева - индийский поэт XII в., автор лирической поэмы "Гитаговинда" ("Песнь о пастухе"), сюжет которой повествует о любви бога-пастуха Кришны.)

^**** ("Дхаммапада" - собрание буддийских афоризмов.)

^***** (Тулсидас - классик литературы на средневековом языке авадхи (XVI в.), автор эпической поэмы "Море деяний Рамы", представляющей переработку древнеиндийской поэмы "Рамаяна".)

^****** (Видьяпати - средневековый индийский поэт (1350-1440), творил на санскрите и средневековых языках майтхили и авахаттха)

^******* (Чандидас - средневековый бенгальский поэт (XIV в.), автор книги "Шри Кришнокиртон", представляющей род поэмы, в которой прославляется бог-пастух Кришна; насыщена фольклорным материалом.)

^******** (Рамдас - мыслитель (XVII в.), наставник национального героя маратхов Шиваджи.)

^********* (Тукарам - знаменитый маратхский поэт и мыслитель (XVII в.), современник национального героя маратхов Шиваджи.)

^********** (Тируваллювар - тамильский поэт, автор собрания лирических стихотворений эпического содержания "Тирукурал" (прибл. III - IV вв.), но преданию, принадлежал к неприкасаемым. Перевод см. в сб.: В краю белых лилий. М., Художественная литература, 1986.)

^*********** (Камбан - тамильский поэт IX в., автор "Рамаяны", в которой, в отличие от "Рамаяны" Вальмики, положительным героем является Равана, а не Рама.)

^************ (Нанак - панджабский поэт и мыслитель XV в., основатель вероучения сикхов. Его поэтическое наследие входит в состав священной книги сикхов "Адигрантх".)

^{*************} (Мирабаи (прибл. 1450-1547) - индийская поэтесса, автор многих лирических стихотворений; писала на языке брадж.)

^{**************} (Шиваиты - поклонники бога Шивы.)

^{***************} (Альвары - группа тамильских поэтов, творивших между VI-IX вв.; в своих произведениях Альвары критиковали буддизм и джайнизм с позиций вишнуизма.)

^{****************} (Пали - один из среднеиндийских языков, на котором написан буддийский канон.)

Критика, игнорирующая или принижающая значение непревзойденных культурных достижений, великолепный дух самовыражения, творческие способности, оказывается немедленно уличенной в слепой недоброжелательности либо в непреодолимом предубеждении и не заслуживает опровержения. Рассматривать претензии, выдвигаемые подобными "критиканами",- пустая трата времени и сил, поскольку оспаривается не что-либо существенное в литературе, а происходит, исключительно ради нападок, общее искажение и поношение, вымученные и преувеличенные придирки к деталям и особенностям стиля, что в лучшем случае свидетельствует о различии между склонным к идеализации и богатому воображению сознанием индийца и более трезвым и не столь эмоциональным сознанием европейца. Нечто подобное по мотивам и стилю критики могло бы произойти, если бы некий индийский критик, знакомый с европейской литературой только по слабым и невыразительным переводам, задался бы целью подготовить о ней враждебный и порочащий критический обзор - отверг бы "Илиаду" как грубый, бессмысленный, полудикарский и примитивный эпос, великое творение Данте - как кошмарный сон, полный жестокой и суеверной религиозной фантазии, Шекспира - как пьяницу-варвара, наделенного известной гениальностью и воображением эпилептика, драматургию Греции, Испании, Англии - как нагромождение пороков и ужасов насилия, французскую поэзию - как череду скучных или безвкусных упражнений в риторике, французскую прозу - как нечто безнравственное и аморальное, бесконечное жертвоприношение на алтарь богини Похоти, признал бы отдельные мелкие достоинства, но не сделал бы ни малейшей попытки понять основные идеи или художественные особенности и принцип построения произведений европейской литературы и пришел бы к выводу, на основании собственного абсурдного метода, что идеалы как языческой, так и христианской Европы были абсолютно ложными и дурными, а ее воображение заражено "благоприобретенной и врожденной" приземленностью, болезненностью, скудостью и беспорядочностью. Все многочисленные вздорные нападки на индийскую литературу не заслуживают критики, и в смехотворных обличительных речах обращают на себя внимание лишь несколько высказанных мимоходом, но более точных и относящихся к делу наблюдений. И хотя эти тщетные упражнения отнюдь не отражают истинного мнения европейцев об индийской поэзии и литературе, тем не менее нередко приходится сталкиваться с неспособностью оценить дух, форму и художественные достоинства индийских творений, а в особенности свойственные им совершенство и силу выражения эстетических взглядов народа. Подобное непонимание исходит и от симпатизирующих критиков, когда вслед за признанием мощи, красочности и великолепия индийской поэзии делается вывод, что всего этого недостаточно, а это означает, что расхождение интеллектов и темпераментов сказывается в известной степени и на этой области творчества, где различные склады ума легче приходят к согласию, чем в живописи и скульптуре, что существует разрыв между двумя образами мышления и то, что вызывает восхищение, исполнено силы и смысла для одного, для другого - лишено содержания и является лишь формой эстетического и интеллектуального наслаждения. Эта проблема частично объясняется неспособностью проникнуть в душу языка, почувствовать его живительное воздействие, но отчасти и духовным несходством сходного, что вызывает большее затруднение, чем полное различие и непохожесть. Китайская поэзия, например, абсолютно своеобразна, и западный склад ума скорее сумеет развить в себе способность спокойно оценить ее по достоинству, если, конечно, сразу не пройдет мимо нее как совершенно чуждого мира, поскольку восприятие не сдерживается и не затрудняется никакими отвлекающими воспоминаниями и сопоставлениями. Индийская поэзия, напротив, являясь, подобно европейской, продуктом арийского или арианизированного национального мышления, исходит, по- видимому, из тех же мотивов, развивается в той же плоскости, использует родственные языковые формы, и тем не менее существенно разнится по духу, что создает отчетливое обособляющее отличие в эстетике, типе воображения, особенностях самовыражения, способности формирования и восприятия идей, методе, форме, структуре.

Сознание, привыкшее к европейской системе представлений и художественному методу, рассчитывает и здесь испытать привычное чувство удовлетворения, но не испытывает его, ощущая присутствие непонятных ему отличий, а подсознательно проводимые сопоставления и тщетные ожидания мешают подлинному восприятию. Причина кроется в недостаточном понимании совершенно иного духа и сути этой культуры, одновременно привлекающей и отталкивающей. Предмет исследования слишком велик, чтобы полноценно рассмотреть его в ограниченных рамках этой книги, попытаюсь лишь обратить внимание на его отдельные аспекты, проанализировав наиболее выдающиеся шедевры, рожденные творческой интуицией и воображением,- памятники душе и разуму индийского народа.

Раннее сознание Индии, зародившееся в дни прекрасной юности ее народа и отмеченное глубоким духовным прозрением, тонкая интуиция, четкое интеллектуальное мышление и этические представления, а также героическая история и созидательная сила, заложившие основу, наметившие путь развития и создавшие устойчивую структуру ее уникальной культуры и цивилизации, представлены четырьмя великолепными творениями ее гения: Ведами, Упанишадами и двумя грандиозными эпосами. Каждое из них настолько своеобразно по форме и замыслу, что ему трудно найти аналогию в любой другой литературе мира. Два первых несомненно явились основой духовной и религиозной жизни Индии, два других представляют собой художественную интерпретацию важнейших периодов ее истории, вдохновляющих идей своего времени и царивших в нем идеалов, а также образов, в которых воплотились представления о человеке, природе, боге и силах, управляющих вселенной. Первые понятия обо всем этом содержатся в Ведах в том виде, в котором они формировались интуитивным воображением, психологическим и религиозным опытом^*. Упанишады, постоянно выходя за пределы формы, символа и образа, однако не отказываясь от них совсем, ибо они неизменно присутствуют в качестве сопровождения или подтекста, раскрывают нам в удивительно поэтической форме истинную сущность "я", бога и человека, мира с его законами и действующими в нем силами в их глубочайшей и исчерпывающей реальности, они показывают тайное и явное, воспринятое познанием с его безграничными возможностями, достигшим с помощью интуиции и психологии вершин подлинного духовного виденья. Затем происходит необыкновенное совершенствование интеллекта и психики, идеалов, этики и эстетики, эмоционального, чувственного и физического познания и опыта, ранним свидетельством чего становится эпос и последовавшая за ним литература, но основа остается неизменной на всем протяжении развития индийской мысли, и какие бы новые, нередко более значительные, образы и символы ни приходили на смену старым, какие бы ни делались попытки внести дополнения или поправки в единое целое,- все они по существу являются лишь преобразованием и продолжением изначального видения и первого духовного опыта, но ни в коем случае не полным отходом от него. Существует постоянство, преемственность индийской мысли, не менее выраженная в литературном творчестве, чем в живописи и скульптуре.

^* (...психологическим и религиозным опытом.- Согласно концепции А. Гхоша, психическая деятельность человека весьма сложна и связана не только с "обыденным", эмпирическим "я", но и с глубинным, скрытым "я", имеющим возможность восхождения к так называемой "высшей" (духовной) сфере сущего, включающей в себя "высший разум" и три атрибута Брахмана - сат (бытие), чит (сознание), ананда (блаженство). Таким образом, интроспекция ("психологический или психический опыт") смыкается у А. Гхоша с опытом "духовным" и "религиозным" (упомянутая (высшая) сфера также и "божественна").)

Веды являются творением раннего интуитивного и символического мышления, уже чуждого сознанию современного человека, сильно интеллектуализированному и контролируемому, с одной стороны, логикой и абстрактным мышлением, а с другой - фактами жизни и материи в том виде, в котором они воспринимаются органами чувств и позитивистским складом ума, без попытки обнаружить в них божественный или мистический смысл, причем воображение рассматривается как эстетическая игра фантазии, а не ключ к истине, и его подсказки принимаются в расчет лишь в тех случаях, когда они не противоречат логике или опыту постижения материального мира, а интуиция признается лишь в ее глубоко преобразованной интеллектуализированной форме. Неудивительно поэтому, что Веды стали недоступны нашему сознанию, за исключением лишь их словесной оболочки - языка, который тоже весьма затруднен для понимания по причине его архаичности и невнятности, и что предпринимаются попытки самого неадекватного истолкования, низводящие это великое творение еще юного человеческого разума до уровня неудобочитаемой писанины, бессвязной мешанины нелепостей, порожденных бедностью воображения, вносящим путаницу в то, что на самом деле совсем незамысловато и общедоступно излагает натуралистические религиозные воззрения, отражавшие грубые земные желания и отвечавшие примитивному представлению о жизни. Позднее для жрецов и пандитов, приверженных схоластике и ритуалу, Веды превратились в своего рода руководство по мифологии и совершению жертвенных церемоний; европейские же ученые^*, выискивая в них лишь то, что, по их мнению, составляет рациональное зерно, а именно - сведения об истории, мифах и народных религиозных верованиях, нанесли еще больший ущерб Ведам и, настаивая на их исключительно поверхностном истолковании, окончательно лишили Веды их духовной ценности, поэтического величия и красоты.

^* (...европейские же ученые...- В данном случае А. Гхош обнаруживает определенную тенденциозность: европейским ученым принадлежит серьезный вклад в изучение культурного наследия Индии.)

Иное дело ведические мудрецы (риши) или те великие пророки и мыслители, что пришли вслед за жрецами. Их изощренная и блестящая интуиция породила собственные структуры мысли и слова, воздвигнутые на фундаменте беспримерных духовных открытий и опыта. Для этих древних провидцев Веды были Словом, раскрывающим Истину и облекающим мистический смысл жизни в одежды образа и символа. То было изумительное раскрытие возможностей слова, его таинственной созидательной силы, не слова, рожденного рассудительным и эстетствующим разумом, но интуитивное и вдохновенное ритмическое изречение - мантра. Широко использовались образ и миф, не для разжигания воображения, но как живые иносказания и символы предметов, вполне реальных для говорящего, которые иначе не могли бы обрести в его речи сокровенную и органичную форму, да и само воображение проповедовало реальность в большей степени, чем это представляется на первый взгляд сознанию, ограниченному поверхностными представлениями о жизни и физическом существовании. Творец священных текстов, по мнению древних мудрецов, обладал сознанием, озаряемым свыше мыслью и словом, видел и слышал Истину. Ведические поэты представляли свое назначение иначе, чем это кажется современным ученым, они считали себя не шаманами и сочинителями гимнов и заклинаний для племени дикарей, но пророками и мыслителями. Эти певцы верили, что владеют высшей, сокрытой от всех истиной, считали себя носителями слова, приобщающего к божественному знанию, и называли свои мантры тайными словами, чей сокровенный смысл доступен только провидцу.

Для последующих поколений Веды были книгой знания, даже высшего знания, откровением, великим изречением вечной и объективной истины, постигнутой прозрением вдохновенных и полубожественных мыслителей. Мельчайшие детали обрядов жертвоприношения, по поводу которых сочинялись гимны, имели символическое и психологическое значение, что хорошо было известно сочинителям древних брахман^*. Священные строки, исполненные божественного смысла, воспринимались мыслителями Упанишад как глубокое и емкое слово - источник искомой Истины, и самым авторитетным свидетельством в пользу их собственных высказываний служила соответствующая цитата из предшественников с формулой "Вот слово, сказанное "Ригведой". Западные ученые предпочитают воображать, что преемники ведийских риши заблуждались, что за исключением нескольких более поздних гимнов они вкладывали ложный, не соответствовавший действительному смысл в древние строки, но что сами они, хотя и отделены от риши непреодолимыми преградами веков и порабощенного интеллектом сознания, понимают их несравненно лучше. Однако элементарный здравый смысл подсказывает, что те, кто и по времени и по образу мышления был намного ближе к ведическим поэтам, имел больше возможности понять хотя бы существо вопроса, и что Веды скорее всего были именно тем, на что они претендуют,- поиском мистического знания, первым проявлением вечного стремления индийской мысли проникнуть внутренним оком за пределы материального мира в область божественного, сил и самосуществования того, о ком мудрецы говорят столь различно,- знаменитая фраза, в которой "Ригведа" раскрывает свою главную тайну.

^* (Брахманы - литературный жанр комментариев к Ведам.)

Подлинный характер Веды можно лучше всего понять, если, взяв любой отрывок, попытаться перевести его, точно следуя каждой фразе и образу. Знаменитый немецкий ученый, оспаривающий с высоты собственного умственного превосходства мнение неразумных людишек о величии Вед, утверждает, что Веды полны по-детски глупых и даже чудовищных концепций, что они скучны и банальны и изображают человеческую натуру низменной, себялюбивой и суетной и что лишь изредка проявляются в них чувства, идущие из глубины души. Можно представить Веды в таком свете, если мы будем вкладывать собственные домыслы в слова риши, но если воспринимать их такими, как они есть, без ненужных поправок на то, как должен был бы думать и говорить с нашей точки зрения древний дикарь, то нам откроется священная поэзия, с ее величественными и яркими образами и языком, хотя и отличными от тех, что мы ценим и предпочитаем сегодня, глубокая, утонченная и одухотворенная. Но выслушайте слово самой Веды:

"Рождаются одно за другим разные состояния, оболочка за оболочкой^* пробуждаются к знанию - он показывается в лоне матери. Они воззвали к нему, чтобы обрести великое знание, не смыкая глаз, охраняют они его силу, они проникли в неприступную крепость. Народы, рождающиеся на земле, преумножают блистательную силу сына Белой Матери; с золотым украшением на шее, он велеречив, опьяненный этим медовым вином, он жаждет изобилия. Он словно приятное на вкус и желанное молоко, он тот, кто никем не сопровождается, и он с двумя сопровождающими его, он подобен теплу, которое есть чрево изобилия, сам невредимый, но побеждающий многих. Играй, о Луч, и яви себя"^** ("Ригведа", У, 19).

^* (Или "обволакивающий обволакивающего", (Здесь и далее примеч. автора.))

^** (Буквально "сойди к нам".)

Или в следующем гимне:

"Твое пламя, о могущественное божество, которое, оставаясь недвижимым, разрастается и крепнет, ослабляет злобу и неправедность того, кто живет по другому закону. О Огонь, мы выбираем своим жрецом тебя, приводящего к цели нашу силу, и, во время жертвоприношения услаждая тебя жертвой, обращаемся к тебе со словом... О могучий, -сделай так, чтобы (на нас снизошли) блаженство и истина, когда мы пируем с лучами, когда мы пируем с героями".

И наконец давайте рассмотрим часть третьего гимна, где дано символическое описание жертвоприношения:

"Подобно Ману мы готовим для тебя место, подобно Ману мы зажигаем тебя. О Огонь, о Ангирас^*, подобно Ману приноси богам жертву для любящего богов. О Огонь, ублаженный, ты зажигаешься у человеческого рода, а жертвенные ложки идут к тебе чередой... Тебя сделали своим вестником все боги в единой радости, и служа тебе, о провидцы, (люди) в жертвоприношениях почитают бога. Пусть смертные почитают божественный Огонь, принося жертву божествам. О светлый, воссвети, когда зажгут (тебя). Воссядь в лоне истины, воссядь в лоне покоя"^**.

^* (Ангирас - один из прародителей, мудрец, главный жрец предков и богов; жрец бога огня Агни.)

^** (Я перевел эти отрывки но возможности буквально, насколько позволяет это сделать английский язык. Пусть читатель сопоставит перевод с оригиналом и судит сам, достаточно ли он отвечает содержанию стихов.)

Такова, независимо от нашей интерпретации образов, эта мистическая и символическая поэзия, такова подлинная Веда.

Особенности ведийской поэзии, явствующие из этих характерных строк, перестанут вызывать наше недоумение, когда мы убедимся на основании сопоставительного анализа литератур Азии, что это по существу первый шаг,- хотя и своеобразный с точки зрения теории и метода обращения со словом, со специфичными образами, сложностью мысли и символики,- к созданию особого рода символической и метафорической системы образности, служащей для поэтического выражения духовного опыта, которая получила широкое распространение и в более поздней индийской литературе, например, в тантрах^* и пуранах и у поэтов-вишнуитов; можно даже сказать, что в известной мере эта система присутствует в современной поэзии Тагора, определенное сходство с ней прослеживается также в творчестве некоторых китайских поэтов и в суфийской образности. Поэт стремится выразить то, что постигла его душа, но абстрактный язык философа-мыслителя непригоден для этой цели, поскольку поэту важно не просто передать идею в чистом виде, но как можно ярче показать саму ее жизнь, тончайшие ее нюансы. Он должен раскрыть тем или иным способом целый мир, который вместила его душа, и сокровенный духовный смысл окружающего мира, а может быть, и показать то, что находится за пределами обычного сознания. Сначала он заимствует образы из собственной повседневной жизни и жизни окружающих его людей, из мира природы, при этом он наделяет их скрытым смыслом, хотя сами по себе они его не содержат, и заставляет служить символом духовной и психической идеи и опыта. Свободно придавая им то или иное значение в зависимости от собственной интуиции и воображения, он использует их для передачи того или иного смысла, одновременно наполняя духовным содержанием природу и жизнь, из которых они заимствованы, он применяет образы внешнего мира к миру внутреннему и обнаруживает скрытый духовный или психический смысл в образах и обстоятельствах жизни. Иногда из внешнего мира берется образ, точно соответствующий образу, возникшему в душе поэта, и разрабатывается им так реалистично и последовательно, что для того, кто им проникся, он становится частью духовного опыта, в то время как для других так и остается образом внешнего мира, подобно тому как бенгальская вишнуитская поэзия рождает в сознании адепта физически и эмоционально ощутимый образ бога или наводит на мысль о любви к нему человеческой души, тогда как профан не увидит в ней ничего, кроме поэзии, воспевающей чувственную страсть и по традиции связанной с полубожественными образами Кришны и Радхи. В отдельных случаях происходит совмещение обоих методов: устойчивая система образов внешнего мира может стать самой плотью поэзии, при этом поэт нередко позволяет себе выйти за рамки образа, обозначить его лишь намеком, слегка преобразовать или вовсе отбросить, затушевать или выписать так ярко, что полупрозрачная пелена, за которой он укрывается от нашего сознания, поднимается, и образ предстает во всей своей обнаженности. Последний из упомянутых методов и есть метод Вед, и он варьируется в зависимости от того, насколько образно видение или возвышенна речь поэта.

^* (Тантры, - тексты, связанные с тантризмом, сексуально-мистическими сектами индуизма и буддизма, сложившимися между VIII - XIII вв.)

У ведических поэтов был отличный от нашего склад ума, они своеобразно используют образы, а архаичность представлений придает им непривычные очертания. Физический и духовный миры были для них метафорой,- пусть неустойчивой и многообразной, но все же имеющей связь и сходство,- космических божеств, внутреннего и внешнего мира человека, мистического общения с богами, а за всем этим стоял Дух или Верховное Существо, обозначением, воплощением и проявлением могущества которого были- боги. Эти боги были одновременно властителями физического мира, его законов и форм, его божеств и их телесных воплощений, обладателями скрытых божественных сил с их соответствующими проявлениями и энергий, рождающихся в нашем духовном существовании, потому что они, эти боги,- главные космические силы, хранители истины и бессмертия, дети Бесконечного, и каждый из них по происхождению и сущности есть высший Дух в одном из своих проявлений. Человеческое существование было для этих провидцев одновременно реальным и призрачным, движением от бренности к бессмертию, от смешения света и тьмы к великолепию божественной Истины, которая обитает там, в Бесконечном, но может быть обретена и здесь, в душе человека; оно было для них сражением между детьми Света и Ночи, поиском сокровища и богатств, добычей, отданной богами человеку-воину, путешествием и жертвой. И обо всем этом они говорили, пользуясь сложившейся системой образов, почерпнутых из окружающей природы и жизни воинственных, пастушеских и земледельческих племен ариев, которая определялась культом огня, поклонением силам живой природы и ритуалом жертвоприношения. Детали земного существования и жертвенных церемоний имели для них значение символов, и в поэзии они были не искусственными метафорами, но находили в их душах живой отклик. Как выразительное средство ведические поэты использовали также устойчивую, но вечно обновляющуюся систему других образов: и яркое полотно мифа, и иносказание, и образ, переходящий в иносказание, и иносказание, перераставшее в миф, и мифы, закрепленные в образах, и все они сохраняли для поэтов свою реальность, но понять это может только человек с определенным складом духовного опыта. Материальное переплавлялось в духовное, которое становилось все глубже, и не было четких стадий в этом движений, только естественное смешение нюансов и оттенков. Совершенно ясно, что поэзию такого рода, созданную людьми с подобным видением мира и воображением, нельзя оценивать и истолковывать мерками здравого смысла и понятий, признающих лишь законы физического существования. Обращение "Играй, о Луч, и яви себя" содержит одновременно намек на игру мощного жертвенного пламени на реальном алтаре и на сходный психический феномен - возникновение спасительного божественного пламени и света внутри нас. Западный критик высмеивает чересчур смелый и даже нелепый, с его точки зрения, образ Индры, сына земли и неба, сотворяющего собственных отца и мать, но если вспомнить, что Индра есть Высший Дух в одном из его вечных постоянных проявлений, создатель земли и неба, космическое божество, родившееся между духовным и физическим мирами и воссоздающее их силы в человеке, то станет ясно, что этот образ не только смелая, но и меткая метафора; и для художественного метода Веды неважно, что она противоречит представлениям материального мира, поскольку она отражает более высокую реальность с большой степенью соответствия и яркой поэтической силой, чем любая другая. Бык и Корова, сияющие стада Солнца, прячущиеся в пещере,- довольно странные существа для материалистически мыслящего ума, но они принадлежат иному миру, и в своей плоскости это одновременно и образы и реальные предметы, полные жизни и смысла. Именно так, в соответствии с ее собственным духом и видением, следует толковать и воспринимать ведийскую поэзию, и тогда правда ее идей и образов, какими бы странными и сверхъестественными они нам ни казались, найдет путь к душе человека.

Помимо того, что Веда представляет собой древнейшее из дошедших до нас священное цисание, содержащее самые ранние толкования таких понятий, как человек, бог и вселенная, верно понятая, она являет собой замечательный образец величественной и яркой поэзии. По форме и языку она отнюдь не примитивна. Ведические поэты - превосходные мастера слова, их стихотворные размеры, выточенные, подобно колесницам богов, устремляются ввысь на волшебных крыльях звука, им присущи одновременно емкость и широкий размах, величие полета и тонкость модуляции, речь поэтов лирична накалом страстей и эпична своей возвышенностью, это изречение огромной силы воздействия, существующее в чистых, смелых и великолепных формах, язык его ясен и лаконичен, до краев полон смыслом и намеком, так что каждый стих одновременно выражает законченную мысль и является связующим звеном между тем, что сказано раньше, и тем, что будет сказано потом. Тщательно соблюдаемая священная и незыблемая традиция наделила эти стихи формой и содержанием, но их содержание складывалось на основании глубоких духовных поисков, на какие только способна человеческая душа, а форма почти никогда не страдала шаблонностью, поскольку то, что она была призвана выражать, было прочувствовано каждым поэтом и выражено по-новому в согласии с мерой утонченности и возвышенности его индивидуального восприятия. Изречения величайших провидцев, Вишвамитры, Вамадевы^*, Диргхатамаса^** и многих других достигают небывалых поэтических высот и масштаба, встречаются и поэмы, такие, как "Гимн о сотворении мира"^***, определенно приближающийся к вершинам философской мысли, на которых позднее уверенно обоснуются Упанишады. Древнеиндийская мысль справедливо находила истоки своей философии, религии, всего самого значительного в своей культуре в творчестве этих поэтов-провидцев, ибо вся будущая духовность индийского народа уже содержалась в нем как в зародыше.

^* (Вамадева - один из древних мудрецов, автор гимнов четвертой книги "Ригведы".)

^** (Диргхатамас - древний мудрец, рожденный слепым, но прозревший благодаря милости Агни; один из авторов гимнов "Ригведы".)

^*** ("Гимн о сотворении мира". - Очевидно, речь идет о "Пурушасукта", гимне, где космос интерпретирован как космический человек пуруша (см. коммент. к с. 358).)

Правильное понимание ведических гимнов как формы религиозной литературы помогает постичь истоки формирования не только важнейших идей, царивших в индийской мысли, но и характерных особенностей ее духовного опыта, склада воображения, творческого темперамента и способов интерпретации представлений о себе, об окружающем, о жизни и вселенной. В значительной части литературы прослеживается та же специфика творческого вдохновения и самовыражения, что и в архитектуре, живописи, скульптуре. Ее первая отличительная черта состоит в постоянном ощущении одновременно бесконечного, космического, и окружающих предметов, воспринимаемых через призму космического видения, в контексте или на фоне Единого и Бесконечного; вторая отличительная черта заключается в склонности воплощать свой духовный опыт в огромном многообразии образов, почерпнутых из собственного внутреннего мира, или же в образах, заимствованных из внешней среды, но преобразованных под воздействием внутреннего осознания или восприятия: третья особенность состоит в стремлении изображать земную жизнь в гиперболизованном виде, как в "Махабхарате" и "Рамаяне", либо вникать в ее мельчайшие детали, придавая им при этом более высокий, духовный смысл, или по крайней мере показывать земную жизнь на фоне духовного и психического миров^*, а не в отрыве от них. Духовное и бесконечное - близко и реально, боги - реальны, а потусторонние миры не столько потусторонни, сколько имманентны нашему существованию. То, что для западного сознания - миф и игра воображения, здесь - действительность, часть нашего внутреннего бытия, то, что там воспринимается как прекрасная поэтическая фантазия и философские умозрения, здесь - нечто постоянно осуществляемое и ощущаемое. Такой склад индийского сознания с присущей ему подлинной духовностью и психическим позитивизмом^** не только наделяет Веды и Упанишады и более позднюю религиозную и религиозно-философскую поэзию столь вдохновенными, изящными и живыми образами, но и оказывает пусть не столь всеобъемлющее, но все же весьма ощутимое влияние на развитие поэтической мысли и воображения и в литературе светского содержания.

^* (духовного и психического миров.- Поскольку материя для А. Гхоша - порождение мирового духа (в результате так называемого процесса "инволюции") и за эмпирическим "я" скрывается "душа" или "психическое начало", индийский мыслитель стремится подчеркнуть здесь связь обыденной "земной" жизни с "глубинным" ("психический мир") и "высшим" ("духовный мир") условиями ее.)

^** (...психическим позитивизмом...- С точки зрения А. Гхоша, авторы Вед и Упанишад опирались на внутренний, а не внешний опыт (в отличие от западноевропейских позитивистов).)