<Памятники средневековой индийской литературы как исторический источник>

(Сокращенный текст статьи "Памятники средневековой индийской литературы как источник по истории социально-экономических отношений в феодальной Индии ("обрамленная повесть")". - Историография стран Востока. М, 1969, с. 152 - 179.)

<...> Источники древности и раннего средневековья дают чрезвычайно мало сведений по социально-экономическим отношениям. Наиболее полно такие сведения собраны в "Артхашастре" и дхармашастрах, однако тенденциозность этих источников, отражающих умозрительные концепции общественного устройства, заставляет историка быть очень недоверчивым к ним. Для получения надежных результатов необходимо всемерно расширять круг источников, в первую очередь за счет эпиграфики. Но и литературные памятники могут дать много полезного.

В самом деле, в произведениях древней и средневековой литературы мы не можем не найти отражения реальной жизни общества в ситуациях, деталях и лексике. Авторы и редакторы различных рецензий, подвергавшие их переработке, дополнявшие новым материалом, - все неизбежно вносили в эти произведения черты современной им жизни, даже если это было сочинение в сугубо традиционном стиле. Внелитературная действительность вторгалась в ткань произведения прежде всего в виде разнообразных бытовых деталей, индифферентных к сюжетной линии, основному содержанию произведения. Один и тот же сюжет различными авторами в разновременных вариантах мог излагаться в различном оформлении, поскольку изменение, например, имени или указание на то, что герой являлся ткачом, плотником или тележником, ничего не меняло. Подобные детали использовались в арсенале создателей древних книг факультативно, в соответствии с их социальным положением, бытом, психологией, короче говоря, в соответствии с их представлением о жизни. Поэтому этот материал обладает большой достоверностью. Разумеется, и основное содержание, сами фабулы в той или иной мере отражали реально возможные ситуации, но тут дело обстоит сложнее в связи с тем, что ядро произведения и его последнюю редакцию разделяли нередко многие века, а то и тысячелетие. Например, древнейшую основу "Махабхараты" можно отнести к IX - VIII вв. до н. э., в то время как сохранившаяся редакция датируется примерно IV в. н. э. В данном случае перед текстологами встает сложнейшая задача установления относительной и абсолютной хронологии огромного исторического материала эпоса.

Подобные же трудности встают и перед исследователем произведений жанра так называемой "обрамленной повести" (определение советского индолога П. А. Гринцера^*) - "Панчатантры", "Хитопадеши", "Викрамачариты", "Шукасаптати", "Веталапанчавимшати" и др. Однако здесь хронология определена относительно точно и разброс дат небольшой. Кроме того, когда речь идет об общественных отношениях, бытовых условиях и подобных характеристиках, ошибка на один-два века несущественна.

^* (См.: Гринцер П. А. Древнеиндийская проза (обрамленная повесть). М., 1963, с. 4 - 5. Определение "обрамленная повесть" не совсем удачно потому, что слишком широко, под него вполне подошла бы и "Дашакумарачарита" Дандина, не относящаяся к этому жанру литературы.)

Идея использования исторического материала художественной литературы, разумеется, не нова. Существует множество работ, авторы которых пытались воссоздать черты жизни индийцев, анализируя данные "Махабхараты", "Рамаяны", джатак, произведений Калидасы, Шудраки, Дандина, Баны и других авторов. Вопрос заключается лишь в том, как подойти к выбору материала, какие стороны жизни освещать.

Книгам "обрамленной повести" посвящена большая исследовательская филологическая литература. Историки же ими почти не интересовались и сравнительно мало использовали в качестве источников. Лишь в недавнее время было обращено внимание на большую историческую ценность этих произведений. В 1948 и 1950 гг. появились две статьи Л. Стернбаха, предпринявшего сравнение "обрамленной повести" с дхармашастрами, однако автор ограничил себя довольно узкими задачами^*.

^* (Sternbach L. Indian Tales interpreted from the Point of View of the Smrtis. - Journal of the Asian and African Studies. L, 1948, vol. 68; Sternbach L. The Pancatantra and the Smrties. - "Bharatiya Vidya". Vol. XI, № 3 - 4. Bombay, 1960.)

В этой связи большим успехом советской индологии следует считать появление книги П. А. Гринцера "Древнеиндийская проза", в которой автор, филолог по образованию, специальную главу ""Обрамленная повесть" и индийские общества" посвятил сопоставлению данных литературы смрити и книг исследуемого им жанра относительно положения варн и каст, характера царской власти и семейно-брачных отношений. Легко заметить, что эти темы традиционны в индологической литературе. Тем не менее работа П. А. Гринцера оказалась весьма плодотворной и показала серьезные перемены, происшедшие с названными институтами со времени составления дхармашастр (первые века до н. э. - первые века н. э.) до X - XIII вв. Автору удалось показать фиктивность ряда традиционных положений брахманских правоведческих трактатов. <...> <"Обрамленные повести"> могут быть успешно использованы как источник не только по проблемам, затронутым в книге П. А. Гринцера, но и по социально-экономической истории средневековой Индии. <...>

<...> По абсолютной датировке известные тексты "Шукасаптати" и других книг "обрамленной повести" (за исключением "Тантракхьяики") относятся к первым векам II тысячелетия н. э., а их оригиналы (за исключением "Викрамачариты") относятся приближенно к концу I тысячелетия н. э. <...> Учитывая медленность развития феодальных общественных и экономических институтов, мы, как нам кажется, имеем право сопоставлять материал "обрамленной повести" с данными эпиграфики и других источников раннего средневековья. Представляется допустимым в некоторых случаях рассматривать материал "обрамленной повести" для характеристики эпохи раннего средневековья в целом. Попытаемся указать на сведения, до сих пор не привлекавшие внимания историков.

Одна из проблем, стоящих перед советской индологической наукой, - изучение индийской общины. Общине позднего средневековья и нового времени посвящен ряд статей и глав монографий; истории общины в древности и средневековье "повезло" меньше, в этом направлении делаются только первые шаги. Однако, несмотря на отсутствие сколько-нибудь полных исследований, существует априорное представление о большой крепости общин в более древние времена^*.

^* (Хотя имеется и противоположная точка зрения. См.: Алаев Л. Б. Южная Индия. Социально-экономическая история XIV - XVIII веков. М., 1964.)

С позиций этого представления вызывает затруднение истолкование многих важных источников древности, где община вообще никак не фигурирует и не упоминается. Напротив, тексты дхармашастр трактуют о хозяйственно и юридически независимых семьях. Все вопросы собственности и имущественных отношений имеют в виду частных собственников. Управление деревнями и группами деревень рассматривается как прерогатива государственной власти, а управители - как назначенные государственные администраторы, получающие за свою службу вознаграждение от казны. Лишь в немногих случаях община подразумевается в дхармашастрах, когда речь идет, например, о праве соседей на преимущественную покупку земли. Это умалчивание источников о важнейшем общественном институте древней Индии заставляет историка проявлять большую изобретательность, чтобы связать разрозненные намеки воедино и дать им обоснованное истолкование.

Книги "обрамленной повести" также чрезвычайно бедны упоминаниями об общине, и, если бы мы не знали определенно о ее существовании по другим источникам, нам нечего было бы сказать. Все сведения о ней имеют косвенный характер.

В рассказах выступают независимые крестьяне - собственники земли. <...> Нет и намека на какое-либо совместное владение землей, совместные работы и т. п., <...> на что-либо подобное коллективному производству <...> При малочисленности конкретных данных нельзя пренебрегать и негативным методом доказательства. Однако в нашем распоряжении есть более убедительные аргументы.

В 37-м рассказе "Шукасаптати" говорится о кутумбине^* Шуре, который держал работника Пурнапалу. "Работник смотрел за всем у своего хозяина, - говорится в тексте, - за домом, полем, гумном". Здесь дом, гумно и поле перечисляются вместе как объекты собственности крестьянина Шуры, как видно, довольно богатого. <...> К сожалению, в других случаях, когда упоминаются крестьяне, нет прямого указания на их имущество и владения^**. Однако мы можем предполагать, что это были самостоятельные хозяева, имущественно не связанные друг с другом.

^* (Кутумбин (kutumbina) - обычный термин в эпиграфике для обозначения крестьян.)

^** (Шука 10, 20, 22, 28, 32; Панч. Пурн. IV. 8.)

20-й рассказ "Шукасаптати" начинается словами: "На берегу реки Сабхрамати есть местность Шанкхапура. Там жил богатый крестьянин Сура". Эпитет "богатый" в сообщаемом далее анекдоте не несет никакой смысловой нагрузки, но он появился в тексте неслучайно. Автор "Шукасаптати" во многих случаях отмечает имущественное положение героев своих рассказов. Так, в 33-м рассказе выступает "богатый плетельщик венков Шанкара", в 32-м рассказе - "богатый купец Мадхава", в 4-м рассказе -"бедный брахман по имени Говинда", в 12-м - "богатый горшечник", в 24-м - "зажиточный плотник Сурапала", в 46-м - "мудрый бедный брахман", в 56-м - "торговец Сантака, очень богатый, но скупой и злонравный".

Очевидно, эти характеристики отражают психологию составителя книги, считавшего важным указывать имущественное положение человека. Возможно, такие подробности попали в рассказы в какой-то мере случайно, но, несомненно, они придают изложению более реалистическую окраску, создают привычный читателю, на которого была рассчитана книга, будничный фон для забавных и увлекательных историй. Таким образом, подобную деталировку изложения можно рассматривать как особый художественный прием. <...>

Следует заметить, что подчеркивание имущественного положения героев типично и для Пурнабхадры - составителя наиболее солидной рецензии "Панчатантры". В "Панчатантре" деталировка, как правило, органически связана с содержанием, и слова о бедности героя мотивируют сюжет эпизода. Начало одного рассказа в III книге таково: "Жил в одном селении бедный брахман, все имущество которого состояло в одном подаянии..."^*. В другом случае говорится о брахмане, все имущество которого состояло в горшке с крупой, полученной как милостыня^**. В 6-м рассказе III книги фигурирует брахман - крестьянин, "проводивший время в бесплодных занятиях земледелием". Однажды "он лег спать в тени дерева посреди своего поля" и увидел змею, жившую в муравейнике. Тогда он подумал: "Наверное, я ни разу не почтил это божество поля. Вот и не приносит мне плодов занятие земледелием". Нищета, в которой жил герой другого рассказа, брахман Девашарман, видна из того, что он получил в виде милостыни "пену от вареного риса"^***.

^* (Панч. Пурн. III.10.)

^** (Панч. Пурн. V.7.)

^*** (Панч. Пурн. V.I.)

Приведенные примеры, как нам кажется, дают основания утверждать, что авторы "обрамленной повести" рассматривали действительность с точки зрения частного собственника, признавая важнейшей характеристикой человека его богатство или бедность. Подтекст "обрамленной повести" в этом плане таков: каждый человек - собственник, самостоятельный хозяин, бедный или богатый, будь то купец, ремесленник или крестьянин.

Такая психология автора наглядно проявляется в 36-м рассказе "Шукасаптати". Жена деревенского старосты просит мужа купить шелковое платье, на что тот отвечает: "Мы, пахари, носим рубище из хлопка. У нас и слова такого никто не знает - шелк". Тогда на деревенской сходке жена сказала старосте: "Господин, пойди домой, поешь своей бурды". Эти слова были восприняты как свидетельство позорной бедности; чтобы избавиться от срама, староста Шурапала был вынужден купить жене шелковое платье, а она устроила для членов деревенского собрания великолепное угощение. "Крестьяне стали говорить: А богат этот Шурапала. Жена-то его про бурду говорила, чтобы не заноситься [перед нами]", - заключает автор рассказа. Несомненно, пикантность этого анекдота состоит в том, что бедность и должность старосты воспринимались как несовместимые понятия. Но в то же время в данном случае староста выступает лишь "первым среди равных", и содержание рассказа характеризует в известной мере имущественные отношения среди крестьянства вообще. <...>

Сведения, полученные в книгах "обрамленной повести", являются дополнением и подтверждением ситуации, вырисовывающейся из материалов основных наших источников (эпиграфики, дхармашастр и др.).

Наш вывод является лишь одним из элементов характеристики индийской Деревни, которую можно составить по данным "обрамленной повести". С ним тесно связано другое наблюдение, имеющее и самостоятельное значение. Почти без исключений в рассказах выступает индивидуальная моногамная семья, живущая отдельным домом и ведущая самостоятельное хозяйство. В рассказах "обрамленной повести" фигурируют муж и жена, иногда дети, причем по контексту можно видеть, что семья живет отдельно от родственников. Последние вообще упомянуты лишь в нескольких случаях.

Так, в 11-м рассказе "Шукасаптати" говорится, что женщина, чтобы запугать и принудить исполнить ее желание заночевавшего в доме прохожего, подняла крик. На шум прибежали "муж и родные". Тут не сказано, что собой представляли эти "родные", жившие как будто по соседству. Но вряд ли целесообразно пытаться точно истолковывать то или иное выражение в художественном произведении такого рода. Главное, в этом рассказе очевидно, что хозяевами были именно муж и жена, а наличие родственников представлялось автору книги естественным, но совершенно необязательным обстоятельством. В другом (16-м) рассказе той же книги также упоминаются родные, но по контексту видно, что купец Джанаваллабха и его жена Мудхика живут отдельно от родственников. В 15-м рассказе сообщается, что некий Гунакара жил с женой Шриядеви в доме отца - купца Шалиги. То же самое мы узнаем из 32-го рассказа, где говорится о легкомысленной жене сына богатого купца Мадхавы, которую свекровь послала на рынок за пшеницей. <...>

В "Панчатантре" Пурнабхадры родственники также упоминаются несколько раз^*. В одном случае это отец - брахман, в доме которого живет "зять - змей" с женой. В другом случае говорится о "домочадцах": "...несмотря на брань жены, детей и других домочадцев Дханагупты, он вошел во двор дома и уселся там". По-видимому, эти "домочадцы" играли в семье какую-то второстепенную роль. В анекдоте о глупом тележнике, обманутом женой^**, рассказывается, как он, посадив жену и ее любовника себе на плечи, "танцуя, начал подходить к дверям домов всех родственников". Из этого следует, что каждая супружеская пара занимала отдельное жилище, причем вряд ли все родственники этого тележника занимались тем же ремеслом, что и он.

^* (Панч. Пурн. I. 24; II. 6; III. 13; IV. 5, 8.)

^** (Панч. Пурн. III. 12.)

Лишь в 5-м рассказе книги IV "Панчатантры" Пурнабхадры можно предполагать существование большой семьи. Там сказано: "Жил в одном селении некий брахман. Была у него жена, любимая им больше жизни. Каждый день не уставала она ссориться с его родными, и брахман этот, не в силах выносить ссор, покинул из любви к жене свою родню и пошел с брахманкой в другую отдаленную страну". Вероятно, этот отрывок имеет в виду подчиненное, зависимое положение героя рассказа в семейном коллективе, почему он и был вынужден уйти из своей деревни. То обстоятельство, что он порвал с родней, решился, по существу, на добровольное изгнание, должно было, как нам кажется, подчеркнуть, по мысли автора, размер жертв, принесенных брахманом ради своей негодной жены.

Уже приведенные примеры довольно определенно свидетельствуют о преобладании индивидуальной семьи в Индии в эпоху создания "обрамленных повестей". Но содержание других рассказов уже не оставляет в этом сомнения, так как там речь неизменно идет об индивидуальной семье, живущей в отдельном доме и располагающей собственным имуществом. Например, в 8-м рассказе книги IV "Панчатантры" сообщается, как жена обокрала своего мужа - крестьянина и бежала с любовником. "Когда уснул супруг, - рассказывается там, - она взяла все деньги и пришла на рассвете к условленному месту" (свидания с вором-любовником). Что же касается "Шукасаптати", то здесь почти каждый рассказ может служить аргументом в пользу высказанного выше утверждения.

В 6-м рассказе повествуется о приобретении бедняком чудесных хлебов, дарованных ему богом Ганешей. Каждый день он получал пять хлебов. "Забирая эти пять божественных хлебов, сдобных и с сахаром, его жена кормила свою семью. Относила всегда этого хлеба и родственникам..."

В 7-м рассказе брахман Кешава решается пуститься в странствования, подумав: "Не буду я пользоваться отцовским наследством...". Это свидетельствует о личном характере наследования.

Особенно отчетливо видно, что, кроме мужа и жены, в доме никто не живет, в 10, 12, 24, 26, 29, 33, 35, 38, 40, 53, 62-м рассказах. В 40-м рассказе, выиграв спор, Кубуддхи получает право взять в доме Субуддхи все, что сможет захватить обеими руками. Хитрец Субуддхи, "заподозрив дурное, взял и поместил все, что было в доме, и жену тоже, на чердак, а лестницу положил наземь". Кубуддхи, чтобы залезть на чердак, был вынужден взять обеими руками лестницу и не получил ничего. Таким образом, здесь речь идет о личном имуществе, движимой собственности, в которую, кстати сказать, включалась и жена.

Очевидно, индивидуальная семья, владеющая отдельной собственностью и живущая своим домом, представлялась авторам "обрамленных повестей" наиболее обычной, нормальной жизненной ситуацией и в качестве таковой вошла в литературу. Как видно, такая форма семьи считалась в равной мере присущей всем встречающимся в "обрамленных повестях" социальным категориям и кастам (если, разумеется, семья упоминалась в какой-то связи с тем или иным действующим лицом). В "Шукасаптати", дающей в силу специфики своего содержания особенно много сведений в этом плане, часто говорится о купцах и их женах, но не забыты также крестьяне, раджпуты, брахманы, представители ремесленных профессий - горшечник, сапожники, плотник, плетельщик венков.

Сведения об индивидуальной семье интересны прежде всего потому, что большесемейные общины в этот период были и играли, видимо, большую роль в общественной структуре. Они дожили в некоторых районах Индии до XX в., а в пережиточной форме встречаются и в настоящее время. <...> <В то же время> уже в древних источниках (ранних дхармашастрах, джатаках и др.) можно усмотреть существование индивидуальной хозяйственно независимой семьи. Но раздел имущества между сыновьями - сонаследниками при жизни отца и против его воли был узаконен обычным правом, вероятно, довольно поздно (первые века н. э.). <...>

Мы почти ничего не узнаем из "обрамленной повести" о функционировании каких-либо общинных органов и даже о самом их существовании. В уже приводившемся 36-м рассказе "Шукасаптати" о старосте деревни Сарада Шурпале и его хитроумной жене Найини упоминается деревенская сходка, на которой, как явствует из текста, вместе с мужем - старостой присутствует и его жена. Можно предположить в связи с этим, что на таких собраниях общинников присутствовало все население деревни, включая женщин; вероятно, они не имели права голоса, но уже одним своим присутствием могли оказывать некоторое влияние на решение собрания. Мы уже отмечали, что по контексту староста здесь выступает как человек, равный односельчанам, но более богатый. Во всяком случае, рассказ отражает представление о богатстве деревенских старост как неотъемлемом качестве этих должностных лиц.

Вообще сведения о старостах деревень довольно разноречивы. В других случаях староста предстает как лицо, пользующееся большой властью и внушающее страх жителям. В рассказе 26-м "Шукасаптати", не совсем понятном из-за чрезмерной краткости, повествуется о разбитной жене раджпута - Ратнадеви. К ней ходили староста деревни Дева и его сын, "не зная этого друг о друге". Когда они оба были у нее в доме, появился муж. Тогда "по ее знаку отец (т. е. староста Дева. - Е. М.) вышел из дома, грозя пальцем. Когда он отошел, муж в страхе спросил: "В чем дело?" Жена объяснила, что сын старосты укрылся у них в доме, но она не выдала его отцу, чтобы поддержать честь мужа - кшатрия, ибо "тот считается кшатрием, кто может защищать добрых людей". Таким образом, даже раджпут, не являвшийся обыкновенным крестьянином - общинником, испытывал беспокойство и опасения, видя старосту у своего дома.

Еще более наглядно проявляется власть старосты в 55-м рассказе, где пройдоха брахман, чтобы избежать уплаты долга, спрашивает сапожника, удовлетворен ли он тем, что у правителя деревни родился сын. "Если бы сапожник ответил: "Я не удовлетворен", - говорится в тексте, - то правитель приказал бы его схватить. А если бы сказал: "Я удовлетворен", то пропали бы деньги. И сапожник сказал: "Я удовлетворен"". В данном случае, правда, могут возникнуть сомнения, был ли этот "правитель деревни" в действительности старостой. Нам кажется, что этот эпизод зафиксировал тот этап феодализации старост общины, когда они из глав демократического органа управления общиной превратились уже, по существу, в мелких феодалов, забравших постепенно власть в свои руки и доводящих ее со временем до прямого деспотизма.

В "Панчатантре"^* рассказывается о начальнике деревни Бхилла, "расположенной возле дороги в окрестностях непроходимых гор". Название деревни и обстоятельства рассказа наталкивают на мысль, что имеется в виду поселение бхилов. Этот "начальник деревни" (грамадхипати) регулярно занимался грабежом путников, для каковой цели у него была даже вещая птица, узнававшая возможную ценность добычи. Разбойник бросил путников в тюрьму, а затем, догадавшись, что они проглотили драгоценности, начал вспарывать им животы. Здесь староста - разбойник предстает скорее как феодал. Нет и намека на обычную роль старосты деревни. В конце I тысячелетия н. э. термин адхипати, применявшийся наряду с другими для обозначения старост деревень, имел весьма широкое значение, и не всегда можно различить, когда он означал старосту, а когда феодала. Нам кажется, что в "обрамленной повести", главным образом в "Шукасаптати", отразились различные этапы эволюции общинной верхушки, ее постепенной феодализации. Этот процесс продолжался и на заре феодализма и послужил главной основой формирования феодального класса "снизу". <...>

^* (Панч. Пурн. I. 30.)

Ввиду неравномерного развития общин, а также неравномерности развития отдельных районов Индии синхронно существовали весьма разнообразные формы общин, соответствующие разным стадиям их эволюции. В зависимости от типа общин в значительной мере изменялась и роль старост. Но, как показывают факты, и при однотипных общинах положение старост могло быть весьма различным.

В монографии Л. Б. Алаева "Южная Индия..." высказывается мнение о том, что феодализация общинной верхушки происходит очень поздно, и в XIV - XVI вв. этот процесс еще только начался. Более того, он утверждает, что общинной верхушки вообще не было в раннее средневековье, в частности еще не возник институт старост или их функции были крайне ограниченны^*. Эта точка зрения представляется довольно странной, поскольку ей противоречат многочисленные данные самых разнообразных источников. В их числе можно назвать и "обрамленные повести". Если можно оспаривать наше толкование 55-го рассказа "Шукасаптати" как свидетельство превращения старосты деревни в феодала, то большая административная роль старост и их авторитет кажутся, по данным "обрамленных повестей", очевидными. <Например,> в 4-м рассказе "Шукасаптати" староста обрисован как лицо, ответственное за порядок и правосудие на территории своей деревни. Содержание рассказа таково. Жена брахмана Говинды Вишаканья сходится с встретившимся на дороге брахманом Вишну. Вишаканья и Вишну прогоняют Говинду, объявив его сумасшедшим, вообразившим, что он муж этой женщины. Староста деревни, расположенной у дороги, задержал обманщиков и, допросив обе стороны, решил дело. <...>

^* (Алаев Л. Б. Южная Индия..., с. 123, 125 - 127.)

В произведениях "обрамленной повести" упоминаются раджпуты, представители военно-феодального сословия - касты <...> Раджпутские племена, этнически, видимо, не представлявшие собой сколько-нибудь четкого единства, в VII - IX вв. начали движение из степных и полупустынных районов Раджастхана в плодородные земледельческие области - долину Ганга, Мальву, Гуджарат, завоевывая и подчиняя себе местное население. Раджпутские кланы становились феодальными собственниками завоеванной земли и деревень, вытеснив прежде сидевших там феодалов местного происхождения. Сохраняя многие черты родового строя, раджпуты делили захваченную добычу - землю - по генеалогическому принципу, так что рядовым членам племени или клана, состоявшим в отдаленном родстве с вождем, доставались весьма незначительные доли (грас), оставлявшие мало возможностей для феодальной эксплуатации коренного населения. <...> Мы почти не располагаем свидетельствами о начальном этапе "процесса оседания раджпутов на землю и их взаимоотношениях с коренными земледельческими общинами. Поэтому наличие в "обрамленной повести" персонажей из касты раджпутов является, как нам кажется, немаловажной деталью, тем более что речь здесь идет о представителях низшего слоя раджпутов - мелких собственниках, живущих в деревнях и как будто мало отличающихся от крестьян.

Выше уже приводился рассказ о находчивой жене раджпута и старосте деревни, застигнутом мужем в доме^*. Когда староста, грозя пальцем, отошел от дома, "муж в страхе спросил: В чем дело?" В этом эпизоде положение старосты обрисовывается довольно определенно, но какова роль раджпута в деревне - неясно. В тексте говорится лишь, что храбрый раджпут Кшемараджа с женою Ратнадеви жил в деревне Джалауда. Можно высказать два предположения: или раджпут жил в нераджпутской общине, или это была община раджпутов и староста Дева также был раджпутом.

^* (Шука, 26.)

Аналогичный текст мы находим в 42-м рассказе "Шукасаптати". "Есть деревня Деула; жил в ней раджпут по имени Раджасинха. Его жену звали люди Калахаприя. Однажды, поссорившись с мужем, она забрала с собой обоих своих детей и пошла к отцу..."

"Есть деревня Сангама. Там жил сурового нрава раджпут по имени Рахада. Его жену звали Рукмини" - так начинается 59-й рассказ того же сборника. В этом анекдоте раджпут выступает вооруженный луком и колчаном со стрелами - атрибутами его военной профессии. Рассказ заканчивается тем, что жена садится на приведенного любовником коня и уезжает из деревни. Кони в Индии всегда представляли большую ценность и в хозяйственном обиходе не использовались. Поэтому есть основания думать, что, когда автор сборника детализировал анекдот таким образом, он имел в виду, что и любовник Рукмини - раджпут.

В 62-м рассказе "Шукасаптати" повествуется о проделках двух жен ревнивого раджпута Куханы, жившего в деревне Гамбхира. Чтобы держать жен под охраной, он построил дом за деревней.

Наконец, в 64-м рассказе "Шукасаптати" мы встречаемся с раджпутом Сомараджей, живущим в деревне Кутапура. Любовник его жены приходил по ночам во двор и по уговору давал знать о себе колокольчиком. Однажды Сомараджа, услышав звон колокольчика, выбежал из дома с дубинкой в руках, "думая, что это ходит бык". В этом случае, как и в предыдущих, описание совершенно такое же, как в рассказах о крестьянах. Нет и намека на какое-то отличие дома раджпута от крестьянских жилищ, на присутствие слуг, как это могло бы быть в доме феодала.

Сюжеты двух рассказов^* достаточно известны и, вероятно, уже в отдаленные времена были очень широко распространены. Присутствие в них персонажей - раджпутов, так же как в рассказах 59, 62 и 64-м, вполне факультативно. Тем более характерно, что автор (или редактор) книги на том бытовом фоне, который окружал его и перешел в литературное произведение, счел уместным поместить и раджпутов - жителей деревень. Следует отметить и такую реалистическую деталь, как типичные раджпутские имена - Кшемараджа, Раджасинха, Сомараджа.

^* (Шука, 26, 42.)

Сведения относительно феодального землевладения, которые можно обнаружить в "обрамленных повестях", соответствуют тому, что мы знаем из эпиграфики. Так, в "Панчатантре" и "Шукасаптати" упоминаются брахманские земли. Сын брахмана говорит дочери министра: "У моего отца есть деньги и земля, полученная по дарственной записи. Отдам тебе все это"^*. Здесь, очевидно, имеется в виду пожалование типа брахмадейя. В "Панчатантре" Пурнабхадры добрый и честный брахман Яджняратта, исцеливший царицу, получил от царя тысячу деревень и был назначен министром^**. В данном случае можно предполагать, что это скорее дар за заслуги, чем брахмадейя.

^* (Шука, 52.)

^** (Панч. Пурн. I. 9.)

В другом рассказе этого же сборника сын купца по прозвищу "Что суждено" получил от царя в жены его дочь вместе с тысячью деревень^*. Это земельное владение мы можем рассматривать как пожалование в знак милости или как приданое царевны. Размер пожалований в тысячу деревень, разумеется, имеет чисто условное значение, но отражает представление о распространенности крупных феодальных владений. <...> В обоих случаях нет религиозной мотивировки дарения брахману <...> В связи с малочисленностью упоминаний в источниках о светском феодальном землевладении каждое такое сообщение приобретает ценность.

^* (Панч. Пурн. II. 5.)

В "обрамленных повестях" довольно часто фигурируют ремесленники и слуги, причем часто говорится, что эти лица живут в деревне^*. В "Панчатантре" рассказывается о живущем в деревне ткаче Мантхаре. Там же мы встречаем упоминания о красильщиках в деревнях^**. Очевидно, ремесленники этих специальностей действительно жили в сельской местности в конце I - начале II тысячелетия вопреки распространенному представлению о том, что крестьяне сами полностью обеспечивали себя тканями в порядке домашнего производства. <...>

^* (Специальности, упоминаемые в сборниках "обрамленных повестей", перечислены в кн.: Гринцер П. А. Древнеиндийская проза..., с. 122.)

^** (Панч. Пурн. IV. 2,7; V. 5, 6.)

По-видимому, красильщики в раннее средневековье занимали низкое социальное положение, во всяком случае принадлежали к беднейшим слоям населения. Так можно истолковать ситуацию, являющуюся завязкой сюжета в трех рассказах "Панчатантры"^*. В одном из них повествуется об осле деревенского красильщика, совсем ослабевшем от недостатка пищи. Чтобы прокормить осла, красильщик Шуддхапата надевал на него шкуру тигра и пускал пастись на поля. Когда однажды мнимый "тигр" заревел по-ослиному, "сторожа поля" убили его. При сходных обстоятельствах "сторожа поля" избили принадлежавшего красильщику осла, пробиравшегося через сломанную изгородь на поле с огурцами. В третьем рассказе осел Ламбакарна, пасшийся у деревни, говорит: "Безжалостный красильщик изнуряет меня непомерным грузом и не дает ни горсточки пищи".

^* (Панч. Пурн. IV. 2.7; V. 5.)

В "обрамленных повестях" о деревенских ремесленниках рассказывается как о товаропроизводителях, что идет вразрез с обычным представлением об исконной и всеохватывающей системе "соединения ремесла и земледелия" в индийской общине. Несколько отрывков из "Шукасаптати" показывают, что в индийской деревне начала I тысячелетия между крестьянами и ремесленниками существовали отношения купли - продажи.

В 55-м рассказе говорится: "В деревне Чамакута жил брахман Шридхара. Там же проживал и сапожник Чандана. Шридхара заказал ему сандалии и получил их. Сапожник долго требовал с него деньги...". Далее рассказывается, как брахман хитростью избавился от денежного долга.

Герой 53-го рассказа "Шукасаптати" - глупый сапожник, живущий в деревне Чармакута на берегу реки Чарманвати. "Когда однажды этот сапожник ушел купить кожи", жена привела любовника.

Подобным же образом говорится о сельском ткаче Мантхаре в упоминавшемся выше рассказе "Панчатантры". Не послушавшись друга-цирюльника, Мантхара обратился за советом к жене. Та ответила: "Ты ведь всегда производишь по одному куску ткани, которого хватает на оплату всех расходов. Теперь же попроси себе (у лесного духа. - Е. М.) еще пару рук и голову, чтобы и спереди и сзади производить по одному куску ткани. Тогда благодаря цене одного куска оплатятся домашние расходы, а благодаря цене второго ты станешь проводить время, совершая необычайные дела и прославляемый родными". В 12-м рассказе "Шукасаптати" упоминается богатый горшечник, живший в деревне Налауда. Эпитет "богатый" уместен лишь в том случае, если автор разумел гончара, торгующего своей продукцией.

Вероятно, в раннее средневековье система натурального обмена сельскохозяйственными продуктами и ремесленными изделиями внутри общины не была развитой или, во всяком случае, всеохватывающей. Вообще, как нам представляется, натуральность хозяйства древней и средневековой общины Индии нельзя понимать как абсолютную. Разнородные источники свидетельствуют о том, что внутриобщинные и межобщинные торгово-рыночные связи играли довольно заметную роль, так же как и товарообмен между городом и деревней. Конечно, мы ясно осознаем, что удельный вес продуктов, попадавших таким образом в сферу торговли, был ничтожен, но в то же время считаем, что вряд ли правильно закрывать глаза на сложность реальных отношений в обществе и не придавать этим фактам никакого значения. По-видимому, в более развитых районах, особенно вокруг больших городов, торгово-рыночные отношения могли оказывать существенное влияние на хозяйственную жизнь уже в древности, в то время как в отсталых районах сохранялось примитивное хозяйство с полностью замкнутым циклом.

53-му рассказу "Шукасаптати" предшествует экспозиция: "Есть город Лохапури, жил в нем некий ничтожный человек по имени Раджада. Его жена Духшила увлекалась мужчинами. Пошла она однажды с приятельницами продавать пряжу в город Падмавати...". Мы узнаем, что городские ткачи покупали пряжу у окрестных крестьян. Пряжу пряли в индийских деревнях женщины, обязанностью мужчин в домашнем разделении труда было ткачество. В городской округе крестьяне, как видно, приспосабливались к спросу и превращали прядение в подсобный промысел. В данном эпизоде сказано, что Духшила с мужем живут в городе Лохапури, но эта деталь не должна нас смущать. Ниже это селение названо деревней; это можно заключить и по контексту. Вообще авторов книг "обрамленная повесть" не очень беспокоили такие несоответствия^*.

^* (Ср. Шука 15, 20, 27; Панч. Пурн. III. 6.)

О существовании значительных рыночных связей свидетельствуют упоминания о деревенских купцах. В 38-м анекдоте "Шукасаптати" рассказывается, как брахман "зашел с дороги в деревню Сударшана в дом одного купца", но хозяина не было - "уехал на базар".

"Есть деревня Кхорасама, там жил молодой купец по имени Паршванага" - сообщается в начале другого рассказа^*. Подобным же образом мы узнаем о купцах, живущих в деревнях, из 13-го и 29-го рассказов. В 68-м рассказе брахман Кешава встречается с купеческой дочерью, живущей в брахманской деревне Видьястхана. Очевидно, автору "Шукасаптати" присутствие торговцев в деревнях казалось самым обычным делом.

^* (Шука 61.)

Некоторые подробности о деятельности сельских торговцев мы узнаем из 35-го и 56-го рассказов.

В первом из них повествуется о деревенском купце Шамбаке, скупавшем сезамовое семя (ваниктилаграхаках). "Он отправился в деревню Сара. Там он заехал к местному лавочнику, но не застал его". Далее рассказывается, как хитрый Шамбака получил обратно перстень, подаренный жене лавочника. "Скупщик сезама" пошел на рынок и, сославшись на договор с женой торговца, потребовал с него сто мер сезама за перстень. Судя по этому эпизоду, существовала известная специализация в торговой деятельности купцов <...>

Скупщик, обслуживавший целый ряд деревень, выступает во втором из названных рассказов: "Есть тут деревня Трипатха. В ней жил торговец Сантака, очень богатый, но скупой и злонравный. Он любил ездить по другим деревням. Однажды он, получив с одной такой деревни выручку (удграханикам), ехал домой и на дороге его захватили разбойники...". На основании этих слов <...> <можно достаточно уверенно> заключить, что автор подразумевал здесь какую-то постоянную связь между купцом и крестьянскими общинами.

Некоторые данные имеются в наших источниках о положении городского купечества. Так, упоминаются персонажи - начальники купцов, что свидетельствует о профессиональной организации купечества^*. Как мы знаем, это были гильдии - шрени. В "Панчатантре" о купеческой шрени говорится в следующем контексте: "Купеческое дело приносит доход семью путями. Это: взвешивание неправильными весами, назначение неверной цены, прием на хранение под заклад, привлечение знакомых покупателей, деятельность товарищества купцов, торговля благовониями и вывоз товара в другую страну"^**.

^* (Панч. Пурн. I. 3, 28; V. Вступление.)

^** (Панч. Пурн. V. 2.)

Отрывок из той же книги показывает власть феодального правителя над городом. Начальник купцов Дандила был поставлен над всем городом. "Он исполнял и городские и царские дела", и, как выясняется далее, царь свободно смещал и назначал таких градоначальников^*. Характерно, что в этом случае во главе города оказывается начальник купцов, что соответствует материалам источников о господстве купечества в органах старинного городского самоуправления. Указанное место "Панчатантры" отразило этап ослабления городского самоуправления и подчинения города феодалом.

^* (Панч. Пурн. I. 3.)

В "обрамленных повестях" встречаются также и некоторые другие сведения, в той или иной мере характеризующие детали жизни и быта средневековой Индии. Например, упоминания о лесных отсталых племенах могут оказаться небесполезными при сопоставлении с данными других литературных произведений, эпиграфики и прочих источников. В "Панчатантре"^* "хранитель леса" сообщает царю: "Господин! Отпали все цари лесных областей. Во главе их - лесной житель по имени Виндхьяка". Эта фраза невольно заставляет вспомнить "18 лесных царств", встречающихся в документах Паривраджаков (V в.), и наставления Каутильи об осторожной и дальновидной политике в отношении лесных вождей. Отсталые племена продолжали оставаться важным фактором в экономической и политической жизни Индии и в более позднее время, чем данная рецензия "Панчатантры". Располагаясь на периферии относительно передовых феодальных областей, они оказывали сдерживающее влияние на социальное развитие этих районов и в то же время служили полем экстенсивного развития феодализма, постепенно подчиняясь феодальным правителям и ассимилируясь более культурным населением.

^* (Панч. Пурн. I. 22)

Из рассказа той же книги о царе лягушек Гангадатте, выбравшемся из колодца, "поднявшись в ковше водочерпательного колеса"^*, мы узнаем, по-видимому, о достаточно широком применении в сельском хозяйстве "персидского колеса", известного в Средней Азии под названием чигирь. Это относительно сложное техническое приспособление для орошения нашло применение в Северной Индии с VI - VII вв. - оно упоминается впервые в "Харшачарите" Банабхатты. Эти сведения представляют значительный интерес для характеристики производительных сил в сельском хозяйстве Индии.

^* (Панч. Пурн. IV. 1.)

Число примеров подчас весьма интересных подробностей такого рода можно было бы умножить. Но, как нам кажется, и приведенного материала достаточно, чтобы увидеть, что произведения художественной литературы, даже такие популярные и широко известные в переводах, могут содержать неожиданно интересный и многозначительный исторический материал. Может быть, некоторые выводы, которые мы предлагаем читателю, покажутся недостаточно обоснованными, если иметь в виду лишь материал разбираемых книг, но дело в том, что эти данные весьма удачно дополняют сведения тех источников, которые пользуются главным вниманием историков и являются основной базой исследований. <...>