предыдущая главасодержаниеследующая глава

Только в белом

Началось с того, что я спросила одного моего студента из Пенджаба, Сваран Сингха, почему он всегда одет в белое и повязывает тюрбан не так, как все сикхи, - не делает острого уголка над лбом.

- Это потому, мэдам, что я не просто сикх, я намдхари-сикх.

- Чем вы отличаетесь от них?

- Мы строгие вегетарианцы, а сикхи едят мясо, хотя и они, конечно, коров никогда не убивают и говядины не едят. Мы никогда не пьем алкогольных напитков, а сикхи любят пить. Мы не признаем никакого насилия, а сикхи всегда вооружены и любят драться. Они часто ссорятся, а мы никогда не повышаем голоса.

- Сколько же вас?

- Очень много. Наши старики говорят, что не меньше миллиона, хотя в газетах пишут, что только один лакх.

- То есть сто тысяч?

- Да.

- А где вы все живете?

- В Пенджабе. Но и в Дели тоже.

- А где ваш дом?

- В Пенджабе, конечно. Это наш родной, наш любимый край.

- А в Дели где?

- В дхарм-шале нашей общины. Приходите к нам, мэдам, это недалеко.

И мы вскоре собрались к ним. У каждой религиозной общины в Индии есть свои дхарм-шалы, род гостиниц или караван-сараев.

В этой дхарм-шале жили люди в белом. Здесь им готовили вегетарианскую пишу, и только из колодца в этом дворе они могли пить воду; если они уходили куда-нибудь, они брали воду отсюда с собой. Даже чай они не могли пить - это тоже был греховный напиток.

Община намдхари возникла внутри сикхской общины в начале прошлого века. В отличие от других сикхов, у которых со дня смерти последнего гуру, Говинда Сингха, живых гуру больше не было, намдхари начали свою новую династию гуру, которые наследственно возглавляют их общину уже больше ста лет.

Они были борцами за свободу: отказались сотрудничать с англичанами, не пользовались почтой, не покупали английских товаров, отказывались от официальных постов.

Движение их росло, ширилось и вызвало наконец жестокие репрессии. Англичане расстреляли группу намдхари прямой наводкой из пушек, многих арестовали, а вождей движения, и в том числе их руководителя - гуру Рам Сингха, сослали в Бирму, заключив там в тюрьму в Рангуне. Это было в начале 70-х годов XIX века.

Дальнейшая судьба Рам Сингха неизвестна, но среди намдхари живет поверье, что он бежал в Россию и до сих пор скрывается там.

Позднее многие спрашивали меня, не встречала ли я его где-нибудь в нашей стране. Некоторые говорили, что Россия - это их вторая родина, потому что там Рам Сингх нашел себе прибежище. Эта уверенность была трогательной, и мне искренне хотелось, чтобы Рам Сингх дожил до наших дней.

Вскоре мы получили приглашение в деревню Бхайни, или, как ее почтительно называют намдхари, Бхайни-сахаб, то есть "господин Бхайни". Это один из центров общины, и здесь должен был торжественно справляться свадебный обряд. Я решила ехать: упустить такую возможность было нельзя.

В Лудхиане на вокзале меня встретила толпа сияющих чернобородых намдхари в белоснежных одеждах. Посадили в "джип", набились туда сами - по меньшей мере человек двадцать, - и мы двинулись, оглушительно клаксоня, подобные живой чернобородой пирамиде, по узким улочкам Лудхианы мимо велорикш, скутеров, верблюдов, велосипедов, мальчишек и коров в сторону шоссе на Бхайни-сахаб.

Миль двадцать по шоссе сквозь знойный воздух сентябрьского Пенджаба - и мы на месте.

Тишина. Какая тишина! Людей вокруг много, но все равно тихо, очень тихо. Горячий ветер с сухих полей скользит в листьях огромных деревьев. По песчаным улицам ходят люди в белом. Разговаривают вполголоса, улыбаются. Никакой спешки, никаких резких движений. Они съехались сюда для проведения молитвенного обряда.

Завиваются под ногами легкие песчаные вихри и, крутясь, бесшумно убегают. Не слышишь собственных шагов по мягкому песку, сама говоришь, как и все, вполголоса. Все как будто во сне.

Где-то скрипит колодезное колесо, где-то поют молитвы. Деревня - обычная пенджабская: глинистая, плоскокрышая, вдоль улиц канавки для сточных вод. Калитки и двери из сухого темного дерева со стертой старой резьбой.

А к деревне приник городок из палаток и навесов. Разные они - и серые, военные, и белые, и такие цветные, такие многоцветные, что глаз не оторвешь. Меня ведут по деревне и мимо палаток к моему палаточному дворцу, к моей шамиане.

Красивым этим словом - шамиана - называется в Индии сочетание матерчатого навеса с матерчатыми стенами. Тысячи ремесленников занимаются окраской тканей для шамиан и нашивкой на них разноцветных аппликаций. Шамиана - это не только тень, это цветная тень, это сень, на которой созданы узоры для того, чтобы над вами и вокруг вас солнце высвечивало яркие ковры. Когда вы входите в шамиану, вы оказываетесь внутри палитры, вы охвачены красками со всех сторон, вы отгорожены их цветением от всего мира.

Шамианы - это шамаханские шатры, это то, что бывает только в сказках и в Индии. Может быть, они есть еще в каких-нибудь других странах, где я не бывала,- не знаю. Но для меня они стали частью Индии.

Идем по песку сквозь тихую, белую, медленно движущуюся толпу, поворачиваем за угол палаточного городка, и вот перед нами длинный цветной забор из шамианной ткани. Мой спутник откидывает полог, как бы открывая калитку, и мы входим во двор. Полог падает, и мы уже окружены этим ярким, развеселым забором, а перед нами, посреди двора, стоит красота из красот, шамиана из шамиан, матерчатый дворец. На верхнем тенте, покрывающем значительную часть двора, узоры пущены по красному фону. На среднем тенте, который натянут под первым, фон для цветных аппликаций синий, а третий шатер под двумя первыми - желтый в узорах. Он-то и является двухкомнатным помещением для жилья. Здесь я должна буду провести несколько дней как гостья любезного хозяина - главы секты.

Входим, располагаемся в низких плетеных креслах вокруг стола, отдыхаем после дороги.

В шамиане полумрак, и кажется, что стало еще тише. Сваран встает и включает свет - оказывается, сюда проведено даже электричество. Освещенные изнутри узоры шатра стали плоскими, плотными, замкнули нас в себе. Маленький узорчатый мирок. Кажется, что ничего нет, не было и не будет вне этих переплетающихся и пересекающихся цветных линий и пятен.

Вдруг откинулась завеса, и - вот уж воистину как в сказке! - один за другим вошли несколько мальчиков, все в белом. Каждый нес поднос с чашами, чашками, чашечками. В одних лепешки, в других лепешечки, в третьих каша, потом овощи, затем горячее сладкое молоко и т. д. и т. п. Все сугубо вегетарианское, очень жирное, очень сладкое и удивительно вкусное. Всего берем понемножку и едим, едим с огромным аппетитом.

- Вот ваша спальня, дорогая мэдам, - показал мне Сваран на дверь в соседнюю "комнату".

Я заглянула туда: на песке стоял нарядно покрытый чарпой. Он выглядел заманчиво. Но зато под потолком вокруг лампочки кружились, жужжали, вихрились, обгоняя друг друга, разные, самые разные по цвету, размерам и форме мошки, москиты, комары, бабочки и еще что-то, чему я и имени не знаю.

- А на воздухе нельзя спать? - осторожно осведомилась я. - Я боюсь, что здесь будет ночью немного душно.

- Конечно, можно. Где вы хотите, лишь бы вам было хорошо.

Откинув двери-завесы, мы вышли из-под всех трех пологов. Солнце скатывалось за золотой край безмолвных полей. Небо стало белое, серебряное, розоватое, золотистое и золотое, глубокое и беспредельное - закатное небо Индии.

В густой листве манговых деревьев собрался мрак, и оттуда доносились минорные голоса засыпающих павлинов. С полей несся оглушительный звон цикад, а с деревенской площади долетало пение - там продолжали молиться.

Сквозь лиственную резьбу над головой замерцали первые звезды. Минута, две, три - и они уже рассыпались по всему небу. Поля за шамианой и небо почти в мгновение ока слились в океан черной туши, и как сверкающий планктон, и вверху, и внизу, и всюду вокруг засветились мириады звезд, а среди них стали вспыхивать и гаснуть светляки.

Мои друзья зажгли яркие карбидные лампы, причудливо осветившие их чернобородые лица под белоснежными тюрбанами, и стали устраиваться спать. Для меня поставили чарпой в один ряд со своими чарпоями, покрыли его вышитыми простынями, положили вышитую подушку и натянули над ним москитную сетку. Захотелось спать уже при одном виде этих приготовлений.

Я нырнула под сетку, понаблюдала несколько минут, как сквозь ее ячейки протискиваются бесчисленные лучи звезд, и заснула сладчайшим сном в теплой прохладе пенджабской ночи.

Разбудило меня пение. Тихое, мелодичное, многоголосое, оно лилось одновременно со всех сторон. Это намдхари пели утренние молитвы. Великие гуру сикхизма говорили, что лучшее время для молитвы - предрассветный час. Поэтому утроилось, удесятерилось к рассвету число поющих. Люди пели в этой темноте и тишине, прославляя милосердие бога, в которого верили, и воспевая красоту родной природы.

 ...Бесчисленное множество разных творений 
 Создал он росчерком вечно цветущего пера, - 
 Кто же может их взвесить, сосчитать, измерить? 
 И как велик должен быть этот счет? 
 Как воспеть красоту создателя и силу? 
 Какой мере равна его щедрость? 
 Он изрек слово - и возникло все сущее, 
 И возникла природа и тысячи ее рек. 
 И как описать это диво - природу?..

(Перевод отрывка из 16-й песни "Джапджи"- сборника утренних молитв, составленного первым гуру сикхов, Нанаком. (Перевод Н. Гусевой.))

Небо еще было ночным, но уже что-то изменилось в нем, уже было ясно, что вот-вот побледнеют звезды и уплывут в глубины пробуждающегося света.

Молящиеся пели о том, как прекрасно утро в Пенджабе, как сладка пенджабская весна. Большой мудростью надо обладать, чтобы сделать предметом молитвы прославление полей и рек своей страны, восхваление ее скота и урожаев, ее рассветов и закатов, дождей и ветров.

А в это время небо над полями стало розовым и золотым, сквозь москитную сетку стало видно, как рассеивалась тень в листве, как обозначались краски листьев и цветов, как все больше алел восток.

И тогда проснулись павлины и стали перелетать с дерева на дерево прямо между мной и встающим солнцем. Мне кажется, что никогда в жизни я не видела ничего более красивого. И фантастические контуры этих птиц на фоне сияющего рассвета, и их хвосты, отливающие всеми оттенками всех цветов, и синие шеи, и изящные головки с цветными хохолками, и легкость полета - от всего этого просто захватило дух, и я боялась только одного, что вот-вот изменятся краски, изменится свет, рассеется эта феерия и оборвется райский воздушный балет.

Он и оборвался. Солнце взошло, и павлины спустились на землю, чтобы искать корм. А я села на своем чарпое и увидела, что вся моя чернобородая гвардия уже проснулась.

Мой сосед слева и мой сосед справа тоже сидели на чарпоях и дружно расчесывали свои черные волосы, спустив их почти до земли. Сваран улыбнулся мне из-под завесы волос и сказал, что после завтрака мы пойдем на свадебный обряд.

И снова, как вчера, не то десять, не то двадцать мальчиков принесли нам завтрак в шамиану, и потом мы пошли все осматривать.

Опять прошли через бесшумную белую толпу, неторопливо плывущую по песчаным улицам, и углубились в деревню. Здесь в дни праздников и торжеств бесперебойно работает так называемый гуру-ка-лангар, то есть кухня гуру, - прекрасный обычай сикхизма. День и ночь готовят пищу, и пекут пресные лепешки - чапати, и день и ночь кормят всех, кто приходит, чтобы поесть. Во дворе кухни и на прилежащих улочках сидело на корточках много людей. Прислужники раздавали тарелки из листьев и обносили всех лепешками и гороховой кашей с овощами и красным перцем.

Все ели так аппетитно, захватывая кашу пальцами и кусочками лепешки, что и мне захотелось присесть на корточки рядом с какой-нибудь крестьянской семьей и не торопясь погрузиться в смакование этой жгучей рыжей каши и одновременно в ленивое разглядывание всех мимо проходящих.

Заглянули через дверь и в самую кухню. Входить туда нельзя без омовения, а если кто из поваров выйдет, то и он должен омыться, прежде чем войдет обратно, - разумное предписание в условиях страны, где одна эпидемия спешила сменить другую.

В кухне было полутемно. По стенам метались красные отблески огня и тени полуголых поваров. Одни месили тесто, другие быстро - шлеп-шлеп! - расшлепывали на ладонях чапати, третьи переворачивали их на множестве сковородок, четвертые мешали кашу, пятые резали овощи, и все это делалось дружно, слаженно, в едином ритме. Снаружи через специальное окно подавали новые продукты.

Вся эта работа, ее четкость и быстрота наглядно показывали, как была устроена походная кухня сикхов. Бессчетное количество раз во время быстрых военных передвижений приходилось в мгновение ока готовить пищу, кормить воинов и бесследно исчезать, не оставляя после себя даже пепла костров.

Давно миновали те времена, но до сих пор даже у намдхари, этих мирнейших из мирных, можно видеть, как это нужно делать.

Затем пошли на площадь, откуда доносилось пение и раздавалась музыка. Здесь шамиана была натянута как огромное кольцо - середина площади не была покрыта, тут, на круглом возвышении, разводили священный огонь, готовились к обряду бракосочетания. Толпа разместилась тоже кольцом под навесом, а по его внутреннему краю, лицом к огню, сидели парами женихи и невесты. На этот раз было около пятидесяти пар, но бывают свадьбы и для ста пар одновременно. Где бы ни жили намдхари, а их можно встретить и в Африке, и в Индонезии, и на Филиппинах, и в разных других странах, отовсюду они должны приехать сюда, в Пенджаб, для проведения свадебной церемонии. Только здесь должны заключаться браки, в присутствии главы всей общины, их гуру. Только здесь, на священной земле предков, на земле, давшей Индии учение Вед и учение сикхизма, может начинаться жизнь молодой семьи.

В Пенджабе в 1863 году впервые был проведен обряд массового бракосочетания, получивший название "ананд", что значит "радость", и здесь он из года в год повторяется доныне.

Под навесом сидел и сам гуру, возглавлявший оркестр, - он первоклассный музыкант. Меня прежде всего провели приветствовать его. В ответ на мой поклон он подал мне кокосовый орех и апельсин. Все вокруг одобрительно заговорили, зашептались.

Держа в одной руке киноаппарат, а в другой огромный орех и апельсин, я прошла мимо всех собравшихся, совершив своего рода круг почета, под приветственные улыбки присутствующих, а потом вручила дары гуру моему милому Сварану, который благоговейно принял их из моих рук, а сама занялась съемкой.

Люди пели, пели не умолкая. Гуру играл, оркестр следовал его мелодии. Музыка и пение заполняли все, подчиняли себе, диктовали ритм движений, ощущений, мыслей. Даже мне хотелось двигаться в такт мелодии, а жужжание киноаппарата казалось недозволенным диссонансом.

Внезапно, словно сорванный с места силой музыки, из толпы вышел какой-то старик без тюрбана, остановился перед гуру и начал раскачиваться вперед и назад, кланяясь все ниже и ниже до тех пор, пока его длинные седые волосы не стали мести песок. К нему присоединились еще несколько человек, которые то покачивались на месте, то так же кланялись, метя волосами землю, то делали какие-то странные танцевальные движения, кружась, как в трансе, и вскрикивая. Это длилось пять, десять, двадцать минут, полчаса, и я уже недоумевала, как они выдерживают под солнцем это напряжение поклонов и раскачиваний. И только я подумала об этом, как они один за другим стали падать на землю, оставаясь лежать неподвижно, как подстреленные.

Мой внутренний порыв броситься к ним, дать воды, оттащить в тень - словом, оказать, как полагается, первую медицинскую помощь - угас, когда я увидела на лицах всех окружающих полное безразличие к происходящему.

Мне объяснили, что это в порядке вещей, что так некоторые из намдхари почитают гуру и что с ними ничего не будет - отлежатся и встанут, как это всегда бывает.

"Не ожидала, что попаду на такие сектантские радения, - подумала я. - Надо снимать, не принимая ничего близко к сердцу".

И я снимала. И этих кружащихся, и лежащих, и женихов с невестами, и стариков, читающих нараспев "Грант Сахаб", и играющего гуру, и все это царство людей в белом.

А в это время перед гуру собрались те, у кого возникли тяжбы. По закону намдхари, тяжбы между членами секты должен разбирать глава их локальной группы, но, если тяжущиеся стороны не удовлетворены его приговором, они могут обратиться к самому гуру. Решения гуру никакому обжалованию не подлежат, он олицетворяет собой божий суд.

Меня поразила быстрота, с какой он принимал эти решения. Ему устно докладывали дело, и через минуту секретарь оглашал через микрофон приговор. Странно было видеть это судебное разбирательство на брачной церемонии, но мне объяснили, что так полагается воспитывать молодые пары, готовить их к тому, чтобы они жили, не нарушая законов.

Старики у алтаря напевали молитвы, лили в огонь топленое масло, готовили ритуальный прашад - сладкую кашу из пшеничной муки. Потом обнесли сидящие пары прашадом, оросили их головы водой, дали вкусить освященного масла.

Когда кончился суд, все, кто вступал в брак, встали, и каждый жених повел за собою свою невесту, привязанную за край одежды к шарфу, переброшенному через его плечо.

Пока они четыре раза обходили священный огонь, я разглядывала эти молодые пары и думала о том, как все-таки странен для нас, европейцев, индийский брак. Вот этому красивому, и тому хромому, и этому худосочному, и низенькому - всем им невесты подобраны родителями, и никто не может возразить против этого выбора, ни девушка, ни юноша не могут произнести короткое слово "нет".

Почти все молодые сегодня впервые увидели друг друга. Девушки почему-то все очень печальны, бредут за своими повелителями, низко опустив голову на грудь. А женихи выглядят крайне индифферентно, как будто и не они женятся.

- Сваран, почему они все такие грустные?

- Нет, они не грустные, а серьезные. Ведь это серьезный момент.

Огонь обойден четыре раза, брак заключен, и расторгнуть его теперь сможет только смерть.

Все стали расходиться с площади.

Сваран объяснил мне, что намдхари очень гордятся своим брачным обычаем, так как у них не надо давать приданое, разоряющее семьи индусов, и выкуп за девушку, что часто ложится непосильной тяготой на плечи мусульман. У намдхари отменены и свадебные подарки - все эти яркие нарядные одежды и украшения, которые обязательны у других индийцев, потому что религиозный закон запрещает им нарядно одеваться и украшать себя. Поэтому вся свадьба стоит от 1 рупии с четвертью до 13 рупий.

Интересная это цифра, "сава-рупия", то есть "рупия с четвертью". Всюду в Индии люди не любят круглых цифр, и особенно в ценах и мерах. Что-нибудь с четвертью считается лучшей единицей измерения и счета. Даже в храмах принято подавать богу не ровно рупию, а сава-рупию. В школах предпочитают принимать от 101 до 125 учеников вместо 100, акционеры складываются, скажем, по 101 или 125 тысяч рупий охотней, чем по 100, и т. д. Объяснить причины обычая мне никто не смог, но многие и многие в Индии суеверно следуют ему...

Прошло уже два дня в Бхайни-сахабе, прошли они в тишине и молитвах. Давно уже в Индии разработана и принята эта практика проведения молитвенных собраний вдали от тех мест, где в сутолоке протекает ежедневная жизнь. Давно найдены пути, по которым можно вести толпу душ в нужном направлении. И силу этого воздействия можно в полной мере ощутить только тогда, когда сам с головой окунешься в эту атмосферу.

И день, и два, и три, и ночи, и утра заполнены тишиной, пением молитв, мягкой вкрадчивой музыкой и проповедями. Психическая готовность к восприятию поучений духовных наставников, с которой сюда приезжают, удесятеряется в условиях этой отрешенности от забот и запросов навязчивой жизни.

Недаром в течение многих тысячелетий в Индии все великие вероучители, все основоположники новых религий проповедовали вне городов. Они странствовали, останавливаясь то в лесах, то в садах или пригородных рощах, сзывали к себе народ и в тишине своих убежищ подолгу и без спешки поучали, поучали, внушали...

- Скажите, Сваран, а ко мне в шамиану не может заползти кобра? Ведь вокруг поля.

- Что вы, мэдам! В этом святом месте не может быть никакого зла.

- Я вижу. Но ведь кобра может не понимать, куда она ползет.

- Нет, нет, не бойтесь. Даже если она придет, мы ее посадим в кувшин и унесем в поле.

- Кто будет сажать - я?!

- Да, можете и вы. Надо протянуть ей руку, а когда она обовьется, ее можно спокойно стряхнуть в кувшин.

- А... они часто приползают сюда?

- Нет, не часто. Но здесь их много в полях.

- Сваран, еще не пора уезжать отсюда?

- Нет, нет. После обеда мы пойдем с вами осматривать молочную ферму гуру, и он хочет поговорить с вами.

На молочной ферме оказался красивый, упитанный и породистый скот. Многие намдхари занимаются разведением и продажей скота. Все сикхи вообще относятся к коровам с религиозным почтением, но у намдхари это отношение доведено до апогея: в прошлом веке у них даже было крупное столкновение с мусульманами в княжестве Малеркотла из-за "недоброго" отношения мусульман к коровам.

Их современный гуру недавно получил от правительства Индии почетный титул "Гопал ратан"-"Сокровище защиты коров", и все намдхари справедливо гордятся этим.

Аудиенция протекала под соломенным навесом. Гуру, красивый сероглазый пенджабец, принимал меня в присутствии своего брата, знающего английский язык, и его сына - мальчика лет девяти-десяти. Этого мальчика все члены общины почтительно называют "тхакур-джи"-"господин хозяин" и оказывают ему всяческие знаки наивысшего почтения, потому что у самого гуру сыновей нет и тхакуру-джи предстоит унаследовать его сан.

Мальчик держался с достоинством, как взрослый. Видно было, что он вполне уже вошел в роль будущего главы общины и сознает необходимость участвовать в ее деловой жизни даже сейчас, в свои девять лет.

Несколько раз я встречала его в компании сверстников и видела, как он носится и играет с ними, как мальчик среди мальчиков, но, если кто-нибудь направлялся к нему, чтобы почтительно прикоснуться к его стопам, он сразу останавливался и позволял припасть к своим ногам.

предыдущая главасодержаниеследующая глава



© India-History.ru, 2013-2018
При копировании материалов просим ставить активную ссылку на страницу источник:
http://india-history.ru/ "История и культура Индии"
Поможем с курсовой, контрольной, дипломной
1500+ квалифицированных специалистов готовы вам помочь