Глава девятая. Возвращение. Тюрьмы. Голодовки. Ганди и Неру. Бапу и его парадоксальность

И вот Ганди вновь на родной земле. Поездка в Англию породила грусть и разочарование, но не ослабила веры и воли к победе.

В Бомбей он прибыл 28 декабря 1931 г. Долгожданного Бапу встречали тысячи собравшихся людей. Всюду возникали стихийные митинги. Встревоженные власти спешно принимали меры: воинские части приводились в боевую готовность, усиленные полицейские наряды устрашали возбужденные толпы народа. Никто не был безучастен к миссии Ганди в имперскую столицу. Какие новости привез вождь из-за океана? Одно знали индийцы: мишурный блеск английского трона не был способен ослепить их горячо любимого Бапу, как все могущество империи не было способно сломить его волю.

"Я вернулся с пустыми руками. Но я не поступился честью своей страны", - сказал Ганди соотечественникам, внимавшим каждому его слову. Но не разочарование, а энтузиазм вызвало это признание вождя. Сотни тысяч индийцев, собравшихся на митинге в Бомбее, понимали, что у колонизаторов свободы не выпросить, что за свободу надо бороться, самим отстаивать честь своей родины, как отстаивает ее их Бапу.

Обстановка в Индии накалялась день ото дня. Чувствовалось, что перемирию и дискуссиям пришел конец. Игра в перетягивание каната, навязанная англичанами, завершилась в пользу правительства, которое с самого начала повело себя нечестно и бессовестно нарушало правила политического состязания. Колонизаторы рассуждали как обычно: "Сила есть - мораль излишня". К тому же Ганди - этот чудаковатый, непостижимый их пониманию "добренький простак" - не оправдал надежд Лондона и оставил о себе в высших сферах самое неблагоприятное впечатление: упрям, несговорчив. "Бестолковый" Ганди отверг попытки Лондона навязать Индии обновленное колониальное рабство. Черчилль наотрез отказался встретиться с вожаком "туземных бунтарей", считая беседу с Ганди для себя унижением.

Став помехой в осуществлении английского плана разобщения Индии, Ганди был избран объектом клеветы и травли. Индийские либералы повели против Ганди открытую атаку. Поползли слухи о якобы имевшем место в Конгрессе заговоре против него. Английский журналист Г. Болтон в книге "Трагедия Ганди" утверждал, что конгрессистские лидеры будто бы замышляли изгнать своего вождя из Конгресса. Правда, при этом Болтон не без основания предсказал, что, "изгнав Ганди, Конгресс, по всей вероятности, изгнал бы половину своих членов, а именно эту половину проанглийские партии хотели привести в свой лагерь". В самом деле "имело смысл привлечь на свою сторону "бестолкового" вождя, если он мог привести с собой миллион "бестолковых" последователей".

Но это были лишь домыслы и разговоры. Никто не собирался изгонять Ганди из Конгресса. Его позиция в отношении Конгресса была такая: временами он стоял к нему ближе и даже возглавлял его, временами по своим соображениям он отдалялся от него, но все равно влиял на его деятельность. Авторитет Ганди в партии всегда оставался незыблемым. Именно он и никто другой по своему усмотрению выдвигал председателей Конгресса, его секретарей. Его мнение и слово как идейного вождя партии значило больше, чем решения руководящих органов ИНК. Хотя в ИНК, как во всякой буржуазной партии, были левые, правые и центр, а некоторые руководители не соглашались и возражали Ганди, ни у кого из них не появлялось и мысли, тем более смелости, интриговать против него, сместить его.

"Бестолков Ганди или нет - об этом мы можем предоставить судить нашим друзьям-либералам, - писал по этому поводу Джавахарлал Неру. - Несомненно, что проводимая им политика является иногда метафизической и трудна для понимания. Но он показал себя человеком действия, человеком замечательного мужества, умеющим выполнять свои обязательства; если "бестолковость" дает такие практические результаты, то, быть может, ее не без успеха можно сравнить с "практической политикой", которая начинается и кончается в кабинете и в избранных кругах. Конечно, миллионы его последователей были "бестолковыми". Они ничего не знали о политике и конституциях; они могли думать лишь о своих материальных нуждах, о пище, крове, одежде и земле".

Джавахарлал Неру и другие сподвижники Ганди, спешившие повидать его после поездки в Европу и обсудить с ним складывающуюся в Индии политическую обстановку, были арестованы уже по дороге в Бомбей.

Хотя ненасилие, облеченное Ганди в форму сатьяграхи, перестало быть для колонизаторов эфемерной угрозой, лорд Уиллингдон продолжал по-солдатски высмеивать тех осмотрительных министров, которые, предостерегая его, убеждали в том, что гандистская сатьяграха способна довольно успешно противостоять усилиям армии и полиции, парализовать работу всего государственного механизма с его судами и тюрьмами, фискальными и торгово-экономическими органами. "Разве юродивое ненасилие - орудие блаженных пророков может соперничать с решительным действием солдата, для которого венец всякой морали - выполнение приказа?" - вопрошал вице-король подобно древнегреческому ритору. Некоторые сановники из его свиты пытались возражать ему, говоря, что гандистское ненасилие - это тоже специфическая форма принуждения, используемая миллионами подданных против неугодного им государства и его законов. Возражения, однако, не возымели никакого действия на Уиллингдона. Бездарный, заурядный человек, как верховный колонизатор в Индии он был на своем месте: душить и карать он умел. Колебаний и сомнений по этому поводу у него не возникало. Его крутой нрав вполне соответствовал требованиям Лондбна, взявшего жесткий курс на подавление национально-освободительного движения в Индии. В Бенгалии, в Северо-Западном пограничном районе и в Соединенных провинциях страны было введено чрезвычайное положение. Вице-король без обиняков заявил о своем намерении раздавить Конгресс.

Ганди пытается получить аудиенцию у лорда Уиллингдона, но тщетно: вице-король не желает обсуждать с ним свои действия. Театрализованное представление английского правительства, разыгранное для достижения "соглашения" с силами индийского национально-освободительного движения, сменилось драматической развязкой - карательными акциями в невиданных масштабах, расстрелами демонстрантов, публичными порками непокорных. "Правительство бесстыдно нарушило Делийский пакт.., - заявляет Ганди. - Нация должна ответить на этот вызов". Он одобряет решение Рабочего комитета Конгресса возобновить кампанию гражданского неповиновения и призывает свободные народы мира и их правительства проявить солидарность с борющейся Индией.

На следующий день, 4 января 1932 г., в три часа утра (чтобы не вызвать массовых беспорядков) власти арестовывают Ганди и заключают в тюрьму. Губернатор Бомбея сэр Фредерик настаивал перед правительством Индии на депортации Ганди из Индии на Андаманские острова или в Аден, но вице-король все же не решился на эту меру, опасаясь еще большего взрыва народного возмущения в стране. Ганди шутит по поводу "милостивого" внимания к нему со стороны британской короны: совсем еще недавно он был гостем короля Англии в Букингемском дворце, пивал с ним ароматные цветочные чаи, собранные на плантациях Индии, - и вот теперь он стал гостем его величества вице-короля в центральной тюрьме близ Пуны. В тюрьме Ганди посещает министр внутренних дел бомбейского правительства Томас. Он уговаривает его хотя бы частично одобрить новую конституцию для Индии. "Почему бы вам не принять на сегодняшний день половину булки?" - спрашивает он Ганди. А тот в ответ говорит: "Может быть, я и сделал бы это, будь это хлебом, а не камнем".

Лорд Уиллингдон не мешкает. В течение суток за решеткой оказываются все члены Рабочего комитета Конгресса. Аресты осуществлялись в рождественские праздники, и Ганди иронизировал по адресу набожного индийского владыки: "Я воспринимаю их (аресты. - Авт.) как подарки от лорда Уиллингдона, нашего вице-короля, христианина. Ведь существуют традиции обмениваться в рождество приветствиями и подарками".

По твердому убеждению Уиллингдона, Восток говорит о ненасилии, но понимает только силу. Поэтому издаются указы, которые предоставляют карательным органам неограниченные полномочия. По всей Индии объявляется своего рода осадное положение.

13 января 1932 г. состоялось заседание кабинета министров. В секретном протоколе заседания значится один вопрос: "Обстановка в Индии". Обсуждается меморандум министра по делам Индии сэра Самуэля Хора. Министр не скрывает своей озабоченности возможными последствиями в связи с массовыми арестами в Индии. В тюрьмах оказалось слишком много, как он говорит, "незначительных" людей, не представляющих собой реальной угрозы властям. Крайние меры, по его мнению, могут вызвать обратный эффект, и тогда усилия правительства восстановить закон и порядок в стране окажутся тщетными. Хор сообщил кабинету, что он ведет по этому вопросу интенсивную переписку с вице-королем. Важно сейчас, полагает министр, обуздать местную прессу, которая все чаще стала критиковать правительственные репрессии в Индии.

На заседании кабинета не был обойден и вопрос об аресте Ганди. Хор пояснил, что к Ганди был применен вердикт вековой давности - 1818 года, известный в юриспруденции как указ "о достаточных основаниях". Чем больше непонятного и загадочного в мотивах ареста, тем лучше. Узнику, по словам министра, созданы улучшенные условия содержания. Ему разрешены свидания. Однако Ганди было четко разъяснено, что в случае, если он при встрече со своими друзьями будет по-прежнему склонять их к неподчинению властям, все данные ему привилегии будут отменены.

- Что же, - заключил премьер-министр Макдональд, - лучше сэра Самуэля Хора обстановку в Индии никто не знает, ему виднее, как надо действовать в столь критическое время в этой стране.

Выступая в парламенте Англии, Самуэль Хор от имени правительства заявляет: "Я признаю, что одобренные нами указы весьма крутые и суровые. Они охватывают почти все стороны индийской жизни". Главный распорядитель по делам Индии в английском правительстве успокоил своих коллег в парламенте, сказав, что хотя "собаки и лают, караван продолжает идти своим путем". Но "собакам", как позднее писал Джавахарлал Неру, было трудно лаять - они были в тюрьмах и на них были надеты намордники.

Тюремные фургоны - "черные Марии" - беспрерывно сновали по улицам индийских городов. В результате крупномасштабной полицейской акции вскоре за решеткой оказались 90 тысяч одних только конгрессистов. Индийский национальный конгресс и примыкавшие к нему сочувствующие или просто прогрессивные организации - рабочие, крестьянские, женские, молодежные - объявлялись "неконституционными". В стране вводилась строжайшая цензура. Только одно упоминание в газете фамилии арестованного или осужденного, тем более выражение ему симпатии, расценивалось как уголовно наказуемое деяние. В который раз над индийским народом учинялась беспощадная расправа, вопреки общечеловеческой морали и вопреки буржуазно-демократическим законам, которыми так кичилась Англия. Индийских патриотов ожидали борьба, страдания, новые бесчисленные жертвы. Но народ Индии и его вождь Ганди, осознавая их неотвратимость, верили в неизбежность своей победы.

Снова, как и прежде, наряду с прямой физической расправой над лучшими сынами Индии, в стране была развязана отвратительная по своему лицемерию кампания по поводу "антинародности" Конгресса и его "ужасных пороков". Власти ставили задачу развенчать Конгресс еще и идеологически, лишить его социальной основы, отпугнув от него колеблющуюся буржуазию и либеральных землевладельцев. Восхваляя "добрые" традиции, прославляя "мудрое" демократическое правительство (то, которое отдает приказы о массовых расстрелах), английская пресса обвиняла Конгресс в насилии и в навязывании народу своей диктатуры. В одном хоре с колонизаторами звучали и голоса представителей индийской верхушки. "Должностные лица всех рангов громко провозглашали свою добродетель и миролюбие и кричали о том, сколь греховен и непримирим Конгресс. Они заявляли, что стоят за демократию, в то время как Конгресс отдает предпочтение диктатуре... В своем энтузиазме эти поборники правого дела забывали о таких пустяках, как указы, подавление всех свобод, о намордниках, надетых на газеты и типографии, о людях, брошенных без суда в тюрьмы... Забывали они и о характере английского владычества в Индии. Министры (наши соотечественники), - писал об этом периоде Джавахарлгш Неру, - красноречиво расписывали, как конгрессисты "оттачивают свои топоры" (в тюрьме), в то время как сами они трудятся на благо общества..."

Несмотря на репрессии, антиконгрессистскую и антинародную шумиху, развитие политической обстановки в Индии в 1930-1931 годах характеризовалось назреванием революционной ситуации: в различных провинциях продолжались активные выступления индийских кисанов - крестьян, отказывавшихся платить налоги правительству и помещикам. Начались восстания в Кашмире, Алворе и других княжествах страны.

Английское правительство стремилось расколоть общенациональное движение за независимость Индии. В усилении сепаратистских настроений среди многочисленных больших и мелких княжеств, в углублении общинно-религиозных распрей колонизаторы видели единственное средство удержать свое господство в Индии. В Дели прибыли английские эмиссары - участники "конференции круглого стола". После консультаций с лидерами индийских общинных партий, представляющих религиозные и другие меньшинства, они подготовили, а английское правительство Макдональда одобрило закон об общинном представительстве в так называемых индийских законодательных органах. Религиозная разобщенность индийцев теперь переносилась в сами "органы власти", и, таким образом, соперничество, недоверие и прямая вражда между индусами и мусульманами, другими общинами получали освящение законом.

Поскольку Ганди ни до, ни после конференции в Лондоне не удалось достичь соглашения о единстве действий с Мусульманской лигой, что сразу позволило бы создать широкий фронт против колонизаторов, он решает дать им бой на другом фланге. В ответ на раскольнические действия властей он публично заявляет, что обрекает себя на мученичество, чтобы воспрепятствовать осуществлению английского замысла противопоставить "кастовых индусов" "неприкасаемым" - беднейшим и самым бесправным слоям индийского общества. О своем решении Ганди предварительно уведомил премьер-министра Англии Макдональда, послав ему из тюрьмы несколько телеграмм. Тот просто отмахнулся от тревожного крика души из далекой индийской тюрьмы. В сентябре 1932 года Индию облетело известие: Ганди объявил голодовку и решил обречь себя на голодную смерть в случае, если закон о предоставлении "неприкасаемым" раздельной избирательной курии не будет отменен. Общинный закон, введенный англичанами, увековечил изоляцию миллионов "неприкасаемых", противопоставив их остальным индусам.

Многие конгрессисты не понимали этого поступка Ганди: как он, вождь всего движения, ставивший перед собой великую историческую цель, пошел на крайнюю меру во имя решения незначительной проблемы - вопроса о порядке участия "неприкасаемых" в выборах своих депутатов в бутафорские законодательные собрания? Разве это причина, чтобы на карту поставить все и таким образом сказать свое последнее слово? Неужели высокие идеалы свободы могут быть сведены к такой частности и не было ли в решении Бапу молчаливого признания правительственного плана углубить различия в индийской общине? Такие вопросы рождались в умах опытных политиков-профессионалов. Джавахарлала Неру огорчал религиозный и сентиментальный подход Ганди к большой политике, к судьбам освободительного движения, перенос личного на общественное. Но Ганди не был рационалистом, как большинство политических деятелей. Он не считал разум единственным источником познания, чувственный опыт, интуиция часто брали у него верх над рассудочным отношением к жизни. Ганди обладал способностью объединять чувства и мысли всех угнетенных индийцев, в особенности крестьян. Он оставлял за каждым крестьянином свободу думать закоснелыми категориями, оторванными от действительности его вековой отсталостью, с присущим ему частнособственническим индивидуализмом. И все же крестьяне объединялись, скажем, через те же приверженность к гандистской прялке и бойкот английских товаров, становясь тем самым активными участниками антиколониального и антиимпериалистического движения.

На все мольбы соратников и друзей не начинать голодовку Ганди твердо отвечает, что для него ликвидация позорной системы "неприкасаемости" является неразрывной частью независимости и что его жертвенная смерть только укрепит индийский национализм и приблизит Индию к свободе.

20 сентября Ганди, очнувшись в половине третьего утра от забытья, почувствовал острую потребность посоветоваться с Тагором, великим независимым духом и разумом Индии. Пожалуй, он один мог сказать Ганди всю правду в глаза. Как бы ни были иногда суровы и горьки для Ганди слова Тагора, он воспринимал их с искренней благодарностью, ибо знал, что они всегда были в устах поэта криком обнаженного сердца и дружеским откровением.

И вот сейчас в трагическую для себя минуту жизни Ганди написал поэту письмо, испрашивая у него благословения или осуждения своего поступка. Тагор тут же телеграфировал ему: "Ради единства Индии и ее общественной целостности драгоценная жизнь стоит того, чтобы принести ее в жертву... Я горячо надеюсь, что мы не останемся бессердечными, чтобы допустить свершиться такой национальной трагедии. Наши скорбящие сердца разделяют вашу возвышенную епитимью с благоговением и любовью".

В день получения ответа от Рабиндраната Тагора Махатма Ганди начал голодовку. Вместе с Бапу в знак солидарности с ним 24-часовую голодовку объявили несколько миллионов индийцев. По всей стране индийцы, собравшись группами, исполняли траурные национальные песни, в тысячах индуистских храмов служили молитвы - вся Индия страдала вместе с отцом нации.

Тагор, обращаясь к студентам созданного им народного университета в Шантиникетоне, сказал: "Епитимья, которую Махатмаджи наложил на себя, не какой-то ритуал, его страдание является призывом ко всей Индии и ко всему миру... Махатмаджи постоянно указывал на пагубность разобщения нашей страны... Против глубоко укоренившейся в нашем обществе моральной слабости и выступил Махатмаджи со своим последним словом". Поэт, как его просто называла вся Индия, публично бросил стране укор, что если ничего не будет сделано для спасения жизни Ганди, то "каждый индус окажется его убийцей".

Голодовка Ганди, проводимая в центральной тюрьме Йервада, длилась уже пять дней. И хотя он привык к частым постам и очень умеренному питанию, состояние его здоровья на этот раз быстро ухудшалось, и врачи опасались за его жизнь. Гипертонические кризы резко сменялись полным упадком сил. "Смерть может наступить в любой момент", - заключили тюремные врачи, тщательно осмотрев Ганди. По их совету Ганди перенесли из камеры в тюремный двор. Сароджини Найду, находившейся в это время в женском отделении тюрьмы, разрешили ухаживать за больным. Глядя на тяжелое состояние своего друга, она уже не осмеливалась, как обычно, с теплой шуткой называть его за большие уши "Микки Маусом". Бапу очень любил, когда его так называла Найду, и лицо его расплывалось всегда в добродушной улыбке.

В эти дни Джавахарлал Неру, находясь в тюрьме, писал дочери Индире, которая училась в школе близ Пуны: "Я совершенно потрясен и не знаю, как быть. До меня дошли вести, ужасные вести, что Бапу решил уморить себя голодом. Мой маленький мир, в котором он занимает такое большое место, колеблется, дрожит и рушится; кажется, повсюду воцарились мрак и пустота... Неужели я его больше не увижу? И к кому же я пойду, когда меня будут одолевать сомнения и я буду нуждаться в мудром совете или, если я буду огорчен, опечален и мне понадобится утешение чуткого, любящего друга? Что мы все будем делать, когда не станет нашего любимого вождя, который вдохновлял и вел нас?...

Печаль и слезы - плохие спутники в этом мире, - продолжал письмо Неру. - "Слез пролито больше, чем в Великом океане воды", - сказал Будда, и слез будет пролито еще больше, прежде чем в этом несчастном мире установится справедливость. Наша задача все еще стоит перед нами, великое дело призывает нас, и для нас, и для тех, кто последует за нами, не может быть передышки, пока мы не завершим этого дела..."

Юную Индиру глубоко тронуло печальное письмо отца. Она не раз встречала Бапу в доме родителей и, забираясь к нему на колени, внимательно слушала интересные истории из жизни индийских богов. Ей нравилось, как сердечно говорил Бапу с ее отцом, как они вместе от всей души над чем-то смеялись, как заботливо относился Бапу к ее больной матери. Она решила добиться свидания с Махатмой - написала заявление тюремным властям и добилась своего. Как дочери Неру - друга и соратника Ганди - ей разрешили вместе с ее двумя младшими племянниками посетить голодающего узника.

Бапу лежал на плетеном топчане в маленьком тюремном дворике. Его лицо было спокойно, казалось, он полностью отчужден от окружающего мира. Спит, подумала Индира. Но через полуопущенные отяжелевшие веки Ганди сразу же заметил дорогую гостью и широко заулыбался.

- Какой подарок старику! - тихо произнес он. - Я так рад видеть вас, дети. Ты хорошо выглядишь, Инда. Поправилась. Подойдите ко мне поближе, дети, чтобы я мог лучше разглядеть вас. О, как, должно быть, скучает по тебе отец, девочка!

Бапу, ловко уклонившись от разговора о себе, засыпал гостью вопросами: как отец, часто ли и о чем пишет, как здоровье матери, что говорят врачи, как учеба, какие планы на будущее? Университет Тагора. Прекрасно!

Короткие минуты свидания пролетели незаметно. Прощаясь, Бапу обещал Индире обязательно уведомить ее отца об их счастливой встрече.

В тот же день Ганди продиктовал телеграмму: "В течение всех этих дней страданий вы стоите перед моим мысленным взором. Очень хочу знать ваше мнение. Вы знаете, как я ценю вас. Видел Инду и детей Сварупы. У Инды счастливый и вполне здоровый вид. Чувствую себя очень хорошо. Телеграфируйте ответ. Шлю свою любовь".

Письма вождь мог и не дождаться, поэтому, желая, чтобы весточка от любимого ученика застала его в живых, просил Неру ответить телеграммой.

Махатма страдал не от самой угрозы смерти - от сомнения, добьется ли он какого-либо результата своей голодовкой, и хотел знать мнение Неру, который всегда напрямую говорил ему, что всякое отвлечение национальных сил (особенно по религиозным мотивам) от основной цели борьбы крайне прискорбно.

Неру было приятно узнать о свидании Индиры с Бапу. Он высоко ценил то, что вождь никогда не забывал о так называемых мелочах жизни, которые в действительности значат так много, - качество, присущее подлинно великим людям.

Правительство, заинтересованное в том, чтобы притушить накал страстей, вызванный повсюду в стране голодовкой Ганди, сделало гуманный жест - "любезно" позволило двум лидерам обменяться телеграммами. Неру ответил:

"Ваша телеграмма и краткие известия о том, что достигнуто какое-то урегулирование, доставили мне облегчение и радость. Первые известия о принятом вами решении объявить голодовку вызвали душевное страдание и смятение, но в конечном счете оптимизм восторжествовал, и я вновь обрел душевный мир. Никакая жертва не является слишком большой, если она принесена ради угнетенных, обездоленных каст. О свободе нужно судить по степени свободы самых низших, но я опасаюсь, как бы другие проблемы не отодвинули на задний план единственную цель. Не могу судить об этом с религиозной точки зрения. Опасаюсь, что ваши методы могут быть использованы другими; но как я могу брать на себя смелость давать советы волшебнику. Шлю свою любовь".

К месту заключения Ганди потянулись со всех концов страны виднейшие национальные деятели, которые еще находились на свободе: Патель, Махадев Десаи, Раджендра Прасад, Сапру, лидеры "неприкасаемых" - доктор Амбедкар и доктор Соланки, крупнейший промышленник Индии Бирла; приехал и Рабиндранат Тагор. Кастурбай была переведена из тюрьмы в Сабармати, где она отбывала заключение, в тюрьму к мужу.

Все лицемерные "поблажки" для голодающего узника делались по прямому указанию кабинета министров в Лондоне: колонизаторам непременно хотелось прослыть гуманистами. Смерть Ганди, разумеется, их не волновала, они просто хотели бы быть к ней непричастными. Втайне они даже желали того, чтобы непокорный индийский вождь поскорее избавил их от необходимости постоянно считаться с его гипнотической популярностью в народе. Пусть он пожертвует своей жизнью из-за несогласия со своими соотечественниками ради упразднения вековой системы неприкасаемости в Индии. В конечном счете всегда можно сослаться на то, что это дело самих индусов, англичане-де здесь ни при чем.

В Пуне спешно начались лихорадочные переговоры между лидерами кастовых индийских общин и руководителем всеиндийской организации "неприкасаемых" индусов Амбедкаром. Амбедкар получил образование в Соединенных Штатах Америки. В Индию он вернулся, усвоив без всякого разбора путаные "демократические" идеи Нового Света. Шумный и резкий в общении, он походил на провинциального американца. Как бы там ни было, в Индии он вскоре прослыл выдающимся адвокатом и лидером "неприкасаемых", к которым по рождению принадлежал сам. Еще от деда и своих родителей Амбедкар впитал накопленную в течение трех тысяч лет горечь и ненависть отверженных обществом людей. "Неприкасаемым", индусам по вере, не дозволялось посещать индуистские храмы, они не могли пить воду из одного источника с кастовыми индусами, даже находиться рядом с ними; чтобы не осквернить своим прикосновением других людей, они надевали на шею предупреждающий колокольчик.

Тяжелый груз извечных унижений ослепил сознание Амбедкара, огрубил его сердце. Месть и вражда к высшим индуистским кастам были его знаменем, под которое он собирал миллионные армии "неприкасаемых". Он даже вынашивал планы обратить своих единоверцев в буддизм. Ревниво относясь к популярности Ганди среди своих собратьев, Амбедкар назвал его последнюю голодовку "политическим трюком" и тем самым вызвал в стране против себя бурю негодования. Сам же Ганди не скрывал политического характера своих голодовок. Неслучайно поэтому он широко оглашал их и пояснял, что его голодовки проводятся в знак протеста против определенных событий в социально-политической и религиозной жизни страны. "Все посты и все епитимьи, - говорил он, - должны быть, насколько это возможно, скрытыми. Но мой пост - одновременно епитимья и обвинение, а обвинение должно быть публичным".

И все же совсем непонятной была та неоправданная жесткость, с которой относился Амбедкар к Ганди. Ведь не кто иной, как Ганди, больше других политических деятелей словом и делом добивался уравнения "неприкасаемых" в правах с другими индийцами. Он издавал специальный еженедельный журнал под названием "Хариджан", что означает "божьи дети". Так называл Ганди "неприкасаемых". В журнале "Хариджан" помещались статьи, смело критиковавшие постулаты ортодоксального индуизма, которые оправдывали существование такого социально-религиозного явления в жизни общества, как "неприкасаемость".

Неустанная деятельность Ганди по сплочению всех религиозных общин Индии, в том числе "кастовых индусов" и "неприкасаемых", в национально-освободительном движении, безусловно, носила демократический, антиимпериалистический характер, она была направлена также и против политической и религиозной реакции. Джавахарлал Неру отмечал, что "та деятельность, которую он (Ганди. - Авт.) вел в последнее время в связи с движением в защиту хариджан, медленно, но верно подрывала ортодоксальный индуизм и потрясла его до самого основания. Целое племя ортодоксальных деятелей ополчилось на него и считает его своим самым опасным врагом".

Начавшиеся в стране широкие волнения в связи с голодовкой Ганди, прямая угроза его быстрой кончины подстегивали ход переговоров между лидерами организации "неприкасаемых", индуистской общинной партией "Хинду махасабха" и Конгрессом. Вконец обессиленный Ганди, которого то и дело навещали участники переговоров, твердо стоял на своем: он соглашался на большее гарантированное представительство "неприкасаемых" в законодатальных органах при условии ликвидации для них отдельной избирательной курии. На этом и сошлись участники переговоров. Амбедкар был обезоружен в высшей степени благожелательной позицией Ганди в отношении обеспечения прав хариджан. В результате в Пуне был подписан соответствующий пакт. Амбедкар на пресс-конференции в Бомбее публично признал правоту Ганди, заявив: "Я очень благодарен Махатме за то, что он вызволил меня, должно быть, из чрезвычайно сложной ситуации".

Однако Махатма все еще не прекращал голодовки: он требовал официального одобрения "пунского пакта" английским правительством. Надо было торопиться. Каждый день и даже час промедления мог оказаться роковым. В Лондон на Даунинг-стрит отправлялись спешные депеши. Ответная телеграмма от премьер-министра Макдональда пришла 26 сентября 1932 г. Правительство одобрило условия "пунского пакта".

Ганди в окружении друзей и врачей прервал голодовку, медленно выпив стакан апельсинового сока. Друзья и соратники Ганди торжествовали. Присутствующий при этом Рабиндранат Тагор пел свои жизнеутверждающие песни. Махатма из-за слабости еще не мог произнести слов благодарности, но едва заметная улыбка на пересохших посиневших губах говорила о его любви к этим людям.

Такой широкий отклик индийцев на голодовку протеста Ганди еще раз убеждает в том, что феномен его отношения с народом заключался не в политической логике, не в гении ума и не в его организаторском таланте. Эти отношения имели эмоциональное начало, в них били чистые ключи индийского бытия и образа мыслей, то, что называют национальным характером народа. Бапу умел заглянуть в глубину души любого бедняка и увидеть его страдания.

По индуистским понятиям Ганди совершил чудо: то, что на протяжении тридцати веков было просто немыслимо и считалось смертным грехом, вдруг стало символом чести и очищенной совести. Ганди попытался начать проведение демократической реформации индуизма, самой его реакционной сущности. Десятки тысяч больших и малых индуистских храмов и святых мест, куда ранее не ступала нога "неприкасаемых"", теперь широко открылись для них. Принадлежащая к высшей индуистской касте кашмирских брахманов и отличавшаяся исключительной набожностью Сваруп Рани Неру, мать Джавахарлала Неру, публично приняла пищу из рук "неприкасаемого". Непостижимо! Миллионы женщин страны тут же последовали ее примеру. Ректор привилегированного и традиционно консервативного индуистского университета в священном городе индусов Бенаресе вместе с представителями благородных каст устроил в эти дни большую совместную трапезу с уборщиками отхожих мест, подметальщиками улиц, грузчиками, землекопами, иначе говоря - с "неприкасаемыми", чей удел - выполнение самых грязных работ.

В тюремном дворе, где под старым манговым деревом, поправляясь, лежал Ганди, все возрастала гора из присылаемых сюда со всех концов страны решений и резолюций городских митингов, обращений, принятых на крестьянских сходках, на собраниях рабочих, посланий от студенческих и женских организаций, от местных конгрессистских комитетов. Здесь же, пополняя эту гору корреспонденции, были тысячи и тысячи личных писем и телеграмм, посланий и поздравлений Ганди с победой, прославлявших индийское единство и братство.

Разумеется, Ганди и не помышлял разрушать основы индуизма или любой другой религии. Он сам был глубоко верующим индусом, правда, страстно выступавшим за веротерпимость, за уважение и сотрудничество всех религий. Ганди творил молитвы, успокаивая угнетенных, заклиная их не наносить обиды обидчику, и одновременно бил в набат, призывая народ не мириться с социальным злом и колониальной эксплуатацией. Великая душа грезит о том времени, не только когда мусульманин по-братски обнимется с индусом, но и когда фабрикант, наконец прозрев, возлюбит своего рабочего, а крестьянин сполна получит свой хлеб, заработанный им на земле, принадлежащей феодалу.

В своих поступках и суждениях Ганди порой кажется непостижимым и загадочным. В принципе он против владения личной собственностью. В области имущественных и экономических отношений людей для него главная заповедь - "не стяжай!". "Единственно, чем не возбраняется обладать никому, - говорит он, - это нестяжательством". Ганди писал: "Я утверждаю, что мы в известном смысле воры. Когда я беру и владею тем, что превосходит мои непосредственные нужды, я обворовываю другого... И если бы каждый человек брал не более того, что ему положено, в мире не было бы бедности, никто не умирал бы с голоду".

Однако нравственные нормы Ганди оказывались доступными лишь очень немногим, и он болезненно переживал неудачи в проведении своих социальных экспериментов. Только неувядающий оптимизм одержимого человеко-люба заставлял его идти все дальше вперед и искать новые пути к осуществлению своих социальных и политических идей.

В политике Ганди был реалистом, хотя видел мир как бы в перевернутом изображении. Однако, оставаясь всю жизнь убежденным идеалистом в философии, он исходил из того, что не условия экономической жизни людей и их производственные отношения определяют характер самого государства, общественную мораль и нравственные принципы, а, наоборот, нравственное совершенствование людей, независимо от их социального положения, способно изменить характер имущественных и хозяйственных связей, существующих в обществе, и даже изменить самих колонизаторов.

Именно такой взгляд на мир и объясняет все поступки Ганди, включая его голодовки протеста. Идеалистические воззрения и оторванные от социально-классовой обстановки этические взгляды приводят его к некритическому доверию к противнику. Отсюда стремление Ганди к нравственному перевоспитанию своих политических оппонентов, его постоянные поиски компромиссов с колониальными властями.

Своей морально-этической позицией Ганди нередко забавлял прожженных политиков и вызывал на их лицах ироническую улыбку. Так, например, было и на "конференции круглого стола". Обращаясь к английским министрам и лордам, Ганди "умилил" их своей "политической наивностью". "Вы тоже будете страдать, потому что я хочу затронуть ваши сердца, - заявил тогда Ганди, - но когда они будут тронуты, настанет психологический момент для переговоров".

По мнению ряда исследователей жизни и деятельности Махатмы Ганди, превращение им политических проблем в этические неимоверно усложняло понимание рядовыми индийцами целей движения за независимость, ослабляло их революционную энергию и зачастую служило оправданием политических отступлений, вело к свертыванию инициативы масс. Такой взгляд разделяли порой и радикально настроенные сторонники Ганди. По всей вероятности, подобная оценка его деятельности в ряде случаев имеет под собой определенные основания. Сколько мучительных сомнений и переживаний выпало на долю Джавахарлала Неру из-за совершенно, казалось бы, политически непредсказуемых поступков Махатмы Ганди. Приверженность Неру к ясности и логике вступала в противоречие с таинственным "внутренним голосом", личной жертвенностью и прагматизмом вождя. Однако с течением времени Неру все чаще обнаруживал для себя ту истину, что Ганди лучше, чем кто-либо другой в Индии, знает и понимает свой народ, что его решения более здравы, чем те объяснения, в которые он их облекает. Ганди становился как бы неким открывателем нового, непривычного для традиционного политического мышления, взаимодействия формы и содержания явлений в конкретной исторической действительности Индии. И в этот раз голодовка Ганди, казавшаяся Неру совершенно неоправданным решением, в конечном итоге привела к важному политическому результату: миллионам отверженных индийцев и привилегированным кастам был преподан политический и нравственный урок. Буквально за несколько дней в сознании огромной массы людей произошел заметный положительный сдвиг, на который при других обстоятельствах потребовались бы долгие годы национального развития.

После принятия "пунского пакта" правительство отдало распоряжение ужесточить тюремный режим для Ганди. Посетители к нему не допускались, и его связь с внешним миром была чрезвычайно затруднена. Два-три раза Ганди возобновлял голодовки протеста по поводу отдельных случаев нарушения прав хариджан. При этом, обращаясь к "неприкасаемым", он говорил им, что в борьбе за свои человеческие права они могут полностью располагать его жизнью и рассматривать его (Ганди) в качестве их добровольного заложника.

Руководители индийской либеральной партии Т. Б. Сапру и М. Р. Джаякар, находясь в Лондоне в связи с обсуждением новой конституции для Индии, добились у английского министра по делам Индии разрешения на посещение Ганди в тюрьме и проведение беседы с ним по существу будущей конституции. Однако вице-король воспротивился выполнить указание Лондона. С присущей ему бравадой он заявил, что согласится лишь на полную капитуляцию Ганди и Конгресса.

В телеграмме вице-короля в Лондон, начинавшейся словами "Мы, губернаторы и Исполнительный совет", говорилось о нецелесообразности бесед с Ганди, поскольку-де это может послужить поводом для населения страны думать, что правительство нуждается в налаживании сотрудничества с Конгрессом и лично с Ганди. Далее в телеграмме Уиллингдона разъяснялось: "Позиция Конгресса сейчас значительно слабее по сравнению с 1930 годом, и он утратил свое влияние на массы. Если Конгресс восстановит свои позиции или будут осуществлены предлагаемые встречи и беседы (с Ганди. - Авт.), то они произведут впечатление, что правительство пытается заручиться поддержкой Конгресса. Это крайне разочаровало бы умеренные элементы, которые в настоящих условиях, думается, способны самостоятельно провести первую избирательную кампанию и обеспечить новой конституции хорошее начало".

Аргументы вице-короля показались министру по делам Индии сэру Самуэлю весьма убедительными. Со своей стороны, он даже предостерег Уиллингдона от каких-либо амнистий и особенно от освобождения из тюрьмы Ганди до проведения избирательной кампании.

В обстановке жестокого подавления массового движения, разгрома восстаний в княжествах и постепенного ослабления сатьяграхи Ганди 8 мая 1933 г. объявил, что начинает новую голодовку, которую будет соблюдать в течение двадцати одного дня. По его словам, эта голодовка была подсказана ему "внутренним голосом" и "призвана повысить бдительность и внимание к проблеме, связанной с хариджанами". Причем Ганди сделал заявление, что его голодовка не будет использована в целях активизации гражданского неповиновения. Больше того, по рекомендации Ганди Рабочий комитет Конгресса принял решение начиная с 9 мая 1933 г. приостановить гражданское неповиновение на шесть недель.

Как ни странно, лорд Уиллингдон весьма безразлично отнесся к столь, казалось бы, драматическому изменению в политике Конгресса: ведь индийская национальная революция вынуждена была вторично отступить. Для Уиллингдона и подобных ему колонизаторов это был всего-навсего очередной бунт колониальной "черни", одного из "цветных" народов, который, как всегда в прошлом и теперь, был беспощадно подавлен мощью Британской империи.

9 мая 1933 г., демонстрируя пренебрежение к самой массовой политической партии в стране, боевое ядро которой находилось в тюрьмах, лорд Уиллингдон заявил, что "у правительства нет намерения вести какие-либо переговоры с Конгрессом о прекращении гражданского неповиновения или об освобождении заключенных".

Было ясно, что колонизаторы перешли в наступление по всему фронту борьбы с национально-освободительным движением в Индии. В этих условиях их больше уже не интересовали переговоры. Кстати, в той степени, в какой переговоры были нужны колонизаторам, они к тому времени уже завершились. В Лондоне без участия Конгресса при содействии индийских соглашательских партий, представителей княжеств и реакционных религиозных общин состоялась третья "конференция круглого стола", на которой были окончательно сформулированы предложения по новому конституционному устройству Индии как колонии Англии.

Теперь, когда правительству удалось разгромить революционный авангард Конгресса и других патриотических сил Индии, Уиллингдон, опираясь на индийскую реакцию, торопился провести в стране первую избирательную кампанию.

Приостановление гражданского неповиновения вызвало чувство глубокого разочарования среди представителей левого крыла Конгресса. Находившиеся в это время в Вене В. Патель и С. Ч. Бос огласили заявление, что "последнее указание Ганди о приостановлении гражданского неповиновения является признанием поражения". "Внутри Конгресса, - требовали они, - должна быть сформирована новая партия из радикальных элементов".

Тем временем вице-король в политическом отчете английскому правительству 1 июля 1933 г. писал: "Ганди, как руководитель, открыто подвергается нападкам как слева, так и справа. Ведомый им Конгресс после 14 лет непрерывной борьбы достиг опасной черты, близкой к краху. В рядах Конгресса существуют глубокие разногласия по поводу выбора политического курса и царит общее падение духа. Единственным человеком, который, должно быть, еще способен объединить Конгресс, является Ганди. Он прекрасно понимает, что его влияние зависит, в сущности, от того, какие отношения у него установятся с правительством. Если ему удастся создать впечатление, что правительство выражает готовность иметь с ним дело, его влияние возрастет на 100 процентов".

Вспомним, что лорд Уиллингдон, еще будучи губернатором Бомбея, в 1915 году неоднократно встречался с Ганди и тогда придерживался мнения, что поддерживать с ним личные контакты политически целесообразно. Теперь времена изменились, и вице-король стремится создать вокруг Ганди вакуум, полностью игнорировать его как вождя Конгресса, оставлять без внимания все его обращения и предпринимаемые им акции.

В том же отчете своему правительству Уиллингдон характеризует Ганди как "самого проницательного политика в Индии и признанного лидера партии, чья цель - независимость... Конгресс может изменить тактику, - подчеркивает вице-король, - но никогда не отойдет от своих намерений".

Становилось ясно - вторая волна национально-освободительного движения быстро шла на убыль. Массовая кампания гражданского неповиновения в эти годы пробудила к действию все слои индийского общества, в чем была и огромная заслуга Махатмы Ганди. Забастовки рабочих, волнения крестьян, выступления мелких собственников, недовольство национальной буржуазии - все объединилось в порыве нации к свободе. В мощный водоворот антиколониального движения в Индии оказались втянутыми люди различных судеб и классовых интересов.

Но империализм, находясь в тисках мирового кризиса, в страхе перед крепнувшей международной солидарностью рабочего класса со Страной Советов и перед ростом национально-освободительного движения в колониях ужесточал методы подавления, переходил в ряде стран к установлению фашистских режимов. В Германии к власти пришел Гитлер, в Италии правил Муссолини, в Австрии расстреливали рабочие демонстрации, японские милитаристы захватили Маньчжурию, английские консерваторы, в частности лорд Галифакс, вели сговор с гитлеровским правительством против Советского Союза. Реформистские социал-демократические партии и буржуазные либералы, не принимая боя, сдавали завоеванные ими ранее позиции крайней реакции, военщине и фашизму, которым до конца противостояли одни коммунисты.

Наступление мировой реакции сказалось и на судьбах национально-освободительного движения в Индии. Национальная буржуазия и феодальная знать, напуганные всенародным размахом освободительной борьбы, сочли, что для них безопасней положиться на "добрую волю" Англии и связать свои национальные чаяния с конституционными маневрами колонизаторов, а не с рискованными социально-политическими экспериментами Ганди, которые вовлекали в революционное действие огромные массы эксплуатируемого народа. Правительство же Англии, обещая индийским князьям, богатым торговцам и промышленникам ввести в стране новую систему управления, которая в меньшей степени ограничивала бы их самостоятельность, тем временем укрепляло в Индии режим террористической диктатуры.

В революционном процессе бывают подъемы и спады. Всегда держа руку на пульсе своего народа, Ганди ощущал падение ритма борьбы, почувствовал усталость людей. Он решает сменить тактику, как бы отойти от прямой политики, целиком посвятить себя общению с беднейшими слоями народа и борьбе за осуществление частичных социальных реформ. Ближайшие соратники Ганди, открыто осудив его, говорили, что это было движение вспять. Руководители Конгресса были в растерянности, и никто не скрывал своего подавленного настроения. Царила обстановка уныния и бесперспективности. "Каким же путем пойдет теперь Индия? Неужели ее рабству так и не будет конца?" - с досадой спрашивали друг друга индийские патриоты.

12 июля 1933 г. в Пуне состоялась неофициальная конференция Конгресса, которая уполномочила Ганди вступить в переговоры с вице-королем. Ганди послал телеграмму лорду Уиллингдону с просьбой дать ему аудиенцию, но, как и следовало ожидать, получил отказ.

1 августа власти освободили Ганди из тюрьмы, ограничив его местожительство городом Пуна. Тогда Махатма объявляет индивидуальную форму гражданского неповиновения. Он первый подает пример такого неповиновения. Предварительно поставив в известность власти, Ганди нарушает предписание о невыезде из Пуны и направляется в Гуджарат для работы с крестьянами. В результате его сразу же арестовывают и приговаривают к году тюрьмы, но он не успокаивается и требует, чтобы ему предоставили возможность руководить из тюрьмы движением в защиту хариджан; правительство отклонило это требование. Снова недельная голодовка протеста. Его переводят в тюремную больницу. Современники вспоминают, что в это время Ганди, казалось, потерял волю к жизни и совсем пал духом. Он открыто готовился принять смерть: попрощался с близкими и друзьями, распорядился немногочисленными личными вещами. Правительству, однако, не было никакого резона брать на себя вину за смерть народного вождя. Ганди выпускают на свободу.

К тому времени закончился срок пребывания в тюрьме и молодого лидера Конгресса Джавахарлала Неру. Упадочное настроение, возобладавшее в Конгрессе, в определенной степени захватило и его. Он жаждал повидаться с Ганди, которого не видел уже более двух лет. Неру направился в Пуну.

В те годы Неру добивался закрепления в программе Конгресса четких положений, указывающих на социалистическую ориентацию национально-освободительного движения в Индии, соединения его с борьбой за социальные свободы. Ганди прилагал отчаянные усилия к тому, чтобы на основе морально-нравственного совершенствования склонить соотечественников и колонизаторов к "лучшему социальному поведению". Но и тот, и другой страстно желали свободы своей родины.

Ганди встретил молодого лидера с отцовской теплотой. Мягко спросил, чем он расстроен. Неру откровенно высказал Ганди свое недовольство отходом Конгресса от ранее принятых им решений и намеченных целей политической борьбы.

- Почему вы настаиваете на необходимости точного указания цели? - задал вопрос Ганди.

- Потому, - ответил Неру, - что народу нужен вдохновляющий политический идеал, если мы хотим, чтобы народ продолжал борьбу.

Ганди согласился с собеседником, но заметил, что однажды определив эту цель, зачем же говорить о ней постоянно? Главная цель - независимость Индии. Определение пути движения к цели на сегодняшний день, безусловно, является делом важным. Однако зачем забегать вперед? Мне достаточно, заявил Ганди, чтобы в каждый данный момент был сделан один правильный шаг.

Махатма говорил примирительным тоном. По всему было видно, что он стремился смягчить разногласия со своим любимым учеником. Беседа затянулась на несколько часов. Неру горячо и аргументированно отстаивал одобренные на предыдущих сессиях Конгресса программные положения по социально-экономическим вопросам.

- Необходимо, чтобы Конгресс уже теперь открыто заявил о своем намерении добиваться после получения Индией независимости перераспределения общественных богатств, ограничения прав привилегированного класса и передачи под контроль государства крупного производства, - убеждал Неру внимательно слушавшего его Ганди, который с готовностью соглашался, говоря, что действительно "без пересмотра имущественных интересов положение народа нельзя улучшить". Однако этот пересмотр должен осуществляться на добровольных началах. Неру скептически улыбнулся: когда и где имущие классы добровольно отказывались от своих привилегий?

Из этой беседы Неру так и не вынес ясного представления о том, каким путем думает идти Ганди. Фактически, отказавшись от всенародной кампании гражданского неповиновения, он теперь заменил ее индивидуальной сатьяграхой. "В чем разница между той и другой сатьяграхами?" - недоумевал Неру. Ведь если каждый индиец будет оказывать сопротивление колонизаторам, то это и приведет в конечном итоге к массовому неподчинению населения властям.

Ганди, зная, что Неру остался неудовлетворенным беседой, вскоре в письме разъяснял ему: "Главное различие между массовым гражданским сопротивлением и индивидуальным заключается в том, что в последнем участвует человек как совершенно независимый субъект и его неудача не затрагивает других людей. При массовой же кампании неудача одного обычно неблагоприятно отражается на остальных..." Махатма писал также, что если при массовой сатьяграхе необходимо руководство проведением кампании, то при индивидуальной в нем нет нужды; при коллективных выступлениях государству легче справиться с неповиновением, тогда как иметь дело с индивидуумом ему куда сложнее. При этом он уже в который раз повторял Неру, что средства, применяемые в борьбе, важнее самой цели. Письмо не убедило Неру. Средства, по его мнению, безусловно, имеют значение, но стоит ли их противопоставлять цели и абсолютизировать одно или другое?

Неру вспоминал, насколько сильно расходился он тогда во взглядах с Ганди и глубоко задумывался, в какой степени они смогут сотрудничать в будущем. Молодой радикально настроенный лидер, увлекавшийся социалистическими идеалами, Неру не мог согласиться с рядом действий Ганди. Ему, например, представлялся отступничеством от борьбы призыв Ганди ко всем руководящим органам конгрессистской партии прекратить работу. Осуждая тактику самоустранения с постов партии, Неру настаивал на том, чтобы его по-прежнему считали генеральным секретарем Конгресса. Уход с постов в партии он расценивал как прямое дезертирство. "Было ясно, - делал вывод Неру, - что мы в тупике, причем выхода из него, приемлемого для всех, не находилось".

В отличии от Ганди, который в это время воздерживался от острых политических заявлений и целиком ушел в общественную работу по оказанию помощи хариджанам, Неру с присущей ему последовательностью и энтузиазмом разъясняет цели национально-освободительной борьбы. Он после неудовлетворивших его бесед с Ганди пишет памфлет "Куда идет Индия?" Это был и своего рода партийный ответ учителю. Из памфлета явствует, что Неру видит выход в борьбе индийского народа вместе с угнетенными трудящимися всего мира против иностранного господства и своих собственных эксплуататоров. "Главная цель, к которой должна стремиться Индия, может быть сформулирована как уничтожение эксплуатации ее народа. Политически это должно означать достижение независимости и разрыв с англичанами.., с точки зрения экономической и социальной - это должно означать конец всем особым классовым привилегиям и имущественному неравенству".

Ганди, прочитав памфлет Неру, не вступает в полемику со своим учеником и, кажется, даже доволен его страстным радикализмом. А что до слов и режущей Ганди ухо терминологии, употребляемой Неру, то это дело второстепенное, считает он. Антиколониальные выступления Неру находят горячую поддержку у левых конгрессистов и членов Коммунистической партии Индии.

Положение в стране было сложное, и сделать правильный политический выбор было нелегко. Процесс деморализации в Конгрессе углублялся. Вместе с тем в нем происходила поляризация сил. С одной стороны, обозначалась соглашательская группа, готовая идти на компромисс с властями и заняться дозволенной конституцией деятельностью в законодательных органах. С другой, консолидировалось левое крыло Конгресса во главе с Неру и Босом.

Ганди не примыкал ни к одной из группировок и, казалось, оставался сторонним наблюдателем за проходившей в Конгрессе внутриполитической борьбой. Но мимо его зоркого глаза ничего не ускользало. Быть может, он знал заранее, что должно было произойти, и теперь, отстранившись от пересудов и взаимных обвинений, от оскорблявшей его слух перепалки, выжидал, когда всплывет накипь, чтобы снять ее, очистить и объединить Конгресс на новой основе.

В этой сложной политической ситуации появились и так называемые "независимо мыслящие", громко называвшие себя социалистами, хотя о научном социализме они и представления не имели. Они избрали себе уделом - критиковать. Критиковать и поучать всех подряд. К практической революционной деятельности эти люди никакого отношения никогда не имели и, по словам Неру, оказывали плохую услугу социализму. О них он говорил: "Было несколько досадно видеть людей, которые сами ничего не сделали, но называют реакционерами тех, кто вынес на себе всю тяжесть борьбы. Эти салонные революционеры особенно яростно нападают на Гандиджи, называя его архиреакционером и выдвигая при этом доводы, довольно последовательные с точки зрения логики. Однако нет сомнений в том, что этот "реакционер" знает Индию, понимает Индию, олицетворяет крестьянскую Индию, и он встряхнул Индию с такой силой, какой не найти у этих так называемых революционеров... "Реакционер" он или революционер, но он изменил лицо Индии, вселил гордость и упорство в дотоле покорный и деморализованный народ, вдохнул в массы силу и сознание и сделал индийскую проблему проблемой мирового значения..."

Как бы ни велики были порой разногласия между Ганди и Неру, эти два лидера стремились понять друг друга. Каждая их встреча была взаимной исповедью: никакой наигранности, фальши, затаенной мысли - все начистоту и от сердца.

Даже правительство Индии в своих донесениях в Лондон всегда объединяло двух лидеров индийского национально-освободительного движения. Вот что сообщал, например, в Лондон в 1934 году лорд Уиллингдон: "В настоящий момент для нашего политического будущего существует одна реальная угроза, заключающаяся в том, как бы Джавахарлал Неру не начал пропаганду в селах в чисто "социалистическом и коммунистическом духе"". Далее вице-король информировал, что "результатом всего этого, по мнению директора разведывательного бюро, может стать то, что в ходе следующей кампании гражданского неповиновения Ганди поднимет огромную армию хариджан, а Джавахарлал поведет за собой войско стойких аграриев".

И все-таки разногласия между Ганди и Неру, особенно в 30-х годах, когда Махатма отменил кампанию гражданского неповиновения, были весьма серьезными. Неру, как об этом он сам говорил, не сомневался, что Ганди правильно истолковал настроение страны и огромного большинства конгрессистов и старался примириться с новым оборотом дел, каким бы неприятным он ни был. Неру гораздо больше беспокоило другое. Он знал, что Ганди обычно действует по зову "внутреннего голоса" и тем не менее почти всегда правильно избирает нужный психологический момент. Этим даром, пожалуй, никто другой из руководителей Конгресса не обладал. Но Джавахарлалу Неру представлялись обидными и даже оскорбительными те мотивы, которыми Ганди оправдывал свои интуитивно принятые решения. Свои правильные по существу действия он объяснял метафизическими и какими-то мистическими соображениями. Его заявления в связи с прекращением сатьяграхи походили на заклинания провинциального священника.

Ганди советовал конгрессистам, среди которых были высокообразованные люди и деятели, имевшие за своими плечами огромный опыт политической борьбы, тюрьмы, "познать искусство и красоту самоотречения и добровольной бедности. Они должны посвятить себя делу созидания нации; распространению кхаддара (одежды из домотканой ткани. - Авт.), лично занимаясь для этого ручным прядением и ткачеством; распространению идеи духовного единства членов всех общин посредством безупречного поведения по отношению друг к другу во всех случаях жизни; изгнанию в самом себе неприкасаемости во всех ее проявлениях и формах; распространению идей полного воздержания от алкогольных напитков и наркотиков посредством личного общения с отдельными наркоманами и посредством поддержания личной чистоты. Это позволит жить так, как живут бедняки. Те же, для кого такая жизнь невозможна, должны найти себе место на небольших неорганизованных предприятиях национального значения, которые предоставляют более высокую заработную плату". И все это должно было восприниматься конгрессистами как нечто вроде политической панацеи.

Неру просто негодовал по поводу этого заявления Ганди. Он даже допускал мысль о разрыве с учителем. Однако анализируя и сопоставляя факты из жизни Махатмы Ганди, он отвергал эту мысль. И снова думал о том, "какой удивительный человек Гандиджи с его поразительным и почти неотразимым обаянием и духовной властью над людьми! То, что он писал и говорил, не дает представления о нем как о человеке; как личность он гораздо более велик, чем это можно думать на основании его высказываний. А сколь огромны его заслуги перед Индией! Он вдохнул мужество и храбрость в ее народ, сделал его дисциплинированным, стойким и способным радостно жертвовать собой во имя общего дела и, при всей его скромности, придал ему гордость. Мужество, говорил он, единственная надежная основа характера... Быть может, это лишь слова и благочестивые, несколько банальные фразы, но за этими словами скрывается сила, и Индия знает, что этот маленький человек относился к своему делу серьезно. Он - ярчайший представитель всей Индии и выразитель самого духа этой древней многострадальной страны. Он почти олицетворяет Индию, и даже его недостатки - это недостатки Индии", - к такому, в конце концов, выводу приходит Неру. Но понимая заслуги Ганди перед национально-освободительным движением, его величие как человека, Неру никогда не мирился с метафизически-религиозным подходом Бапу к политическим проблемам и всегда говорил о его "исключительной парадоксальности".

Гандизм как идеология национально-освободительной борьбы индийского народа в век великих исторических побед пролетариата и создания первого в мире социалистического государства не мог обойтись без лозунгов социальной справедливости. Отношение Ганди к социализму с годами менялось. В 20 - начале 30-х годов он отрицал приверженность к социализму, равно как и к капитализму.

В те годы до Махатмы Ганди не могли не доходить сведения о массовой принудительной коллективизации крестьянских хозяйств в Советской России, о насилии города над деревней, о голоде на Украине и в Поволжье, о сталинских репрессиях. До мозга костей крестьянский лидер борющейся Индии искал вдохновляющего опыта и, не находя его, горько разочарованный и смятенный, все больше уходил на зыбкое лоно социальной утопии.

Однако, осуждая репрессии 1937-1939 годов в СССР, Ганди заявит, что верит в "ненасильственный коммунизм". Он нередко говорит о социализме как об идеальном общественном устройстве. "Я занят, - разъясняет он, - разрешением тех же проблем, что стоят перед приверженцами научного социализма... Социализм - прекрасное слово, и, насколько я понимаю, при социализме все члены общества равны - нет ни низших, ни высших". Единственную отличительную особенность "своего" социализма Ганди видит все в том же абсолютизированном принципе ненасилия. "Этот социализм, - утверждал он, - чист, как кристалл. Поэтому он требует и кристально чистых средств для его достижения... Поэтому только истинные, ненасильственные и чистосердечные социалисты будут способны установить социалистическое общество в Индии и во всем мире". Многие исследователи и политические деятели заговорят о "ненасильственном социализме" Ганди. А сам Ганди в пику антисоветским и антикоммунистическим заявлениям американского журналиста Л. Фишера, писавшего его биографию, назовет себя социалистом и даже коммунистом.

Разумеется, когда Ганди называет себя социалистом, надо помнить ленинское указание о том, что "есть социализм и социализм. Во всех странах с капиталистическим способом производства есть социализм, выражающий идеологию класса, идущего на смену буржуазии, и есть социализм, соответствующий идеологии классов, которым идет на смену буржуазия"^*.

^* (Ленин В. И. Полн. собр. соч. - Т. 20. - С. 103.)

У Ганди, как вождя колониальной страны, на 80 процентов крестьянской, свое понимание социализма, замешанное на мелкобуржуазной националистической опаре и перебродившее в душных условиях чужеземного гнета. Облекая социализм в нравственно-религиозные одежды, в ряде случаев Ганди рассуждал вполне конкретно. Его теория об опеке по сути своей является отрицанием капиталистической и феодальной собственности. Ганди говорил, что он не предлагает экспроприацию частной собственности, как это было сделано в Советской России, поскольку это противоречило бы принципам ненасилия и добровольности, но он допускает возможность конфискации частной собственности государством с "минимальным использованием принуждения". Он рисует свое общество благоденствия (сарводайю) без эксплуатации, без классов, без государства, одним из принципов которого будет формула "от каждого по способностям, каждому по потребностям" (!). После подобных рассуждений Ганди в политических и научных кругах заговорили о формуле: "Ганди - это коммунизм минус насилие". Это было не по душе многим последователям Ганди, и они делали все возможное, чтобы не допустить ассоциирования учения Ганди с коммунистическими идеалами. Однако антикоммунисты так и не смогли добиться от Ганди голого негативизма к опыту социалистического строительства в Советском Союзе. "Должен признаться, - говорил Ганди, - что я не смог полностью понять большевизм. Я знаю о нем только то, что он стремится к уничтожению института частной собственности. Это приложение этического идеала невладения к экономической сфере, и если бы народ одобрил этот идеал по своей собственной воле или под влиянием мирного убеждения, то опыт большевизма был бы бесценным".

На заданный ему вопрос, в чем различие понимания социализма между ним и Джавахарлалом Неру, Махатма ответит: "Разница есть, но это разница в акцентировке. Он (Неру. - Авт.), возможно, акцентирует внимание на результате, тогда как я - на средствах его достижения. Возможно, по его мнению, я придаю слишком большое значение ненасилию, тогда как он, хотя и верит в ненасилие, хочет достичь социализма другими средствами, если это окажется невозможным посредством ненасилия".

В течение многих лет в Индии и в других странах изучается вопрос о соотношении гандизма и научного социализма. Компартия Индии, давая высокую оценку роли Ганди в национально-освободительном движении, отмечала, что гандизм отличается от марксизма принципиально иным подходом ко всем основным явлениям классового общества. Профессор Р. А. Ульяновский в этой связи писал: "Научный социализм противостоит гандизму, как наука - утопии, как материализм - идеализму, как диалектика - метафизике". По оценке профессора О. В. Марты- шина, "если подходить к теории Ганди с точки зрения ее существа, а не хронологии, то можно отнести ее к домарксистскому социализму".

С такими оценками, видимо, нельзя не согласиться. Но при всей важности теоретического осмысления и оценок всякого общенародного движения вообще и национально- освободительного в частности решающая роль все же остается за самим движением, а не за его оценками людьми, стоящими в стороне от него.

После Ленина, в период 30-х годов, когда на всякую самостоятельную творческую мысль была накинута железная узда сталинских "теоретических" установок, интерпретаторы "гениальных" идей "вождя всех времен и народов" назвали Ганди "зеркалом индийской контрреволюции". Они пытались объяснить феномен гандизма, исходя из собственных представлений о социально-политической борьбе масс, как бы примерить гандизм на себя, и, разочаровавшись, что он им не подходит, с бранью отбрасывали его как реакционную и устаревшую модель. А тем временем историческое многообразие условий общественного развития стран и народов ставило перед политическими руководителями борьбы индийского народа за свою свободу все новые непредсказуемые задачи.

Вернемся, однако, к непосредственным событиям. Итак, английские власти проводили тактику игнорирования вождя национально-освободительного движения. Они то заключали его в тюрьму, то на время выпускали на свободу, но при всем том игнорировали все его политические шаги, включая голодовки протеста. Б. Р. Нанда, виднейший индийский биограф Ганди, об этом периоде его жизни писал так: "Стена предвзятого отношения к Ганди, которую возвели вокруг него английские правители, зачастую ставила его в отчаянное положение. Когда он критиковал их действия, его объявляли демагогом; когда он заявлял о дружеских намерениях в отношении их, его обвиняли в ханжестве. Когда он попросил о встрече с ними, его заподозрили в хитром маневре против правительства; когда он начинал одну из кампаний, о нем говорили как о непримиримом человеке; когда он ограничивал кампанию или прекращал ее, это выдавалось за потерю доверия к нему со стороны его последователей".

Конец 1933 и почти половину 1934 года Махатма Ганди провел в скитаниях по стране. Он дал себе зарок не возвращаться домой, пока не обойдет всю страну, деревню за деревней. В течение девяти месяцев он преодолевал расстояние более чем в 12 тысяч километров, посетив самые отдаленные уголки Индии.

Свое странствование .по деревням и городам Индии Ганди продолжает и весь 1935 год, когда правительство ввело в действие новую конституцию в стране. Конституция мало интересовала Ганди - она была насильственно навязана Индии. Предоставляя привилегированным группам населения видимость самоуправления в провинциях, она сохраняла всю полноту реальной власти за центральным правительством Дели.

Вместе с тем Ганди, к немалому удивлению своих соратников, одобрил возрождение внутри Конгресса свараджистской партии, против которой он так энергично выступал в 1924-1925 годах. Изменилась политическая обстановка в стране, изменилась и тактика Ганди. По-прежнему не разделяя политической платформы свараджистов, которые фактически выступали за сотрудничество с властями, Ганди все же считал возможным использовать законодательные ассамблеи для проведения оппозиционной правительству деятельности. Он убеждал своих коллег по партии, что впоследствии Конгресс сможет оказать на свараджистов необходимое давление и в известной степени направлять и контролировать их деятельность в ассамблеях. Здесь Ганди проявил гибкость и прозорливость, достойные крупного политического стратега.

Сам же он, как и после поражения первой сатьяграхи, вернулся к своей "конструктивной программе" - пропаганде среди беднейших слоев населения своего рода "деревенского социализма". Каждодневно общаясь с крестьянами, он проводит будничную черную работу: учит крестьян в глухих захолустьях правилам санитарии и гигиены, вместе с ними чистит отхожие места, обучает домашнему прядению, племенному делу; в своих печатных органах помещает материалы по диететике, например, о пользе добавления в голодный рацион крестьян зеленых листьев различных растений, публикует статью "Все о рисе", рекомендуя употреблять в пищу неочищенный рис; агитирует женщин отказываться от ношения чадры; рассказывает о преимуществах кооперативного труда и сбыта готовой продукции; помогает организовать обучение грамоте крестьянских детей; всюду выступает в защиту прав и интересов "неприкасаемых", проповедует религиозную терпимость, ратует за дружбу общин. В "Янг Индия" и "Хариджане" Ганди пишет о необходимости объединения народа и внесения в широкие массы чувства национального самосознания, гордости за свою родину.

Ганди не везде встречают гирляндами цветов, реакция организует против него провокации и демонстрации с черными флагами. В Пуне в него даже бросают бомбу, от взрыва которой пострадало семь человек, но сам Ганди остался невредим. Власти в Дели и правительство в Лондоне торжествовали: Ганди отошел от политики и ушел с головой в общественную деятельность, которая, по их мнению, ничем не грозила устоям английского колониального господства в Индии.

Подлинные патриоты из числа конгрессистов остро переживали самоустранение Ганди от руководства Конгрессом. Неру писал ему полные горечи и боли письма, упрекая за самоизоляцию, говорил об измене Конгресса идеалам свободы, осуждал принятие Конгрессом резолюций о прекращении кампании гражданского неповиновения и о возрождении свараджистской партии. Неру не скрывал перед Ганди, что находится в состоянии глубокой депрессии и переживает внутрипартийный политический кризис и решение Бапу выйти из конгресса как личное горе и большую душевную травму.

Ганди убеждал Неру, что идеалы борьбы не изменились, изменилась лишь тактика. "Я остаюсь все тем же, каким вы меня узнали еще в 1917 году и позднее, - отвечал ему Ганди. - Я желаю полной независимости для нашей страны..." Придет время, доверительно писал он Неру, и те резолюции, которые так тревожат его теперь, сыграют свою положительную роль в борьбе за независимость Индии.

Успокаивая Неру и других соратников по национально-освободительной борьбе, сам Ганди в это время тоже был душевно надломлен. Он не мог не видеть, сколь ничтожный результат приносят его поистине неистовые усилия в пропаганде "деревенского социализма". Возврата к самообеспеченной деревне, которая бы кормила, одевала себя и удовлетворяла другие свои потребности, не получалось. Новые мирохозяйственные связи уже изменили доиндустриальную эпоху, разрушили прежний уклад индийской деревни. Бедность, нищета упорно воспроизводили себя, становясь еще более уродливыми и беспощадными к беззащитным детям, старикам и высохшим до костей земледельцам.

Но Ганди работал не покладая рук, забывая об отдыхе. Точно одержимый, он, казалось, готов был перебрать по песчинке Сахару, чтобы возродить в этой пустыне прежнюю цветущую жизнь. Тщетно. Все оставалось по-прежнему. Разве что домашнее прядение и ткачество превратилось в самое почитаемое занятие индийцев. Одежда из домотканой ткани стала, как говорил Неру, "мундиром национальной свободы". Даже богатые люди - князья и феодалы уже не хотели щеголять в шелках и атласах. Суть же имущественных и классовых отношений от этого не менялась.

Ганди все чаще объявлял "недели молчания", в ходе которых погружался в невеселые мысли. В начале 1936 года, в возрасте шестидесяти семи лет, в течение более десяти недель он находился в состоянии сильного нервного расстройства. Когда люди восхваляли его учение, Ганди резко отвечал, что такого понятия, как гандизм, не существует и что он не желает оставлять после себя никакой секты. Но как бы там ни было, а в реорганизованном им еще в 1918-1920 годах Конгрессе гандистское направление оставалось с тех пор преобладающим. Существовавшие в конгрессистской партии два других течения - правореформистское и левое, уравновешивая друг друга, тоже испытывали на себе влияние идейных установок Ганди.

Формальный выход Ганди из Конгресса в период внутрипартийного разброда ничуть не поколебал его престижа в массах, а его популярность как общенационального надпартийного лидера еще больше возросла. Теперь он не отвечал за маневрирование Конгресса и частичное соглашение с колонизаторами по поводу проведения выборной кампании в законодательные органы страны. Правда, Конгресс, сохраняя свое преимущественное влияние среди имущих классов Индии, получил на выборах в ноябре 1934 года более половины голосов и мест в центральной законодательной ассамблее. Как и предполагал Ганди, немалую роль в этой победе сыграли свараджисты. Однако в значительной степени победу Конгрессу на выборах обеспечило левое крыло партии во главе с Джавахарлалом Неру. К левым конгрессистам примыкали и группы, объявлявшие себя сторонниками построения в Индии социалистического общества.

В ноябре 1933 года образовалась единая Коммунистическая партия Индии. Был избран Центральный комитет партии и подтверждены сформулированные еще раньше задачи антиимпериалистической и антифеодальной борьбы индийских трудящихся.

Во время избирательной кампании индийские коммунисты и патриоты развернули борьбу за создание единого антиимпериалистического фронта. Огромное значение для избрания правильного политического курса индийскими коммунистами имели решения IV конгресса Коминтерна и открытое письмо индийским коммунистам от Р. П. Датта и Бена Брэдли - членов компартии Великобритании. Преодолевая сопротивление со стороны правых конгрессистов, индийские коммунисты влились в Конгресс и существенно повлияли на его позицию в борьбе с колонизаторами. Коммунисты поддержали Конгресс и на выборах, выступая самостоятельно только по рабочей курии.

Тенденция к полевению Конгресса проявилась и в образовании внутри ИНК конгресс-социалистической партии. Разумеется, далеко не все, кто причислял себя к ней, были истинными социалистами, многие являлись сознательными выразителями левого национал-реформизма. Однако правдой было и то, что немало конгресс-социалистов, восприняв теорию научного социализма, вступило затем в Коммунистическую партию Индии. "Между конгресс-социалистической и Коммунистической партиями Индии, - писал один из видных представителей коммунистического движения в стране Ш. С. Сардесаи, - существовали такие тесные отношения, что была даже предпринята попытка объединить их в единую марксистскую партию. Этого не произошло только из-за того, что реакцией снова было пущено в ход пугало "коммунистической опасности".

Победа Конгресса на выборах, возобновившиеся волнения в стране среди крестьян и рабочих расширяли общедемократическое движение. В только что избранной центральной законодательной ассамблее проект закона об управлении Индией, созданный на основе рекомендаций "конференции круглого стола", оказался проваленным. Новую конституцию пришлось утверждать английскому парламенту в Лондоне. В Индии же ее окрестили "рабской конституцией".

С нарастанием социальной активности политическая жизнь в стране стала вновь быстро пробуждаться; возникали десятки новых партий разных направлений и оттенков; под лозунгом единства рабочего движения прошли стачки докеров и железнодорожников; Красный конгресс профсоюзов воссоединился со Всеиндийским конгрессом профсоюзов; возник Всеиндийский крестьянский союз, создавались Всеиндийская федерация студентов, Всеиндийская ассоциация прогрессивных писателей и Всеиндийская конференция народов княжеств. Во всем обнаруживался рост национального самосознания индийцев, восприятие ими Индии единой родиной. Это радовало Ганди, и в этих условиях он уже не мог оставаться вдали от политических схваток, в стороне от массовых общественных организаций.

Выступая на всеиндийских конференциях литераторов, он с несвойственной ему категоричностью говорил, что, будь его воля, он наложил бы запрет на все публикации, которые поощряют религиозную обособленность, фанатизм и ненависть. "Я хочу, чтобы искусство и литература могли говорить с миллионами... Наша литература убога.., - заявил тогда Ганди. - Мне не нравится литература для литературы".

12-15 апреля 1936 г. в Лакхнау состоялась очередная сессия Конгресса. Махатма Ганди присутствовал на сессии, но, казалось, был равнодушен ко всем политическим страстям, бушевавшим вокруг него. Но когда председательствующий на сессии Неру затронул вопрос о "неприкасаемых", решению которого Ганди отдавал столько сил, он оживился и стал внимательно вслушиваться в слова оратора.

Сознательно не касаясь религиозного аспекта проблемы, Неру делал вывод, что только общество, организованное на социалистических началах, способно до конца и последовательно уравнять хариджан, лишенных земли и других средств производства, во всех правах с остальным населением.

"Пусть молодые руководят Конгрессом", - сказал Ганди и всячески способствовал партийной карьере Неру, выдвигая его на высшие посты в Конгрессе.

Теперь, сидя в традиционной индийской позе на помосте, облокотившись на мягкие белые валики, Ганди тщательно взвешивал сказанное его учеником. Слова Неру, горячие и правдивые, волновали и возбуждали Ганди. О сатьяграхе и ненасилии в его речи - ни слова. А его слушают, ему аплодируют. Народ возбужден и готов идти за ним. Но среди части делегатов уже появляется ропот недовольства. Правое крыло ИНК явно не одобряет речь председателя.

Неру же твердо заявляет: "Я уверен, что единственным ключом к решению проблем, стоящих перед миром и перед Индией, является социализм. Когда я произношу это слово, я вкладываю в него не смутный гуманный смысл, а точное, научное, экономическое содержание. Однако социализм является чем-то большим, нежели просто экономической доктриной; он является философией жизни, и именно этим он мне импонирует. Я не вижу другого пути уничтожения нищеты, безработицы, деградации и зависимости индийского народа. Для этого необходимы широкие и революционные перемены в нашем политическом и общественном строе, уничтожение господства богатых в сельском хозяйстве и промышленности, а также феодальной деспотической системы индийских княжеств".

Многое из того, что говорит Неру, тревожит Ганди. Однако он и не думает публично возражать.

- Это в конечном счете означает изменение наших инстинктов, привычек и желаний, - продолжает Неру. - Короче говоря, имеется в виду новая цивилизация, радикально отличающаяся от нынешнего капиталистического строя... Я смотрю на это великое и вдохновляющее созидание нового строя и новой цивилизации как на одно из обнадеживающих явлений нашего мрачного мира. И если будущее полно надежды, заслуга в этом главным образом принадлежит Советской России и тому, что она сделала. Я уверен, - с пророческой выразительностью звучит голос оратора, - что, если не помешает какая-нибудь мировая катастрофа, эта новая цивилизация распространится и в других странах, положив конец войнам и конфликтам, которые порождает капитализм.

Обратив взор к Ганди, Неру говорит:

- Я сознаю, что большинство Конгресса в том составе, в котором он представлен сегодня, может быть, не готово идти столь далеко... Каким бы сильным ни было мое желание продвинуть дело социализма в нашей стране, у меня нет намерений навязывать это Конгрессу силой и тем самым создавать трудности на пути борьбы за независимость. Я буду с радостью, отдавая всего себя, сотрудничать со всеми теми, кто добивается независимости, если даже они не согласны с социалистическим подходом к решению проблемы.

Далее Неру разъясняет делегатам сессии идею объединенного антиимпериалистического фронта, который должен черпать свои силы в активном участии в нем крестьян и рабочих. В эти годы Неру в большей степени, чем когда- либо, приближался к основам научного социализма. Ганди, отдавая должное политической логике своего ученика, взялся за чтение трудов Маркса.

Неру, хотя он и был избран председателем ИНК, не имел достаточной поддержки в партии, однако уже тогда он являлся, наряду с Ганди, признанным общенациональным лидером. И что было важно, вождь не только не препятствовал росту популярности Неру в народе, но всячески способствовал выдвижению его в национальном движении на первые роли, несмотря на частые разногласия, которые возникали между ними.

Сессия Конгресса в Лакхнау по инициативе Неру и с одобрения Ганди приняла важные резолюции по международным вопросам. Она направила приветствие Международной мирной конференции, проведение которой намечалось в Женеве в сентябре 1936 года. В приветственной телеграмме ИНК содержалась благодарность председателю Международного комитета борьбы против войны и фашизма Ромену Роллану за приглашение принять участие в работе мирной конференции и выражалось желание ИНК сотрудничать "в великом деле обеспечения мира, основанного на национальной и социальной свободе". Индийский конгресс заявлял о своей уверенности, что "такой мир может быть установлен только на прочной основе, когда причины войны будут устранены, а с господством и эксплуатацией одних наций другими будет покончено". Сессия ИНК приняла также резолюцию с выражением солидарности с борьбой абиссинского народа против империалистической агрессии: "Конгресс осуждает великие державы и Лигу Наций за их политику в отношении итало-абиссинской войны".

Тем временем в Индии развернулась кампания по выборам в провинциальные законодательные ассамблеи. К лету 1936 года она достигла своей вершины. Еще на сессии Конгресса в Лакхнау было решено, что Конгресс примет участие в кампании по выборам и изберет в провинциях своих министров-конгрессистов.

Новый закон об управлении Индией Ганди, как и большинство руководителей Конгресса, считал абсолютно неудовлетворительным. Вместе с тем Ганди не исключал возможности использовать его в целях расширения мирных форм борьбы народа за независимость. Ему представлялось также реальным со временем демократизировать отдельные положения конституции. Однако вице-король Линлитгоу сразу же разочаровал его, заявив, что в законе об управлении Индией "не может быть изменена даже запятая". Тем не менее Ганди призывал использовать "новую конституцию для усилий, какими бы жалкими и ограниченными они ни были, заменить власть меча властью большинства".

Неру и другие патриоты-конгрессисты включились в проведение предвыборной кампании с поражавшей всех энергией. Проводимая ими агитационная работа не на шутку встревожила не только колонизаторов, но и представителей крупного индийского бизнеса. Двадцать предпринимателей, объединившись, издали в мае 1936 года манифест, в котором обвиняли Неру в "разрушительной и подрывной" пропаганде, могущей привести к беспорядкам в стране, что, по их мнению, только затруднит получение Индией прав на самоуправление.

Через своих ставленников в Конгрессе индийские банкиры, промышленники и князья все настоятельнее требовали отстранения Неру от политического руководства партией. В то время, когда он, по совету Ганди, разъезжая по стране, вел кампанию за избрание конгрессистских кандидатов в законодательные собрания, консервативные лидеры ИНК делали все, чтобы настроить вождя против Неру.

Однако изменить отношение Ганди к Джавахарлалу Неру никому не удавалось. Вера Ганди в политическую честность и глубокую личную порядочность своего ученика и соратника была непоколебима. В этом проявилась его проницательность и удивительное умение пусть временно, но уравновешивать различные конфликтующие, порой, казалось бы, непримиримые общественные силы, участвовавшие в национально-освободительном движении.

Ганди, советуя Неру поубавить воинственный тон в публичных выступлениях, в то же время защищает его от нападок представителей консервативной "старой гвардии" Конгресса. Больше того, на пост председателя ИНК на следующий, 1937 год Ганди вновь рекомендует Неру, считая, что было бы неразумным заменять руководителя партии в период продолжающейся в стране избирательной кампании.

Очередная, пятидесятая по счету, сессия ИНК собралась в конце декабря 1936 года в деревне Файзпур, находящейся в западной части Индии, в Махараштре. Одновременно с сессией Конгресса здесь проходила всеиндийская крестьянская конференция. Ганди и Неру заявили, что Файзпур выбран ими не случайно, а для установления более широких и прочных связей Конгресса с крестьянством. Ганди оказался в своей крестьянской стихии и чувствовал огромный прилив сил.

Всеиндийская крестьянская конференция приняла "хартию крестьянских прав". В хартии указывалось, что борьба за хлеб и землю неразрывно связана с борьбой за национальное освобождение. Стремительное выдвижение социально-экономических лозунгов, классовых требований крестьянами не могло не озадачить Ганди. Он боялся стихийного взрыва крестьянских масс, насильственных бунтом, забвения пахарями морально-нравственных установок на бескровную революцию, на мирное сотрудничество с имущим классом. Поэтому он всячески сдерживал порыв Неру. Энтузиазм масс, однако, превзошел все ожидания и оказался способным увлечь и самого Ганди.

"Сессия имела исключительный успех, - оценивали ее итоги руководители Конгресса. - Она продемонстрировала единство индийского народа в великой борьбе за независимость... Огонь, который мы зажгли в Файзпуре, осветит не только сельские и городские районы Махараштры, но озарит также всю Индию, и десятки тысяч мужчин и женщин, собравшиеся здесь, понесут факелы, зажженные от этого огня для того, чтобы запылало пламя борьбы за независимость в бесчисленных деревнях и городах Индии".

Как и на предыдущей сессии в Лакхнау, в Файзпуре был обсужден ряд острых международных проблем. В резолюции по отчету представителя Индии на Международной мирной конференции Кришны Менона говорилось: "Конгресс от всего сердца поддерживает цели мирной конференции по обеспечению международного мира путем устранения причин, порождающих войну, и предлагает ей свое полное сотрудничество в решении этой неотложной и жизненно важной задачи. Национальный конгресс изъявляет свою волю вступить в организацию, учрежденную мирной конференцией..."

Прошла сессия ИНК в Файзпуре. Патриотические силы Индии хорошо поработали на выборах в провинциальные законодательные собрания. В 1937 году конгрессистские кандидаты получили в шести провинциях абсолютное большинство голосов. Успех Конгресса, который впервые выступил с демократической аграрной программой, был обеспечен голосами крестьян и рабочих, всех левых сил страны.

Во многих провинциях министерские должности заняли конгрессисты. Но эти должности ничего не дали самому народу. Разочарованный парламентской деятельностью конгрессистских министров, Неру писал Ганди: "Они слишком горячо пытаются приспособиться к старому порядку и оправдать его. Все это, хотя и плохо, было бы еще терпимо; гораздо хуже то, что мы теряем высокое доверие, которое с таким трудом завоевали у народа. Мы превращаемся в заурядных политиканов..."

Отлично представлял себе обстановку и Ганди. Он советовал конгрессистским министрам показывать личный пример скромного быта, жить, как крестьяне и рабочие, которые им оказали доверие и выбрали их в министры, чтобы служить народу. Но призванные управлять не могут служить. Среди конгрессистских парламентариев начались интриги и борьба за министерские портфели, за теплые административные местечки. Процветала коррупция. Некоторые из парламентариев не стеснялись даже обращаться к Ганди за протекцией, чем больно ранили его.

С душевной болью Ганди видел, как положения его "конструктивной программы", которые, по решению Конгресса, министры-конгрессисты должны были проводить в жизнь, предавались забвению. Он призвал министров создавать "мирные бригады" из добровольцев для осуществления своих административных функций в духе ненасилия, но те предпочитали в таких случаях прибегать к услугам полиции и колонизаторов. Теперь патриоты шли в тюрьмы по приказам своих бывших соратников по партии.

Однако благодаря личным усилиям и упорству Ганди конгрессистские правительства в провинциях в целом осуществили заметную социал-реформистскую работу, в частности приняли аграрное законодательство, которое несколько ограничивало помещичий и ростовщический гнет крестьян; в стране было введено обязательное и бесплатное обучение детей. Причем Ганди рекомендовал новую программу, предусматривающую преподавание детям в процессе обучения какого-либо ремесла. Для такой страны, как Индия, новая школьная система обучения имела большое прогрессивное значение. Ганди все же удавалось оказывать на конгрессистские правительства влияние, за что англичане снова обвинили его в диктаторстве и склонности к партийной автократии.

Естественно и то, что эти правительства не могли разрешить основных проблем Индии и часто вступали в конфликты с центральными властями и английскими губернаторами.

Тем временем борьба внутри Конгресса обострилась с еще большей силой. Правые требовали отстранения Джавахарлала Неру с поста председателя партии, а крайне реакционные деятели добивались лишения Махатмы ореола вождя национально-освободительного движения.