Глава пятая. Вперед, к цели. Отступление. Доктрина меча. Суд

В 1921 году Индию сотрясали народные протесты. Страна походила на проснувшийся вулкан. Покачнулись вековые устои английской власти. Страх, ранее сковывавший народ, поселился во дворцах колонизаторов.

Уинстон Черчилль получает пост министра по делам колоний: английским правящим кругам потребовалась твердая рука. Английский либерализм потерпел крах. Ллойд Джордж и Черчилль, которые тогда еще принадлежали к либеральной партии, блокируясь с консервативными и другими крайне правыми силами в Англии, растоптали обветшалые принципы либеральной буржуазии.

Свою деятельность в Индии Черчилль начал с того, что издал приказ об усовершенствовании аппарата подавления в колониях. Отныне основную тяжесть полицейских функций должны были нести военно-воздушные силы, а не сухопутная армия. В Лиге наций велись бесплодные дискуссии о разоружении. Представители многих стран высказывались за полное запрещение воздушных бомбардировок. Английское правительство выступило против таких ограничений и отстаивало свое "право" использовать авиацию в "полицейских целях" для восстановления "порядка" среди населения в колониях. Если в прошлом восставших индийцев расстреливали из пушек и винтовок, то теперь предписывалось использовать для подавления восставших и "поддержания порядка" бомбардировки с воздуха и пулеметный огонь с самолетов. Однако жестокие расправы над восставшими индийцами лишь усиливали брожение. За возбуждение недовольства в индийской армии братья Али приговариваются к длительным срокам тюремного заключения. Ганди встречается с вице-королем Ридингом и безуспешно пытается добиться их освобождения. На всю страну звучит призыв Ганди к солидарности с мусульманскими соотечественниками.

Вместе с другими выдающимися деятелями ИНК - индусами и мусульманами - Ганди подписывает и опубликовывает манифест с требованием к правительству предоставить каждому индийцу право на свободу слова, собраний, митингов. В манифесте говорится, что Англия привела Индию к нравственному и экономическому упадку, к политическому рабству, и долг индийцев - отказаться служить империи.

Рабочий комитет ИНК, собравшийся на свое заседание в Бомбее 5 октября 1921 г., принимает в связи с манифестом Ганди воззвание, в котором говорится, что действия любого индийца, пытающегося поступить на правительственную службу или остаться на ней, необходимо рассматривать как противоречащие достоинству и интересам нации.

На этом же заседании Рабочий комитет разрабатывает некоторые принципы внешней политики Конгресса. Месяцем позже Всеиндийский комитет Конгресса принимает резолюцию, обращенную ко всем соседним с Индией государствам и другим странам. В резолюции по внешней политике ИНК, в частности, говорилось: "Нынешнее индийское правительство ни в коей мере не отражает позиции самой Индии, и его политика традиционно основана больше на удержании Индии в зависимости, нежели на защите ее границ".

Далее в резолюции указывалось, что будь Индия самостоятельной страной, ей бы нечего было опасаться ни соседних государств, ни любой другой страны, поскольку ее народ не имеет никаких враждебных замыслов против них. Большинство договоров, заключенных имперским правительством с соседними с Индией странами, направлено на то, чтобы увековечить эксплуатацию Индии.

Резолюция содержала призыв ко всем странам проявить добрую волю в отношении индийского народа, не предпринимать ничего, что шло бы вразрез с его интересами, и воздерживаться от заключения договоров с Британской империей. Одновременно Конгресс заверял, что после получения Индией независимости ее внешняя политика будет основываться на уважении законных прав и интересов всех стран.

К концу 1921 года события в Индии достигают своего апогея. Национальный конгресс принимает решение бойкотировать все торжества, связанные с предстоящим визитом в Индию наследника британской короны принца Уэльского. В ответ правительство объявляет вне закона организацию конгрессистских волонтеров. Напряжение руководителя всеиндийской кампании гражданского неповиновения огромно: разыгравшаяся буря людского моря трудно поддается контролю.

17 ноября принц Уэльский с надлежащей для королевской особы помпезностью высадился в Бомбее. Группа высокопоставленных индийцев и бомбейских толстосумов, не подчинившихся призыву Конгресса о бойкоте визита и принявшая участие во встрече принца, была избита разъяренной толпой. Некоторые богатые дома оказались разгромленными.

Ганди поражен. Он спешит в Бомбей, чтобы предотвратить дальнейшее распространение насилия. Выступая перед бомбейцами, он строго предупреждает, что вынужден будет приостановить кампанию несотрудничества, если насилие не прекратится. Слова Ганди действуют на людей: беспорядки в городе стихают, протесты принимают форму мирных шествий и демонстраций. Правительство напугано не столько спонтанным взрывом возмущенной толпы в Бомбее - такое часто бывало и раньше, - сколько единодушием и дисциплинированностью народа, четко следовавшего призывам Ганди и решениям Конгресса на всей территории огромной страны.

Еще совсем недавно разобщенная колонизаторами, а теперь сплоченная в своей единой воле и действии страна грозно противостояла правительству со всеми его тюрьмами, армией и полицией. Власти скоро обнаруживают, что аресты конгрессистских волонтеров - совершенно неэффективная мера: на место арестованных в отряды конгрессистских добровольцев записывались новые тысячи. Аппарат подавления не срабатывал.

Те лидеры ИНК, которые в начале кампании расходились с позицией Ганди, в этот критический для нации момент объединились с ним, беспрекословно проводя в жизнь его политические установки. Дешбандху Дас, один из видных конгрессистов, обратился к населению Бенгалии с горячим призывом: "Я чувствую наручники, сковывающие мои руки, и тяжесть железных кандалов на моем теле. Я испытываю страдания заключенного. Вся Индия - это огромная тюрьма. Работа Конгресса должна продолжаться. Какое имеет значение, жив я или мертв?"

Калькутта, Аллахабад - везде, куда бы ни привозили принца Уэльского, города словно вымирали. Вместо демонстрации своей лояльности к британской короне и благодарности за дарованные индийцам реформы - на что рассчитывал Лондон, организуя визит кронпринца, - получился, мягко говоря, конфуз. От былого, воспитанного десятилетиями боготворения королевской семьи не осталось и следа. Даже представители индийской элиты: раджи, магараджи, навабы, компрадоры, помещики - и те старались воздерживаться от публичного выражения верноподданнических чувств. Все в стране разом изменилось и стало антианглийским, не по отношению к самим англичанам как к нации, а к их режиму, к их имперской политике, к правящему Лондону. И за всем этим стоял маленький, физически слабый, застенчивый человек. Каким-то чудом - не переставали удивляться на Даунинг-стрит в Лондоне - он сумел овладеть душами индийцев и вместе с ними гордо бросить вызов всей империи, дотоле не знавшей поражений, флаг которой продолжал символизировать ее мощь в десятках стран Азии, Африки и Латинской Америки.

Вопросом об истоках несгибаемой воли Ганди и его необычайной популярности в народе задавались как ближайшие сподвижники, так и политические противники Ганди. Вот что писал о Ганди в этой связи Джавахарлал Неру: "Несмотря на его маловыразительные черты, несмотря на его полуприкрытую наготу, он обладал каким-то царственным величием, внушающим окружающим невольное почтение... Кроткий и скромный, он в то же время обладал внутренней силой и властностью; он знал это и временами прибегал к повелительному тону, издавал приказы, которым нельзя было не повиноваться. Его спокойные, глубокие глаза овладевали вами и осторожно заглядывали вам в душу, а голос, звонкий и чистый, проникал в самое сердце, рождая там взволнованный отклик. Состояла ли его аудитория из одного человека или из тысячи - все они испытывали на себе обаяние и магнетизм этого человека, и каждый ощущал внутреннюю связь с оратором. К этому ощущению разум имел мало отношения, хотя Гандиджи обращался и к разуму. Однако сознание и рассудок явно играли во всем этом второстепенную роль. Он овладевал аудиторией не с помощью красноречия или гипноза вкрадчивых фраз. Он говорил всегда просто и по существу, без лишних слов. На слушателей действовала абсолютная искренность этого человека, сама его личность; казалось, в нем сокрыты неисчерпаемые источники внутренней силы. Быть может, созданию соответствующей атмосферы содействовали предания, сложившиеся вокруг его имени. Незнакомый с ними посторонний человек, чуждый всему окружающему, по всей вероятности, не поддался бы этим чарам или, во всяком случае, поддался бы им не в такой мере. И все же одним из самых замечательных свойств Ганди всегда была... его способность завоевывать на свою сторону или, по крайней мере, обезоруживать своих противников".

Иначе воспринимали Ганди его политические противники. В апреле 1921 года высший пост в Индии - пост вице-короля занял лорд Ридинг. Он обладал абсолютной властью в стране, ему были подчинены полиция и армия, суды и законодательные собрания. В это же самое время Конгресс наделил Ганди чрезвычайными полномочиями в партии, а народ признал его своим вождем.

Ридинг был одним из "счастливчиков", которых породила промышленная революция в Англии. Его отец, еврей по национальности, оптовый торговец фруктами, не мог и мечтать о такой головокружительной карьере для сына. От простого маклера Ридинг дослужился до главного судьи Англии, затем был послом в Вашингтоне, и вот теперь он восседал на сверкающем драгоценными камнями троне в Индии.

Именно Ридинг замыслил театрально-умиротворительную поездку в Индию кронпринца. Еще до этого визита он сам шесть раз встречался с Ганди, большей частью по своей инициативе: надо же было познакомиться с Великой душой народа, над которым ему предстояло властвовать. Ридинг ни на минуту не сомневался, что он без особого труда договорится с Ганди: и не такие политики, как этот фанатичный индиец, пасовали перед ним.

После знакомства с Ганди вице-король писал своему сыну: "В его внешности не было ничего такого, что хоть чем-нибудь могло поразить. Он пришел в дхоти и шапочке, связанной на ручном домашнем станке, босой, с голыми ногами, и мое первое впечатление от встречи с ним, когда его ввели в помещение, было таким, что ничто не могло привлечь моего внимания к нему, и встреть я его на улице, я прошел бы мимо, не оглянувшись. Другое дело, когда он говорит. Он прямолинеен, выражает свои мысли на отличном английском, тщательно взвешивая слова.

Нет никаких сомнений: он искренен во всем, о чем говорит; осторожен при обсуждении политических вопросов... Почти на грани фанатизма верит в то, что ненасилие и любовь приведут Индию к независимости и дадут возможность ей противостоять британскому правительству. Его религиозные и моральные взгляды вызывают восхищение.., хотя, признаться, мне трудно понять, как их можно практически применить в политике".

Разумеется: разве мог понять Ридинг намерения Ганди изгнать колонизаторов из Индии, да к тому же путем ненасильственной революции, уповая лишь на бога и высокие моральные принципы людей. С таким явлением в политике Ридингу еще не приходилось встречаться.

В общем, руководимый Ганди бойкот визита в Индию кронпринца Уэльского вполне удался. Победу в этой нелегкой битве с правительством одержал Ганди. Но кампания несотрудничества продолжалась, распространяясь на самые отдаленные и глухие уголки страны. Руководить движением из одного центра становилось все труднее. В декабре 1921 года в Ахмадабаде созывается очередная сессия ИНК. Многие лидеры Конгресса уже находятся в заключении. Ганди пока на свободе, но упорно ходят слухи о его предстоящем аресте.

Конгресс наделяет Махатму всей полнотой партийной власти, включая право назначить себе преемника в случае ареста. Единственное ограничение власти Ганди, которое оговаривается делегатами сессии, - не заключать мира с правительством без согласия на то Рабочего комитета ИНК. Часть участников сессии высказывается за то, чтобы перейти к более воинственным и решительным мерам против правительства. Ганди возражает, предостерегая Конгресс о возможной вспышке актов насилия. Он - за постепенное наращивание движения и поэтому предлагает провести хорошо организованную кампанию гражданского неповиновения сначала в одной провинции, затем, постоянно воспитывая массы в духе неуклонного 5** соблюдения принципов сатьяграхи, распространять кампанию на другие провинции. Для этого они выбирают округ Бардоли, где, по его мнению, население лучше всего подготовлено для осуществления ненасильственных методов борьбы с властями. В статье, опубликованной в "Янг Индия" 15 декабря 1921 г., Ганди пишет: "Лорд Ридинг должен понять, что участники кампании несотрудничества находятся в состоянии войны с правительством. Они призвали народ к восстанию против него". Сразу после сессии ИНК в Ахмадабаде Ганди обращается к правительству. "Независимо от ваших действий, - говорит он, - несмотря ни на какие репрессии против нас, придет день, и мы вынудим вас раскаяться..." Здравый смысл, подчеркивает он, должен привести правительство к осознанию им того, что невозможно управлять тремястами миллионами индийцев, ставших врагами режима.

Тем не менее аресты продолжались. Тюрьмы были переполнены. В течение декабря 1921 и января 1922 года к тюремному заключению было приговорено около 30 тысяч человек. 9 февраля 1922 г. Ганди письмом предупреждает вице-короля о том, что намерен начать всеохватывающую кампанию гражданского неповиновения в округе Бардоли. По его словам, этот округ должен начать ненасильственное восстание против правительства по всей стране, которое столь грубо посягает на свободу слова, собраний и печати. Письмо Ганди - объявление войны. Он дает лорду Ридингу семь дней для принятия решения об изменении политического курса правительства. Иначе - восстание.

Еще не успел лорд Ридинг получить ультиматум Ганди, как в местечке Чаури Чаура произошел кровавый инцидент, полностью изменивший весь дальнейший ход событий. Полиция напала на демонстрантов и открыла по ним огонь. Встретив сопротивление, полицейские укрылись в казарме. Но возмущенная толпа подожгла помещение, и полицейские погибли в огне.

Трагично переживает крушение своих надежд Ганди. Случившееся - его большое личное горе. Он - совесть Индии. Его призывы к ненасилию оказались тщетными. Он не может вести народ к свободе путем ответа на насилия властей насилиями против них. Для него неприемлем самосуд толпы. По его моральным убеждениям, путь к свободе должен быть столь же героическим, сколь и чистым. Человеконенавистничество, в какой бы форме оно ни проявилось, не приведет Индию к новой и достойной жизни. В третий раз он убеждается, что народ еще не совсем подготовлен для ведения ненасильственной войны против колонизаторов. А война по принципу "око за око" отвратительна Ганди.

Он находит в себе силы преодолеть гордость и признать провал начатой им кампании, выпить горькую чашу унижения "на виду у всех" перед властями, перед лордом Ридингом. 16 февраля 1922 г., когда Индия, казалось, была близка к свободе, Махатма в газете "Янг Индия" помещает публичное покаяние и признается в своих заблуждениях и ошибках. Приостанавливая кампанию гражданского неповиновения, он, как ее руководитель и вдохновитель, берет всю вину за "злодеяния" в Чаури Чаура на себя и в знак раскаяния объявляет многодневную голодовку.

Конгресс еще послушен ему. Но ропот негодования доносится до его слуха: "Ганди душит народные стремления... Он злоупотребляет данной ему властью... Как быть с теми, кто уже пострадал за народное дело и теперь находится в тюрьмах?.. Разве допустимо, чтобы единственный инцидент, каким бы мрачным он ни был, мог стать основанием для приостановления борьбы за национальную свободу?"

И все же за Ганди пока идет большинство членов Конгресса и повинуется его решению. Но это не доставляет ему ни радости, ни утешения. Он знает, что арифметическое большинство, которое повинуется лидеру, совсем не означает правильности проводимой им политики.

Махатма откровенно признается своим товарищам: "Меня пугает большинство. Я дошел до того, что мне стало противно слепое обожание толпы. Я бы тверже чувствовал под ногами почву, если бы толпа плевала на меня..." Он говорил, что предупреждал их о своей "неисправимости" и что каждый раз, когда люди встанут на ложный путь, он не будет скрывать этого. Ганди не трогает оглушительный хор хвалебных людских голосов, он не желает подчиняться соблазну стать повелителем послушного ему большинства. Единственный тиран в мире, которому он подчиняется, - это голос его собственной совести.

Ганди сознает, что многие его соратники по партии восприняли метод ненасильственной борьбы лишь как временную меру, а не как незыблемый принцип. Он советует этим людям, если они не способны выстоять против насилия правительства, обратиться прямодушно и без лицемерия к ответному насилию. Однако, по его мнению, правительство, провоцируя беспорядки, только и ждет того, чтобы иметь основание сказать, что стране, раздираемой насилием и задыхающейся в дыму пожаров, необходима твердая власть и что только эта власть может восстановить порядок. Тогда на долгие годы народ снова окажется в кабале, будет унижен.

Перед началом кампании гражданского неповиновения в 1920 году Ганди опубликовал статью, озаглавленную "Доктрина меча". "...Я считаю, что ненасилие несравненно выше насилия и что способность прощать благороднее стремления наказывать, - писал он. - ...Милосердие украшает солдата. Однако воздержание от насилия является прощением лишь тогда, когда есть сила для наказания. Оно бессмысленно, когда его симулирует беспомощное существо. Но я не считаю Индию беспомощной, я не считаю себя беспомощным существом".

Ганди говорит, что ненасилие не означает покорного подчинения воле злодея; оно есть противопоставление всех духовных сил народа неугодной ему власти. Он рекомендует приверженцам насильственных форм борьбы испробовать метод мирного несотрудничества. "Если он (этот метод. - Авт.) потерпит неудачу, то не из-за какой-либо присущей ему внутренней слабости. Он может потерпеть неудачу, не встретив надлежащего отклика. Тогда возникает действительная опасность, - писал в той же статье Махатма. - Благородные люди, неспособные далее мириться с национальным унижением, захотят излить свое возмущение. Они прибегнут к насилию. По моему убеждению, они погибнут, не избавив ни себя, ни свою родину от обид. Если Индия последует доктрине меча, она может одержать временную победу". И здесь Ганди высказывается как националист, горячо любящий свою родину, которой предназначено внести большой вклад в мирное развитие всего человечества: "Но тогда Индия перестанет быть гордостью моего сердца. Я предан Индии потому, что я обязан ей всем. Я абсолютно уверен, что ей предназначена особая миссия в мире".

Так думал Ганди. Такова была его позиция и аргументация по вопросу избрания метода борьбы за национальную свободу Индии. Доводы Ганди оказывали сильное эмоциональное воздействие, "но для нас и для всего Национального конгресса в целом, - отмечал Джавахарлал Неру, - ненасильственный метод не был и не мог быть религией, непогрешимым вероучением или догмой. Он мог быть лишь политикой и методом, сулящим определенные результаты, и по этим результатам в конечном итоге и надлежало судить о нем. Отдельные лица могли превращать его в религию или в несокрушимое вероучение, но ни одна политическая организация, пока она оставалась политической организацией, не могла поступить таким образом".

События в Чаури Чаура и приостановление Ганди кампании гражданского неповиновения заставили задуматься прагматически настроенных политических деятелей Конгресса о дальнейших путях развития национально-освободительного движения в стране. Многие из них, в том числе Джавахарлал Неру, пришли к заключению, что если мотивы, руководствуясь которыми Ганди приостановил кампанию гражданского неповиновения, правильны, то власти всегда смогут спровоцировать акты насилия, хотя бы через своих агентов, и освободительная борьба народа каждый раз будет заходить в тупик. Эти деятели ИНК усматривали в установках Ганди абсолютизацию ненасильственного метода (что лишало движение тактической гибкости), а также не всегда оправданный примат средств борьбы над ее конечной целью.

Правда, можно догадываться, что решение Ганди о прекращении кампании гражданского неповиновения было принято не только из-за событий в деревне Чаури Чаура. К февралю 1922 года, несмотря на повсеместный энтузиазм народа, движение пошло на убыль, ослабло руководство им; большинство наиболее активных конгрессистов оказалось в тюрьмах. В то же время в рядах Конгресса появилось множество сомнительных лиц, среди которых были и политические провокаторы, и полицейские агенты. Они захватывали в нем освободившиеся ключевые посты, вносили дезорганизацию в движение. Сами же массы были еще плохо подготовлены для самостоятельного продолжения борьбы.

Близкие к Ганди люди говорили, что он часто принимал решения, полагаясь скорее на интуицию. Он, подобно другим народным вождям, в результате постоянного соприкосновения с массами развил в себе способность определять еще скрытые тенденции в массовом движении, в настроениях народа. Поэтому скорее всего он приостановил кампанию, когда почувствовал ее неминуемую неудачу, неготовность участников кампании воспринять его ненасильственный метод в качестве незыблемого условия борьбы с колонизаторами. Правда, позднее, в 1930 году, Ганди заявит о недопустимости свертывания освободительного движения из-за случающихся актов насилия (!).

Ганди знал, как был раздосадован его решением молодой, подающий большие надежды лидер ИНК Джавахарлал Неру. В письме к нему Махатма выражал надежду, что недоумение, возмущение и даже гнев многих его соратников, вызванные его действиями, неизбежно сменятся "полным пониманием сложившейся ситуации". Ноябрьские события в Бомбее, трагический инцидент в Чаури Чаура, как писал Ганди, показали, что участники сатьяграхи нарушают принципы ненасилия, выходят из- под контроля своих руководителей, становятся все более "агрессивными, непокорными". Дабы не скомпрометировать идеалы сатьяграхи, кампанию несотрудничества надо было прекратить. "Движение отклонилось от верного пути. Мы должны вернуться на исходные позиции и снова двинуться вперед".

Приняв нелегкое решение, подавленный и мрачный, Махатма отправился в свое любимое убежище - ашрам Сабармати. Почти все его близкие соратники по Конгрессу находились в тюрьмах. К различным срокам заключения были приговорены Джавахарлал Неру и его отец Мотилал, братья Али, Ч. Р. Дас и многие другие. В ряде провинций власти арестовали сразу весь состав местных комитетов Конгресса. Колонизаторы учинили над ними суд, ничуть не заботясь о доказательствах их вины: шла поголовная расправа. Когда судили, например, Мотилала Неру, ему было предъявлено обвинение в принадлежности к нелегальной организации конгрессистских волонтеров. В доказательство причастности М. Неру к этой организации был предъявлен бланк, на котором значилась его фамилия. Опознать его подпись был вызван какой-то неграмотный бродяга, который под присягой "опознал" подпись незнакомого ему человека. Все эти сфабрикованные процессы походили на хорошо разыгранный фарс.

Мотилал Неру в ходе суда над ним держал на руках свою четырехлетнюю внучку Индиру, и присутствующие в зале восприняли это как символ того, что на скамью подсудимых была посажена вся Индия от мала до велика, весь народ.

После тревог и напряжения правительство впервые свободно вздохнуло. Между Дели и Лондоном шла интенсивная переписка. Обсуждалось, какие меры должны быть предприняты в отношении Ганди - самого руководителя движения. Британский министр иностранных дел Эдвин Монтегю настаивал на немедленном предании Ганди суду, поскольку угроза расширения "беспорядков" в стране из-за его ареста теперь миновала. Лорд Ридинг все еще не решался на этот шаг, говоря, что, находясь на свободе, Ганди представляет меньшую опасность, нежели в тюрьме. К тому же вице-король полагал, что политический престиж Ганди серьезно пострадал в связи с провалом начатой им кампании и с его арестом можно было бы повременить, пока он снова не выступит с новым антиправительственным заявлением.

Правительству долго ждать не пришлось.

Индийской общественности стало известно о содержании телеграммы лорда Биркенхэда и Монтегю правительству Индии, в которой, в частности, говорилось: "Если бы существование нашего королевства было поставлено на карту, если бы британскому правительству было запрещено выполнять свои обязательства по отношению к Индии, то Индии пришлось бы безуспешно тягаться с самым решительным в мире народом, который на это ответил бы со всей надлежащей суровостью".

Это был сильный удар по и без того израненному сердцу Махатмы. Он пишет в ответ статью. В ней говорится: "Никаких уступок королевству, пока британский лев потрясает перед нашим лицом окровавленной лапой... Пора британскому народу дать себе отчет, что борьба, начатая в 1920 году, - борьба до конца, хотя бы она длилась месяц, год, месяцы или годы". Ганди говорит, что немыслимо подчиняться дерзким вызовам Англии; народ намерен свергнуть ее правительство в Индии, индийцы не просят и не ждут пощады от своих угнетателей. Придет время, и кампания гражданского неповиновения завершится безусловной победой.

Одна за другой появляются три "мятежные" статьи Махатмы. В одной из них он во весь голос требует преобразования Британской империи в федерацию свободных и равноправных государств, каждому из которых было бы предоставлено право выйти по своей воле из "почетного и дружественного союза". В противном случае, смело бросает вызов Ганди, вся энергия "самого решительного в мире народа" будет истрачена в бесполезной попытке подавить пробудившийся в Индии дух свободы, который уже никому и никогда не удастся сломить. Гневные слова Ганди долетели до Лондона. Парламент возмущен и требует быстрого и сурового суда над "смутьяном и подстрекателем".

Вечером 10 марта 1922 г. к ашраму Сабармати подъехала полицейская машина, и Ганди был арестован. А уже 18 марта начался "великий процесс" - так называют индийцы суд над своим вождем. Отчет об этом процессе был напечатан друзьями Ганди и разошелся далеко за пределы Индии. Здание, в котором проходил суд над Ганди, охранялось крупным подразделением солдат, близлежащие улицы патрулировались нарядами пешей и конной полиции: было все предусмотрено на случай возможных эксцессов и волнений.

Правительство решает провести показательный процесс не только над Ганди, но и над всем Конгрессом. Тщательно разработан судебный сценарий, на этот раз все процессуальные нормы строго соблюдаются. В зале заседаний царит торжественно-приподнятая обстановка: спокойные бесстрастные лица судейских в черных мантиях, сдержанный шепот, какой бывает на панихидах; и над всем господствует начищенный по этому случаю королевский герб Британской империи.

Судья Брумсфилд предельно корректен. Звучит его театрально поставленный голос. Ганди предъявляется обвинение в том, что он словом и делом вызывал среди населения страны ненависть и презрение к законному правительству его величества. Судья спрашивает, желает ли подсудимый иметь защиту. Обвиняемый, верный провозглашенному им бойкоту правительственных чиновников, от защиты отказывается. К тому же он вообще не намерен защищаться и опровергать предъявленное ему обвинение. Он признает себя виновным и берет на себя ответственность как руководитель антиправительственной кампании за все трагические события, связанные с насилием, хотя он искренне стремился избежать их.

В своем письменном заявлении суду Махатма подчеркивает, что его долг перед индийским и английским обществом (поскольку этот процесс затеян для того, чтобы заручиться их поддержкой) - объяснить, почему он из верноподданного и сторонника сотрудничества с правительством превратился в нелояльного властям. В заявлении суду Ганди приводит яркие факты из своей жизни и общественной деятельности в Южной Африке и затем в Индии, которые способствовали тому, что он разуверился в возможности путем лояльного сотрудничества с правительством и осуществления реформ добиться независимости для свой родины даже в рамках единой империи.

Ганди в ответ на речь генерального прокурора берет слово. Он согласен с обвинением в том, что должен был предусмотреть последствия своих действий. Он знал, что играл с огнем, и тем не менее, если бы он был свободен, он бы снова сделал то же самое. Хотя для Ганди ненасилие является законом его веры, он говорит, что ему надо было сделать выбор: либо подчиниться ненавистному политическому строю, либо подвергнуться риску проявления насилия со стороны возмущенного народа. Он предпочел второе и поэтому готов нести за это любое, самое строгое наказание.

Ганди зачитывает свое заявление, которое звучит, как воззвание к народу. Он говорит, что полностью утратил веру в правительство, когда оно ввело драконовский закон Роулетта, направленный на то, чтобы лишить народ всякой свободы. "Я почувствовал себя призванным возглавить активную агитацию против этого закона, - продолжает звучать его твердый и спокойный голос. - Затем последовали ужасы в Пенджабе, начавшиеся бойней на площади Джаллианвала Багх и достигшие апогея в приказах о ползании, публичных порках и других неописуемых унижениях. Я понял также, что обязательство относительно целостности Турции и святых мест ислама, взятое премьер-министром перед мусульманами Индии, не было выполнено. Но несмотря на предчувствия и серьезные предостережения друзей, на сессии Конгресса в Амритсаре в 1919 году я боролся за сотрудничество и претворение в жизнь реформ Монтегю - Челмсфорда, надеясь, что премьер-министр выполнит обещание, данное мусульманам Индии, о том, что пенджабская рана будет залечена и что реформы, сколь бы недостаточными и неудовлетворительными они ни были, обозначат новую эру надежды в Индии. Но все эти надежды рухнули. Обещания не собирались выполнять. Преступления в Пенджабе пытались оправдать, а большинство виновных не только остались безнаказанными, но и продолжали служить, некоторые продолжали получать пособия из индийского бюджета, а часть их даже была награждена. Я понял также, что реформы не только не означали перемену, но были лишь способом дальнейшего выкачивания из Индии ее богатств и сохранения ее угнетения... Разоруженная Индия не имеет сил сопротивляться агрессору, даже если бы она захотела вступить с ним в военный конфликт...

Публичные порки, учиняемые колонизаторами в Пенджабе 1919 г. Из архива

...Правительство, поставленное законом в Британской Индии, служит целям эксплуатации народа. Никакая софистика, никакие фокусы с цифрами не могут скрыть того, что во многих деревнях можно видеть обтянутые кожей скелеты...

...Эффективная система террора и организованной демонстрации силы на одной стороне и лишение всякой способности отмщения или самообороны - на другой обессилили народ и вызвали в нем привычку к притворству. Эта ужасная привычка прибавилась к невежеству и самообману администраторов. Статья 124-А, на основании которой меня обвиняют, является, вероятно, наиболее яркой статьей индийского уголовного кодекса, применяемой для подавления свободы граждан. Лояльность нельзя создавать и регулировать законом... Я познакомился с некоторыми делами, прошедшими по этой статье, и знаю, что самые достойные сыны нашей родины были осуждены по этой статье. Поэтому обвинения по этой статье я считаю для себя честью..."

Среди судей смятение: весь заготовленный сценарий процесса рушится и суд превращается в трибуну антиправительственной агитации.

Ганди далее заявляет: "...Я считаю добродетелью быть нелояльным по отношению к правительству, которое в целом причинило Индии больше вреда, чем все предшествующие ему". Обращаясь к судьям и глядя на них своими чистыми и бесстрашными глазами, он говорит: "Ненасилие подразумевает добровольное подчинение наказанию за несотрудничество со злом. Поэтому я нахожусь здесь, чтобы навлечь на себя самое тяжкое наказание и с радостью подчиниться ему. Это наказание может быть наложено на меня за то, что, согласно закону, является умышленным преступлением и что представляется мне высшим долгом гражданина. Единственный путь, открытый для вас, судей и заседателей, заключается в следующем: или уйти в отставку и тем самым отмежеваться от зла, если вы понимаете, что закон, осуществлять который вы призваны, является злом и что в действительности я невиновен; или наложить на меня самое суровое наказание, если вы верите, что правительство и закон, которым вы служите, благотворны для народа этой страны и что, следовательно, моя деятельность вредит общему благу".

Судья Брумсфилд смущенно замечает Ганди, что он сам сделал для себя свое освобождение невозможным и что двенадцать лет назад за аналогичную антиправительственную деятельность Тилак был осужден на шесть лет тюрьмы строгого режима. Суд выносит Ганди точно такой же приговор. Обвиняемый гордится сравнением его с легендарным героем Индии, горячая любовь к которому в народе бессмертна и перед жизненным подвигом которого Махатма искренне преклоняется.

Кастурбай в течение всего процесса присутствовала в зале суда. На ее щеках не было облегчающих горе женских слез. Стоическая вера мужа в идею с годами закалила и ее сердце. В тяжких испытаниях, в которые Ганди часто ввергал и ее, и себя, Кастурбай всегда была ему опорой. Никогда не увядавшая любовь к жене помогала ему вынести все тяжести жизни, физические и моральные страдания. Никого и ничего не боялся в жизни Ганди - боялся он только своей Кастурбай, боялся обидеть ее, оказаться несправедливым к ней, чем-нибудь досадить ей. Но и к ней, как и ко всем своим родным, он был строг и взыскателен гораздо больше, чем к посторонним людям.

Ганди поместили в местную тюрьму, но вскоре перевели в более надежное место изоляции и заключили в одиночную камеру "прославленной" тюрьмы близ Пуны.

Кастурбай осталась в осиротевшем ашраме Сабармати, часами просиживая за ручным ткацким станком. Вместе с другими обитателями ашрама она призывала индийцев сосредоточиться в эти мрачные для народа дни на созидательной программе учения Махатмы.