Глава четвертая. Борющаяся Индия называет своего вождя

Первая мировая война с ее неисчислимыми жертвами и разрушениями окончательно убеждает Махатму Ганди в "сатанинской" природе капиталистической цивилизации, господствующей на Западе. Все законы нравственности были попраны победителями. За всеми преступлениями стояла цель голой наживы, обогащения одних за счет других. "Европа, - восклицает Ганди, - не может быть названа христианской. Она поклоняется мамоне". Но тем больше он верит в ненасилие как в единственное универсальное средство против всякого зла - внешнего и внутреннего, массового и индивидуального. "Те, кто открыл закон ненасилия в море насилия, были несравненно гениальнее Ньютона. Они были и более великими воинами, нежели Веллингтон, - возражал Ганди одному из английских генералов, хваставшемуся несокрушимой мощью Британской империи и мировой славой ее оружия. - Зная, как пользоваться оружием, владея им, они поняли его бесполезность и учили измученный мир тому* что его спасение - в отказе от насилия".

- Ненасилие - это смирение, апатия к борьбе, трусость, это отвратительно походит на добровольный приход обреченных животных на скотобойню, - полемизируют с Ганди.

- Ненасилие вовсе не означает смиренного подчинения воле злоумышленника, - спокойно поясняет Ганди. - Это скорее противопоставление всех душевных сил обиженного злой воле тирана. Ненасилие - не удел трусости, оно всегда героизм. В то же время владение ненасилием требует от человека гораздо большего искусства, нежели оно необходимо фехтовальщику со шпагой. Человек, владеющий методом ненасилия, способен бросить вызов всему могуществу несправедливой империи и отстоять свою честь и достоинство.

- Может быть, ненасилие приемлемо для одного человека, желающего уподобиться Иисусу Христу, но оно вряд ли приемлемо для всего народа, в отношениях между государствами. Взгляните на историю: она - сплошь войны, иными словами - массовое организованное насилие одних государств над другими, - возражают Ганди его оппоненты.

Ганди соглашается, что с незапамятных времен история действительно обезображена постыдными для человечества войнами. Но он тут же подмечает, что история фиксирует лишь войны, тогда как многочисленные свидетельства о жизни народов в мире, согласии и дружбе остаются фактически без упоминания. Это происходит потому, что история, по его мнению, отражает лишь события, связанные с нарушением всеобщего закона ненасилия, присущего человеку и человеческому обществу. "Сила духа и нравственность человека, - говорил Ганди, - будучи естественным даром природы, не являются предметом истории". Он соглашался, что заключенное в человеке зло нередко берет верх, однако этим вовсе не отменяется закон ненасилия, в котором гармонично соединены любовь и истина. "Жизнь не смогла бы торжествовать над смертью, если бы в ней не главенствовал этот закон. Жизнь являет собой вечный триумф над могилами",-убеждал Ганди и подчеркивал: "Мнение, что закон ненасилия достаточно хорош для индивидуумов, но не для широких масс людей, для всего человечества, является самой большой и горькой ошибкой".

Первая мировая война не принесла ни одному из народов, участвовавших в ней, ни лавров чести, ни лучшей жизни. Страданий же и проблем прибавилось как у народов-победителей, так и у побежденных.

Махатма Ганди ворвался на политическую арену страны будто стихийная сила, заставшая врасплох английское правительство в Индии. Имя Махатмы, непостижимо загадочной, на редкость истовой и в то же время, казалось бы, самой ординарной личности, вдруг пришло на уста миллионов индийцев. Раскатистым эхом оно докатилось и до стен лондонских колониальных крепостей. Хранители мировой империи поначалу хотели было воспринять Ганди как нового "восточного духовидца", как явление, относящееся больше к индийской экзотике, чем к политике, но уже вскоре поняли, что ошиблись: борющаяся Индия обрела своего вождя.

Победа Англии в войне погрузила Индию в состояние сдержанного возбуждения. Главная колония империи ожидала решающих перемен. Социальные и политические процессы в течение некоторого времени скрыто протекали в глубинах общества и лишь иногда проявлялись на поверхности в виде локальных забастовок фабричных рабочих и крестьянских волнений. Затаенное напряжение между классовыми полюсами в стране, усиливаемое иностранным гнетом, крушение надежд индийцев, связываемых с победой в войне, - все предвещало конец терпению людей, социальный взрыв, ломку устоев старого порядка.

В стране возрос вес индийских капиталистов, которые за годы войны расширили за счет военных поставок сферу своей предпринимательской деятельности. Теперь они хотели удержать и умножить свои прибыли. Конкурентная борьба индийской национальной буржуазии приводила к еще большему обнищанию тружеников города и деревни.

Имущие классы добивались от метрополии экономических свобод и равных возможностей, тогда как рабочие и беднейшие крестьяне, утратив всякую надежду на завтрашний день, готовы были идти на любые жертвы, только бы освободиться от двойных цепей рабства - своих и чужеземных угнетателей; средние классы, интеллигенция мечтали о конституционных реформах, которые предоставили бы Индии широкое самоуправление и тем самым открыли для них заманчивые перспективы роста и свободы деятельности.

Во внешнеполитическом плане Лондон после победы как бы в оплату своих векселей, выданных Индии во время войны, пригласил ее представителей присутствовать (разумеется, в составе английской делегации) на Версальской мирной конференции. Индийский национальный конгресс даже принял решение о делегировании в Версаль Ганди. Однако он не проявил к этой конференции никакого интереса и от поездки отказался.

Пользуясь положением державы-победительницы, Англия как бы в угоду Индии настояла на том, чтобы она вошла в число "полноправных" первоначальных членов Лиги наций. Решение это было принято вопреки Уставу Лиги, по которому ее членами могли стать только независимые государства.

Ганди понимал: под "Индией" имелось в виду английское правительство в Индии и что благодаря этой дипломатической акции Англия получала еще один голос в Лиге наций, где она и без того была одной из главенствующих держав. Империалистические, государства через Лигу наций устанавливали в мире послевоенный статус-кво и объявляли принципом "справедливости и чести" сохранение в неприкосновенности своих колониальных владений, расширенных за счет вновь приобретенных мандатов на колонии, отторгнутые у Германии, и некоторых территорий распавшейся Османской империи.

Так обстояло дело с обещанием Англии допустить Индию после войны к участию в мировой политике. Что же касается обещания о предоставлении ей самоуправления, то английское правительство использовало все ухищрения, чтобы не только сохранить, но и упрочить свою власть в Индии.

Министр по делам Индии Монтегю и вице-король Челмсфорд подготовили для английского правительства и парламента доклад об английской политике в Индии, на основании которого в 1919 году был принят закон об управлении Индией. Этим законом предусматривалось символическое расширение состава избирателей в центральную и провинциальные законодательные ассамблеи страны (всего с 1 до 3 % взрослого населения!). Индийцам предоставлялись места в исполнительных советах при вице-короле и губернаторах провинций для занятия постов министров здравоохранения, просвещения и некоторых других второстепенных должностей колониальной администрации. Англичане же по-прежнему полностью контролировали финансы, армию, полицию - все жизненно важные области экономики, внутренней и внешней политики Индии. Новый закон вводил избирательную систему по религиозным куриям и таким образом преднамеренно разъединял и противопоставлял друг Другу индусов и мусульман, бросая между ними яблоко раздора. Закон был рассчитан на отрыв националиста- чески настроенной буржуазии, помещиков, религиознообщинной верхушки и зажиточной интеллигенции от освободительного движения.

Кроме того, в том же 1919 году английские власти вводят в силу закон Роулетта, названный так по имени его автора - английского судьи. Закон предусматривал усиление уголовных наказаний за антиправительственную деятельность. Полиция наделялась правом подвергать аресту и тюремному заключению и судить за закрытыми дверями всех неугодных или подозреваемых в революционной деятельности.

Еще до вступления закона Роулетта в силу Ганди писал вице-королю письма и открытые послания, взывая к его справедливости, умоляя не давать своего согласия на законопроект. И хотя, как всегда, письма были уважительные, но в них чувствовалась решимость не уступать вызову властей. Вице-король так и не внял призывам Ганди.

"Раз уговоры не помогают, нужны активные и организованные действия", - решает Махатма. Он основывает "Сатьяграха сабху" - "Союз сатьяграхов", члены которого клянутся: невзирая на угрозу тюремного заключения, не повиноваться деспотическому и антинародному закону.

Ганди и его приверженцы развертывают по всей стране широкую агитацию против действия властей, выпускают листовки, повсюду организуют митинги и демонстрации. Разъезжая по стране, Ганди выступает в городах и селах перед огромным скоплением взволнованных людей, которые, встречая его, скандируют: "Да здравствует Гандиджи!"

На древней земле тамилов в Негапатаме Ганди произносит речь перед тысячами рабочих, собравшихся на лужайках города. Ганди говорит, что практически вся его жизнь прошла среди людей труда и ему известны их проблемы. Рабочие и крестьяне составляют подавляющее большинство общества. Именно им принадлежит решающее слово, от них зависит будущее Индии. Рабочие должны осознать свое достойное место среди других классов. Естественно и необходимо участие рабочих в движении за отмену оскорбительных законов, но в отличие от Запада, наставлял Ганди, где общество раздирается насилием из-за конфликта между трудом и капиталом, в Индии должно быть налажено их мирное и даже благотворное взаимодействие.

Итак, что касается социальных проблем, Ганди четко расставляет все акценты в своей схеме классового сотрудничества в общенациональной борьбе Индии за свободу. Он пока еще относит свою деятельность скорее к моральной, чем к политической сфере. Однако волей-неволей он становится руководителем своей первой общеиндийской политической кампании. Теперь все взоры националистически настроенных индийцев, включая и представителей имущих классов, были с надеждой обращены на него. Предложенный им метод борьбы за национальную независимость, как никакой другой, соответствовал переменчивым настроениям буржуазии и землевладельцев, смягчал их подозрительность к своему народу. Им уже не чудились кошмары народных бунтов, и бунты теперь не казались такими неотвратимыми. В методе, предложенном Ганди, было что-то новое, необычное, и одновременно привычное - смирение, причудливо соединенное с героической непокорностью. Каждому предоставлялась возможность выразить протест против колонизаторов: то ли в одиночку, то ли организованно - главное, без насилия приносить на алтарь борьбы личные страдания и личные жертвы, и уж конечно совсем не покушаясь ни на чьи права. И так до тех пор, пока незаконно владеющие этими правами и недобросовестно использующие эти права сами не раскаются в своих "ошибках" или будут уже не в состоянии управлять непокорным народом.

С особым энтузиазмом откликнулась на призыв Ганди молодежь. Молодые люди, с присущим им темпераментом и готовностью жертвовать собой, объявляли о своем непризнании закона Роулетта и демонстративно отправлялись в тюрьмы для того, чтобы принять страдания во имя родины и свободы. Молодой адвокат из Аллахабада Джавахарлал Неру, вернувшийся из Англии после окончания Кэмбриджа, с восторгом отзывался о кампании, проведенной Ганди: "Наконец-то появился выход из тупика, найден метод прямого, открытого и, возможно, эффективного действия!"

Но его отец - Мотилал Неру, один из авторитетнейших юристов страны и основателей партии Индийский национальный конгресс, не разделял энтузиазма сына: ему казалось просто сумасбродством сознательно навлекать на себя репрессии властей, добровольно становиться мучеником совести и безропотно переносить страдания как укор злу и политической несправедливости.

Тем не менее Мотилал Неру решает познакомиться с легендарным человеком, о котором заговорила вся Индия, и приглашает Ганди посетить семейный дом Неру в Аллахабаде. Он ведет долгие беседы с гостем наедине. Джавахарлал в этих беседах участия не принимает: отец не хочет вовлекать единственного, горячо любимого сына в опасную политическую кампанию, из-за участия в которой он может оказаться за решеткой.

Мотилал Неру - выразитель чаяний индийской элиты от национальной интеллигенции: одновременно англофил и патриот Индии. Все, что на поверхности, все, что составляет оболочку, - все это им заимствовано из Европы, пришло сюда с далеких северных островов; то же, что живет в его сердце, что суть его бытия, чувств и характера, - традиционно индийское, точнее кашмирское, откуда происходит род Неру. Баловень адвокатской карьеры и гонораров с шестизначными цифрами, получаемых от индийских князей, имущественными делами которых он занимался в Верховном суде, Мотилал Неру жил широко. Ему завидовали даже иные высокопоставленные колонизаторы. Свой дом - настоящий дворец - он не случайно назвал "Ананд бхаван" - "Обитель радости". Махатме Ганди было понятно, что в жизненные планы хозяина дома никак не входили добровольные страдания, акты самопожертвования и лишения, связанные с ненасильственными кампаниями гражданского неповиновения.

Ганди готов был к нелегкому разговору.

- Стало быть, по вашему убеждению, ненасилие и есть универсальный ключ к индийской свободе, - поинтересовался Мотилал Неру, выговаривая слова с характерной для адвокатов пытливой интонацией.

- Да, ненасилие способно остановить и сокрушить любую силу, в том числе и парализовать мощь британской империи, - ответил Ганди.

- Ненасилие как бездействие, непротивление злу, покорность. Простите, Гандиджи, так надо понимать движение сатьяграхов?

- Нет, я понимаю это совсем иначе, уважаемый господин Неру. Ненасилие требует противопоставления грубой, аморальной и несправедливой силе угнетателя всех духовных и интеллектуальных резервов отдельного человека или целой нации. Согласитесь, что сознательное принятие на себя страдания или даже смерти за торжество истины совсем не означает покорности злу или бездействия.

- Читал обо всем этом у русского графа Толстого... Тебя бьют по одной щеке, а ты подставляй другую. Только вот не так пошли дела в России.., не по Толстому.

- Не так, - согласился Ганди. - Но это еще не доказательство того, что ненасилие потерпело банкротство. Виноват не принцип, а люди, не воспользовавшиеся им... Большевики ставят себе благородную цель - мир. Однако насильственными средствами им не достичь желанного мира ни у себя дома, ни с другими странами.

- Униженные и оскорбленные индийцы имеют право на бунт, - возразил Мотилал Неру. - Хотя я, как вы, очевидно, знаете, вовсе не сторонник крайних в Конгрессе, в том числе и Тилака. И все-таки я, как индиец, понимаю и уважаю Тилака и не понимаю вас, призывающего индийцев добровольно заключать себя в тюрьмы колонизаторов.

- Мотилалджи, ненасилие как раз и есть бунт, но с той лишь разницей, что он проявляется не на кулаках и в кровавых погромах, а стоической непокорностью души и воли человека поступкам злодея или несправедливого государства со всей его машиной управления, армией, полицией, тюрьмами, - охотно пояснял Ганди.

- Такого человека не испугает тюрьма. Представьте себе, власти, боясь вас, желают упрятать вас в тюрьму, наказать. А здесь вы сами идете в тюрьму - и так тысячи, десятки тысяч людей. Власти смущены, и вы непременно одержите победу, возвысив свое достоинство и в то же время не унизив и не нанеся ущерба своему противнику.

- Ну, а как ваш метод ненасилия разрешает вопрос о священном праве собственности? - явно желая поставить собеседника в тупик, лукаво улыбаясь, спросил Неру.

Ганди уже не раз приходилось слышать подобные вопросы от представителей имущих классов и, поняв причину беспокойства собеседника, он, тепло улыбаясь ему, серьезно ответил:

- В своей жизни я отказался от владения какой-либо собственностью. Это мое личное убеждение, и оно не связано с принципом ненасилия. Должен, однако, сказать вам, что ненасилие в состоянии полностью защитить вашу честь и достоинство, но оно не всегда способно отстоять право того или иного человека на владение землей или движимостью.

- Не всегда, - выделил Мотилан Неру.

- Именно не всегда. Уже по своей нравственной природе ненасилие не обязано вставать на защиту права собственности, нажитой нечестно или путем аморальных поступков, - пояснил Ганди и добавил: - Добропорядочные землевладельцы, промышленники, такие состоятельные и образованные люди, как вы, Мотилалджи, являются опекунами народа, и воспринятое им ненасилие создаст ту необходимую социальную гармонию в нашем обществе, которой нам так недостает.

Собеседники еще долго разговаривали, а расставаясь, остались довольны друг другом. Махатма Ганди был рад, что ему удалось поближе познакомиться и найти общий язык с одним из самых авторитетных и волевых лидеров старой "конгрессистской гвардии". Тогда Ганди еще только готовился к политической деятельности в общенациональном масштабе и, естественно, искал достойных соратников. Ему уже удалось привлечь на свою сторону Махадева Десаи, Валлабхаи Пателя, Раджендра Прасада, - теперь Мотилала Неру. Мотилал Неру тоже остался доволен: он прояснил для себя позицию Ганди и почувствовал его способность повести за собой народ. Для него, юриста, было важно также узнать от Ганди, из первых уст, что праву и закону "революционная анархия" не грозит.

Проницательный Ганди обратил внимание и на молодого Неру. Вот такой лидер нужен Индии - прогрессивный, знающий мир. Но Ганди решил выждать и не торопить день завтрашний.

Прощаясь с Мотилалом Неру, Ганди подошел к Джавахарлалу и, ласково положив руку ему на плечо, посоветовал не опережать событий и не предпринимать ничего такого, что могло бы огорчить отца. С того дня Махатма становится самым близким другом семьи Неру, а Мотилал и Джавахарлал - его верными соратниками в борьбе за свободу Индии.

Закон Роулетта вступил в силу. Ганди, как он и предупреждал вице-короля, объявил всеиндийский день траура - хартал, означавший прекращение всей деловой жизни, своего рода всеобщую забастовку. Призыв Махатмы был услышан народом, и 6 апреля 1919 г. стало началом кампании гражданского неповиновения.

В этот день замерла вся страна. Хартал затронул глубины народного сознания, вернул людям веру в свои силы, озарил их души благоговением перед поруганной родиной. Индия вновь обрела себя. Начались индусско-мусульманские братания, единение народа. Впервые рабочие и крестьяне приняли участие в массовых политических демонстрациях.

Перепугавшиеся власти восприняли забастовку как приближавшуюся катастрофу и поспешили применить силу. Полиции и войскам был дан приказ разгонять демонстрации и митинги, не останавливаясь перед использованием оружия. Начались кровавые расправы в Дели, Ахмадабаде, Амритсаре, Лахоре, Бомбее. В Пенджабе вводится военное положение, границы провинции закрываются. Ганди пытается проникнуть в Пенджаб, но по дороге его арестовывают и под охраной возвращают в Бомбей.

Улицы Бомбея заполнены людьми, скандировавшими "Банде матарам!" ("Привет тебе, Родина-мать!") и "Ал-лах-и-акбар!" ("Велик аллах!") - восклицание, принятое у мусульман. Ганди видит, как отряды конной полиции врезались в гущу народа и, размахивая пиками, давили копытами лошадей стариков, женщин, детей. Пешие и конные смешались, воздух потрясали вопли искалеченных людей и крики обезумевших от ярости карателей. Ганди был потрясен.

Полицейский автомобиль доставил его к резиденции комиссара Бомбея Гриффита. Вокруг здания и в самом помещении разместились подразделения солдат и полиции. Создавалось впечатление, что город готовится к боям. Первым делом Ганди выразил комиссару свое возмущение жестокой расправой с демонстрантами. Тот резко ответил ему:

- Увидев, что толпа не поддается никаким увещеваниям, я вынужден был отдать приказ конной полиции разогнать собравшихся.

- Но, - возразил Ганди, - вы ведь знали, каковы будут последствия. Лошади буквально топтали людей. Я считаю, что не было никакой необходимости высылать так много конных полицейских.

- Не вам судить об этом, - злобно сказал комиссар. - Мы, полицейские офицеры, хорошо знаем, какое влияние на народ имеет ваше учение. И если бы мы вовремя не приняли жестких мер, мы не были бы хозяевами положения. Уверяю вас, что вам не удастся удержать народ под своим контролем. Он очень быстро усвоит вашу проповедь неповиновения законам, но не поймет необходимости сохранять спокойствие.

Не соглашаясь с мнением комиссара, Ганди уверял его, что индийский народ по природе миролюбив и противник насилия.

- Предположим, - заявил тогда комиссар, - вы убедитесь, что народ не понимает вашего учения. Что вы тогда станете делать?

- Если бы я в этом убедился, - ответил Ганди, - я бы приостановил гражданское неповиновение.

- Подождите еще немного, - угрожающе сказал Гриффит, - и вы поймете, что народ не воспринимает вашего учения. Знаете ли вы, что делается в Ахмадабаде? А что было в Амритсаре? Предупреждаю, что ответственность за эти беспорядки ложится на вас.

Если в Ахмадабаде в результате беспорядков, спровоцированных самими колонизаторами, были убиты только сержант и правительственный чиновник, то в Амритсаре произошли действительно зловещие события. Здесь, как и повсюду, власти в день всеобщей забастовки - хартала прибегли к разгону демонстраций и к избиению людей. Местные руководители хартала Китчлу и Сатьяпала были арестованы по обвинению в антиправительственной агитации. Чтобы выразить протест против ареста и высылки их из Амритсара, тысячи индийцев направились к городскому магистрату. Демонстрацию встретили солдаты. Завязалась потасовка. И с той и с другой стороны были убитые и раненые. Во время столкновения случайно пострадала английская миссионерка, некая Шервуд. Волнения разрастались. В Амритсар вошли войска под командованием генерала Дайера. 13 апреля 1919 г., в Новый год по местному календарю, на городской площади Джаллианвала Багх собралось около 20 тысяч горожан и жителей близлежащих деревень. Начался митинг. Ораторы требовали отмены закона Роулетта и освобождения из-под ареста Китчлу и Сатьяпалы. Площадь оглашало многоголосое: "Инкилаб зиндабад!" - "Да здравствует революция!" В самый разгар митинга на площадь ворвались солдаты генерала Дайера. Раздалась команда "Огонь!" Эта команда повторялась непрерывно, пока на площади не полегло около тысячи участников митинга.

Расстрел безоружных начался без предупреждения и продолжался, пока не были истрачены все патроны, и даже тогда солдаты еще расправлялись с несчастными и беззащитными людьми с помощью штыков. Это была тупая месть, хладнокровное истребление людей. Дайер действовал, как убийца-маньяк. Сразу же после кровавой бойни Дайер под страхом смерти запретил жителям города выходить из своих домов, лишив этим помощи сотни раненых, умиравших на площади.

На той самой улице, где миссионерка Шервуд получила ушибы, был установлен "пост возмездия", и в течение десяти дней английские солдаты по приказу Дайера заставляли всех проходивших мимо индийцев под дулами ружей ползти на животе. Всюду проводились публичные порки, совершались казни. Англичане хотели унизить гордый, непокорный пенджабский народ. Этот террор вполне соответствовал политической психологии колонизаторов. "Сила - единственное, что уважают азиаты", - заявил в Дели английский генерал Дрейк Брокман.

Ганди попытался незамедлительно выехать в Пенджаб. Он писал и телеграфировал вице-королю, но все было напрасно: власти и слышать не хотели об этом. По горькому свидетельству Ганди, в Пенджабе "царил полнейший произвол. Везде были созданы специальные трибуналы, которые стали, однако, не судами справедливости, а судами деспотической воли... В Амритсаре ни в чем не повинных мужчин и женщин заставляли как червей ползать на животе". Это попрание человеческого достоинства возмущало Ганди даже больше, чем пролитая кровь. Он тяжело переживал последствия руководимой им кампании гражданского неповиновения. Насилие властей мало его удивляло. Он и не обещал народу вести его к победе путем, усыпанным розами. Он предсказывал, что путь этот будет лежать через реки крови. Каждый индиец, говорил он, вступая на путь неповиновения властям, должен быть морально готовым к смерти. Достижение свободы потребует жертв.

Случаи ответного насилия со стороны возмущенного народа - вот что больше всего угнетало Ганди. Поэтому он публично признает, что совершил "ошибку, огромную, как Гималаи". Народ, заключил он тогда, еще не был морально подготовлен к осуществлению столь широкой кампании ненасильственного неповиновения властям.

В течение нескольких месяцев правительство пыталось скрыть от. мировой общественности ужасы Амритсара, а когда правду все же не удалось утаить, была назначена специальная комиссия по расследованию пенджабских событий. Но комиссия, как и следовало ожидать, разоблачать виновных не собиралась. В ее задачу входило по возможности приглушить эхо амритсарских выстрелов. Тем не менее члены комиссии все же вынуждены были отметить в своем докладе: "Мы не сомневаемся, что он (генерал Дайер. - Авт.) сумел произвести очень сильное впечатление, но совсем не то, на которое рассчитывал. Убийства на Джаллианвала Багх вызвали другие выступления... и широкое возмущение по всей стране".

Ганди призвал бойкотировать правительственную комиссию и осуществить самостоятельное расследование амритсарских событий представителями Индийского национального конгресса. Он продолжал настоятельно добиваться у вице-короля разрешения на поездку в Пенджаб, но тот отвечал: "Не теперь". Наконец, Ганди во главе группы конгрессистов, в которую вошли также Мотилал и Джавахарлал Неру, выехал в Амритсар. Материалы расследования, осуществленного конгрессистами в Пенджабе, стали свидетельством правительственной тирании и произвола колониальных чиновников. Все учиненные ими зверства были совершены в провинции, которая во время минувшей войны поставила Великобритании наибольшее число солдат.

Сквозь трагедию Амритсара Ганди увидел, однако, и ободрившее его обстоятельство: индусы и мусульмане отбросили религиозные распри и на поле амритсарской резни кровью скрепили свое братство.

В конце ноября 1919 года в Дели состоялась конференция халифатского движения мусульман Индии. И впервые в истории страны Ганди, индус по религии, был избран ее председателем. Он - ярый сторонник индусско-мусульманского единства. Для него мусульманский вопрос - ключ к единению всего народа, а стало быть и к достижению Индией независимости, к созданию в Индостане свободного светского государства. Ганди не боится упрекнуть своих единоверцев-индусов в том, что они еще мало сделали для того, чтобы ослабить религиозную нетерпимость. Он с досадой говорит о случаях, когда приверженцы двух основных религий в стране провоцировали друг друга. Индусы, например, проходя мимо мечети, нарушали "священную тишину", распевая песни. Мусульмане же зло шутили над индусами по поводу их культа коровы. Все это влекло за собой ссоры и стычки, а иногда и убийства. Англичанам индусско-мусульманская вражда казалась вечной, и их собственный мир в захваченной стране прочно покоился на этой спасительной для них вражде. Совсем не случайно поэтому призыв Ганди к индусско-мусульманскому братству привел к тому, что халифатское движение живительным потоком влилось в Индийский национальный конгресс, усилив его антиимпериалистическую направленность.

В самом конце 1919 года состоялась очередная сессия Конгресса. Она была знаменательна тем, что собралась в многострадальном Амритсаре. Но не только этим. Незадолго до сессии король Англии призвал индийцев содействовать имперским властям в осуществлении "дарованного" им нового закона об управлении Индией. По этому случаю объявлялась амнистия для политических заключенных.

Многие руководители Конгресса прибыли на сессию прямо из тюрем. Среди них были соратники Ганди - мусульмане, знаменитые братья Али. Сюда, в Амритсар, приехали Тилак, Мотилал и Джавахарлал Неру, Безант и другие видные политические деятели страны. Все они видят в Ганди вожака народных масс, человека несгибаемой воли. Однако многие консервативно настроенные конгрессисты еще не готовы воспринять ни его учение, ни его руководство. Впрочем, и они не могут отрицать того факта, что с приходом Ганди Конгресс превратился в массовую политическую партию. Это пугает "старую гвардию" Конгресса, которая не привыкла и не хотела иметь дело с народом.

В работе сессии принимает участие лидер партии "Мусульманская лига" М. А. Джинна. И хотя союз двух партий - Конгресса и Лиги кажется еще достаточно прочным, Джинну явно не устраивает единая позиция братьев Али и Ганди. Амбиция, соединенная с политическим и религиозным консерватизмом, мешает Джинне искренне сотрудничать с ними: по всему видно, что он не примирится со второй ролью в партии и сделает ставку на воинствующий исламизм, противопоставляя его общим интересам борьбы страны за независимость.

В противоположность Джинне, Ганди совсем не заботится о своем политическом авторитете: его влияние на конгрессистов было всеобъемлющим и неоспоримым. Сессия с большим энтузиазмом приняла предложенную им резолюцию о сооружении памятника жертвам амритсарского расстрела. По всей стране прошла кампания по сбору средств на памятник. В соответствии с решением сессии Ганди возглавил комиссию, которая должна была выработать новый Устав Индийского национального конгресса. По настоянию Ганди в комиссию вошел и Тилак. Позднее Ганди вспоминал об амритсарской сессии Конгресса как о начале своей политической деятельности.

В это же время Махатма Ганди при содействии своих друзей организует в Ахмадабаде издание газеты "Янг Индия" ("Молодая Индия"). Он считал, что основной целью ее должно быть воспитание и подготовка народа к проведению кампании гражданского неповиновения, пропаганда принципов ненасилия. "Янг Индия" должна была воскресить в сознании индийцев прекрасное прошлое их родины. Издательский опыт, приобретенный Ганди еще в Южной Африке, очень пригодился ему для организации выпуска газеты.

Ганди в это время был занят еще и поиском общественного механизма, с помощью которого миллионы голодных и раздетых индийцев могли бы хоть в самом малом обеспечивать свои жизненные потребности самостоятельно, вне сферы производства и распределения, установленной колонизаторами. В этом он усматривал залог успеха в проведении широкой кампании гражданского неповиновения. Его внимание привлекает движение "свадеши" - массовый бойкот английских товаров и требование развивать национальную промышленность. Оно возникло еще в 1905 году как форма протеста на решение вице-короля Керзона осуществить раздел Бенгалии по религиозному принципу и уже вскоре приобрело все-индийский характер, став по существу движением за экономическую независимость страны.

Ганди вдохнул в движение "свадеши" новую силу. Он призывает индийцев носить одежду исключительно из тканей ручного производства. Обитель Ганди на реке Сабармати становится центром возрождения ручного прядения, которое с удивительной быстротой распространяется по всей стране. По образцу старых делались новые прялки, и вот, казалось, все население Индии поголовно занялось производством кхади. Изображение прялки, по предложению Ганди, становится символом независимости на знамени Конгресса. А самих конгрессистов можно было узнать по головному убору - "топи", белой шапочке, типа пилотки, сделанной из того же кхади.

Призыв Ганди использовать ткани отечественного производства отвечал интересам местной буржуазии, которая вела конкурентную борьбу с английскими текстильными фабрикантами, но объективно этот призыв способствовал также и вовлечению в антиколониальное движение многомиллионного крестьянства страны. В сложившейся социально-политической обстановке Ганди, как еще никто и никогда, умел предложить людям программу конкретного действия. Хотя программа производства кхади и возврата к старым ремеслам была рассчитана на примирение труда и капитала, на мирное разрешение социальных проблем общества, на ненасильственное освобождение народа от жестокой колониальной эксплуатации, она тем не менее служила целям пробуждения народа и была по существу антиимпериалистической.

Известный советский индолог А. Д. Литман по этому поводу писал: "Несмотря на кажущуюся отсталость и консервативность этих взглядов, движение за внедрение кхади как временная мера имело определенный смысл и значение. Учитывая, что колониальное правительство не предпринимало никаких шагов к ликвидации массовой безработицы, Ганди считал, что кхади экономически несколько поможет безработным, а главное - поднимет в них чувство собственного достоинства, вселит в них уверенность в свои силы". По мнению Ганди, производство кхади могло подорвать установленную колонизаторами практику вывоза из Индии дешевого сырья и ввоза в нее дорогостоящих тканей, изготовленных из него. "Индия умирает с голоду, - напишет Ганди в октябре 1921 года, - ибо она лишена работы, которая ей может дать пищу... Прялка есть средство к существованию для миллионов умирающих. Голод толкает Индию к прялке".

Социальные эксперименты Ганди помимо его воли часто принимали острую форму политической борьбы трудящихся против иностранных и своих собственных угнетателей. Мечта Ганди о национальном объединении на основе социального компромисса, принципа "сарводайя" - всеобщего возрождения путем морального исправления богатых наталкивалась на суровую действительность. Богатые потому и становились богатыми, что других оставляли в нищете. И тогда Ганди, глубоко страдая, но как одержимый веря в свою идею о добром начале всякого человека, с удвоенной энергией продолжал начатое им дело.

Ганди обладал даром заражать своей идеей других. В каждого, кто общался с ним или просто приходил за советом, буть то рабочий, крестьянин, интеллигент, помещик или фабрикант, он вселял ободряющую мысль об их нужности обществу и веру в их способности служить великому делу экономического, политического и духовного возрождения своей страны.

К 1920 году влияние Ганди в Конгрессе стало быстро возрастать. К тому же за ним шла независимая тогда от Конгресса организация - Союз сатьяграхов. Успешная агитация Ганди по таким злободневным вопросам, как бойкот законопроекта Роулетта, его союз с влиятельными руководителями халифатского движения, видная роль в расследовании амритсарского расстрела, популярность в народе - все это позволило ему действовать на политической арене самостоятельно и инициативно и, руководствуясь только своей совестью и убеждениями, принимать важные решения. Вокруг Ганди стало складываться ядро самых стойких и последовательных борцов за индийскую независимость. Среди них Абул Калам Азад, весьма образованный человек того времени. До знакомства с Ганди и вступления в Конгресс он был связан с бенгальскими террористами и в борьбе с колонизаторами готов был идти на самые крайние меры; издавал газету "Аль-Хиляль" ("Полумесяц", символ ислама. - Авт.). С 1912 года Азад вместе с братьями Али возглавил халифатское движение. Теперь же он стал одним из видных сподвижников Ганди, восприняв его учение о ненасильственной борьбе с колонизаторами.

18 мая 1920 г. Ганди, Азад и Тилак встретились в Дели и обсудили план дальнейших действий по поддержке халифатского движения, которое набирало все большую силу; в нем стихийно принимали участие не только мусульмане. Дело в том, что слово "халиф" на языке хиндустани созвучно слову "кхиляф" - "против". Поэтому халифатское движение в умах многих простых индийцев ассоциировалось с призывом выступать против англичан, а не в защиту власти турецкого султана над священными для мусульман местами Мекки и Медины и сохранения за султаном титула халифа, религиозного главы всех мусульман. Хотя, разумеется, Ганди, Тилак и Азад прекрасно сознавали важность использования и религиозного чувства индийских мусульман в целях оказания давления на английское правительство. Проявляя солидарность с Турцией, азиатской страной, потерпевшей поражение в войне, индийские лидеры тем самым уже в начале 20-х годов делали шаг к созданию единого антиимпериалистического фронта зависимых и колониальных стран.

В общем, было решено, что Ганди возглавит делегацию к вице-королю и изложит ему требование индийских мусульман о том, чтобы Англия и другие страны-победительницы не навязывали несправедливого и позорного мира Турции.

Вице-король принял делегацию Ганди и пространно говорил о том, что Англия, насколько это будет возможным, учтет интересы Турции, но в заключение беседы властным тоном посоветовал индийским мусульманам "принять неотвратимое" в отношении Турции.

Тогда 30 июня 1920 г. на конференции мусульман в Аллахабаде Ганди, Шаукат Али и Азад провели решение о несотрудничестве с английскими властями в Индии. В открытом письме вице-королю Ганди писал: "Я посоветовал моим друзьям-мусульманам отказаться от поддержки правительства Вашего Превосходительства и рекомендовал индусам присоединиться к ним".

Ответ вице-короля был кратким: он охарактеризовал призыв Ганди к несотрудничеству с правительством как "самый глупый из всех глупых планов".

Тилак заявил, что на предстоящей сессии ИНК он решительно поддержит призыв Ганди. Но в ночь на 31 июля 1920 г. сердце индийского демократа и патриота перестало биться.

Потрясенный его смертью, Ганди воскликнул: "Нет уже моей самой надежной опоры!". Позднее он напишет: "...Я особенно сильно почувствовал, какой утратой для нас была смерть Локаманьи. Я был глубоко убежден, что, будь он жив, он благословил бы меня в моих начинаниях. Но если бы даже он выступил против, я бы усмотрел в этом милость и совет себе. У нас бывали разногласия, но они никогда не портили наших отношений. Поэтому я всегда думал, что связь между нами нерасторжима... Движение несотрудничества в то время было в полном разгаре, и я нетерпеливо ожидал от Локаманьи одобрения и поддержки. Какова была бы его позиция на последней стадии несотрудничества, можно только гадать, а это бесполезно. Одно несомненно: смерть его оставила зияющую пустоту".

1 августа 1920 г. Ганди вместе с письмом к вице- королю вернул свои награды, которых он был удостоен английским правительством за участие в войнах в Южной Африке. В этот же день на местной конгрессистской конференции в Гуджарате Ганди дает сигнал к началу развертывания по всей стране кампании несотрудничества с правительством.

Возражение правой оппозиции в ИНК во главе с видным конгрессистом М. М. Малавией, что провинциальная конференция не вправе принимать подобного рода решения раньше, чем его примет сессия Конгресса, не возымело действия. Призыв Ганди был услышан народом. Тогда руководство ИНК созывает внеочередную сессию Конгресса для обсуждения этого вопроса. Сессия состоялась в Калькутте с 4 по 9 сентября 1920 г.

Ганди сам подготовил проект резолюции о "прогрессивном ненасильственном несотрудничестве", согласовав его лишь с некоторыми руководителями ИНК и мусульманским лидером Шаукатом Али. Однако Ганди был совсем не уверен в том, какую позицию по проекту резолюции займут председатель сессии Лала Ладжпат Рай, Мотилал Неру, Энни Безант и другие руководители ИНК. Ему было ясно лишь одно: в Калькутте собралась внушительная группа ветеранов Конгресса, готовых дать ему бой.

Руководители Индийского национального конгресса (слева направо) Лала Ладжпат Рай, Бал Гангадхар Тилак, Бепин Чандра Пал. 1918 г.

Ганди не любил ставить задач, в выполнении которых не был уверен. Сама борьба для него была важна не столько достижением цели, сколько избранием правильных, с его точки зрения, методов ее осуществления. Он считал, что надо идти от малого к большому, через незначительное к главному, через конкретное и узко обыденное, бытовое к высокой политике, к вопросу о независимости и, наконец, к решению вопроса о власти. Порой Ганди шел на компромисс с радикально настроенным левым крылом Конгресса, иногда с консервативным, примиряя их и добиваясь сохранения единства партии. Сам же он оставался независимым и от тех, и от других. Таким был его политический метод, тактика и стратегия, которые, естественно, менялись в частностях по мере изменения исторических условий, развития в стране революционной ситуации в связи с переменами в настроениях "низов" и в положении "верхов".

В своем проекте резолюции Ганди предложил объявить кампанию несотрудничества не только в знак протеста против репрессий властей в Пенджабе, а также для того, чтобы, проявляя солидарность с мусульманским населением страны, добиться от английского правительства принятия требований халифатского движения. Против такой постановки вопроса выступил ряд делегатов сессии, в том числе и Мотилал Неру, который настаивал на включении в резолюцию требования о сварадже, то есть о предоставлении Индии самоуправления. Ганди согласился внести это изменение, и резолюция была принята. Правда, значительная часть конгрессистов отнеслась к ней с нескрываемым скептицизмом. Да и сам автор резолюции, как по всему было видно, не верил в возможность достижения свараджа в то время и рассматривал получение Индией самоуправления как довольно отдаленную перспективу, для осуществления которой предстояло пройти длинный и тернистый путь. Тем не менее включение этого требования определяло конечную цель, и Ганди согласился с Мотилалом Неру о воспитательном значении для масс предложенной им и другими конгрессистами поправки.

Резолюция, в общем-то, как и следовало ожидать, была составлена в полном соответствии с классовыми представлениями Ганди и его коллег по ИНК. В ней не было упоминаний ни о рабочих, ни о крестьянах. Она была обращена ко всему народу и даже в большей степени к его имущей части.

По мнению Ганди, первыми в кампанию несотрудничества должны были вступить те его соотечественники, от которых зависело формирование общественного мнения в стране, кто занимал дарованные им англичанами должности и имел почетные звания, кто имел слово в законодательных советах и судах, кто помогал англичанам в армии, полиции и управленческом аппарате, - одним словом, те, кто так или иначе находился на службе у колонизаторов и тем самым помогал им сохранять власть в Индии и узаконивать несправедливость, репрессии и экономическое ограбление, политическое и духовное закабаление страны.

"Данная сессия Конгресса.., - говорилось в резолюции, - придерживается мнения, что у народа Индии есть только один путь - одобрить и принять политику прогрессивного ненасильственного несотрудничества на весь период, пока упомянутые несправедливости не будут устранены и пока не будет установлен сварадж".

Далее в резолюции указывалось, что на данной стадии развития движения желательно идти лишь на минимальный риск и по возможности не прибегать к крайним мерам. На этом этапе движения Конгресс настоятельно рекомендовал: отказаться от должностей и почетных званий и уйти в отставку с постов в местных органах; отказаться от посещения правительственных приемов и от присутствия на официальных церемониях, устраиваемых правительственными чиновниками или в их честь; перестать посылать детей в английские школы и колледжи, постепенно перейти к бойкоту английских судов; военнослужащим, чиновникам и трудящимся отказываться от записи в рекруты; баллотирующимся на выборах в законодательные советы снять свои кандидатуры, а избирателям отказаться от голосования за любого кандидата, который, невзирая на рекомендацию Конгресса, стал бы баллотироваться на выборах; бойкотировать иностранные товары.

Итак, Ганди в предложенной им кампании несотрудничества с английскими властями основную тяжесть возлагал на имущие классы, буржуазию и интеллигенцию. И поступал он так вовсе не из симпатии к фабрикантам и помещикам. "Капиталисты не имеют ни достоинства, ни силы по сравнению с рабочими, - скажет он позднее. - Этими качествами обладают простые люди". Он считал, что именно привилегированные группы Индии оказались повинны в порабощении своей страны англичанами. "Англичане не завладели Индией, - говорил он, - мы им отдали ее. Они находятся в Индии не благодаря своей силе, а потому, что мы держим их здесь". Свое суждение он обосновывает фактами из истории колониального закабаления Индии.

"Кто сделал столь могущественной английскую Ост-Индскую компанию? Кто помогал английским купцам? Кто соблазнился их серебром?" - спрашивал Ганди. "Она (Ост-Индская компания. - Авт.) принимала нашу помощь, - отмечал он, - и увеличивала число товарных складов. Для их охраны она держала армию, которую мы также использовали... Индусы и мусульмане были тогда друг с другом на ножах. Это также благоприятствовало Компании, и, таким образом, мы сами создали условия, которые обеспечили Компании контроль над Индией".

Ганди резко осуждает индийскую компрадорскую верхушку за то, что она и теперь помогает колонизаторам грабить и угнетать народ, и утверждает, что именно поэтому причины, благодаря которым Англия все еще способна господствовать в Индии, остаются прежними, как и во времена Ост-Индской компании. Необходимо отказаться от сотрудничества с колонизаторами, и тогда их армия и флот будут бессильны что-либо сделать.

Принадлежа к древнему роду касты бания - купцов и ростовщиков, Ганди, хотя сам никогда и не был ни тем, ни другим, хорошо знал, что такое нажива в торговле. Купец не остановится ни перед чем, что касается прибыли. В этом его природа.

Англичан Ганди причислял к нации купцов, стремящихся любой ценой превратить весь мир в рынок для своих товаров и в сферу приложения своих капиталов. Он даже грустно шутил, вспоминая слова президента Трансвааля Крюгера, которого кто-то спросил, есть ли золото на Луне. Тот ответил, что это маловероятно, поскольку если бы оно там было, англичане давно захватили бы Луну.

Ганди никогда и ни перед кем не скрывал своего отрицательного отношения к капитализму и все-таки пользовался доверием и пониманием не только у простых людей, но и у капиталистов (крупнейшие индийские миллионеры Бирла и Тата были его друзьями). Ненасильственный моралистский метод Ганди импонировал и фабриканту, и помещику: каждый из них в душе считал себя примерным гражданином и патриотом родины, "опекуном" бедных тружеников. Интересно, что именно такими хотел видеть их и сам Ганди, искренне полагая, что творимое ими зло не их личная вина (сами по себе они хорошие люди), а скорее следствие беды, которую принесла в Индию западная цивилизация. Но поскольку они носители зла, то им, мол, и надлежит искоренить его: освободиться от влияния Запада, добиться независимости Индии. Низведенные до положения забитых рабов рабочие, крестьяне, миллионы отверженных хариджан - божьих детей (так называл Ганди неприкасаемых) - жертвы этого зла, и их надо "взять за руку" и повести к свободе, создать им жизнь, достойную человека.

Ганди отводил роль "поводыря" народа избранным представителям нации. Вот что он писал 22 сентября 1921 г. в "Янг Индия" сразу же после принятия чрезвычайной сессией Конгресса решения о проведении кампании несотрудничества: "По-моему, рабочие и ремесленники Индии еще не достигли того уровня национального самосознания, который необходим для проведения забастовки солидарности. Это наша вина. Мы, люди, посвятившие себя служению нации, до последнего времени не изучали нужд и стремлений этих классов и не заботились о том, чтобы разъяснять им политическую обстановку. До сих пор мы считаем, что лишь те, кто прошел через высшие школы и колледжи, пригодны для служения делу нации. Поэтому вряд ли следует ожидать, чтобы рабочие и ремесленники сразу же поняли интересы, выходящие за рамки их непосредственных потребностей, и пожертвовали собой ради них. Мы не должны использовать их в политических или каких-либо иных целях. Самое лучшее, что мы можем на данном этапе дать им и в то же время получить от них, это научить их уметь быть полезными себе, помочь им понять свои обязанности и права и сделать способными добиться удовлетворения справедливых требований. Только тогда, и не ранее, они будут подготовлены для деятельности политической, деятельности на благо нации, деятельности гуманной". Иными словами, речь шла о необходимости подъема сознания трудящихся масс.

Но даже эта, весьма умеренная программа антиколониального "бунта" будоражила умы некоторых представителей либеральной элиты страны. Они не хотели быть втянутыми в прямые действия, разрушать устои мира, с которыми они свыклись, и желали бы только "совершенствовать" его добродетельной активностью совместно и в сотрудничестве с англичанами и со всеми благоразумными сильными мира сего. Они, либеральные мыслители, избранные личности, стоящие в стороне от возмущенной и "безумствующей" толпы, не желают оказаться в ее гуще, боятся быть раздавленной ею. Их пугают беспорядки, чинимые "чернью"; они предпочитают мечтать о лучшем будущем, к которому прогресс должен привести Индию, как он привел к нему еще раньше "просвещенные" страны Европы. В глазах этих людей Ганди выглядел "безответственным подстрекателем и бунтарем". Забыв о своей прежней "ошибке величиной с Гималаи", роптали они, он снова взывает к неповиновению и творит бурю, в которой погибнет внутренний мир в стране.

Даже индийские патриоты, особенно из числа творческой интеллигенции, верящей в прогресс человечества и вдохновляемой идеалами революционной России, и те далеко не все поняли характер предложенной Ганди кампании несотрудничества с англичанами, в частности, отрицание им западной цивилизации, призывы вернуться к древним ремеслам, восстановить былую самобытность индийской культуры и национальных традиций.

Восстал против Ганди и его великий соотечественник Рабиндранат Тагор, в патриотизме которого не мог усомниться никто. Он не раз выступал с протестами против действий колонизаторов. Как и Ганди, Тагор, возмущенный амритсарским расстрелом, публично отказался от дарованного ему английской короной рыцарского звания. Но одно дело политика, другое - мировые духовные связи людей, рассуждал Тагор. Его широкая образованность, уходящая корнями не только в многовековые могучие слои индийской культуры, но и в культуру Запада, делала для него невозможным отречение от достижений мировой мысли. Тагор верил в то, что полное развитие личности человека может быть осуществлено лишь в великой гармонии всех народов. Его, как просветителя, пугает несотрудничество, распространяемое даже на бойкот английских учебных заведений, произведений искусства, современных духовных и материальных ценностей развитых стран Европы.

Тагор, по-прежнему высоко отзываясь о душевных качествах и религиозно-моральных устремлениях Ганди, о его светлой любви к человеку, сокрушался, что ему, Махатме, после смерти Локаманьи Тилака выпал жребий заменить его и войти в большую политику. Он скорбит о судьбе Ганди, ставшего по злому року политиком: "Нам необходимо обладать всем тем моральным напряжением, - писал он 7 сентября 1920 г., - которое проявляется в жизни Ганди и которое отличает его от остального мира... То, что столь драгоценное сокровище брошено в утлое судно политики, в бесконечные волны возмущений и взаимных упреков, - великое несчастье для нашей страны, назначение которой в том, чтобы возвращать своим душевным пламенем жизнь мертвым... Расточение наших духовных ценностей в авантюрах, которые, с точки зрения истинной нравственности, дурны, - возмутительно. Преступно претворять моральную силу - в слепую..."

Поэт восхищается светом духовного созидания Махатмы, его заботой о "возвышении души Великой Родины", но он, однако, не воспринимает элемента отрицания и разрушения связей, который, по его мнению, содержит в себе принцип несотрудничества.

И Тагор, и Ганди во вспыхнувшем между ними пламени полемики исходят из философии индуизма. Тагор видит в индуизме только позитивное начало, гармонию всего сущего. Ганди считает, что неприятие зла не менее важно, чем позитивная деятельность, и что отрицание не противоречит индуизму. "Индия забыла, как произносится слово "нет!" Прежде чем сеять - надо корчевать", - говорит в сердцах Ганди.

Тагор - за соединение культур Востока и Запада и поэтому создал у себя в Шантиникетоне "всемирный университет". Он готов учиться у Запада. "Современность принадлежит Западу, - пишет Тагор. - ...Мы - Восток, мы должны у него просветиться... Конечно, дурно, что мы давно уже оторваны от свой собственной культуры и что поэтому западная культура стоит у нас не на должном месте... Но говорить, что не следует поддерживать с ней отношения, значит принимать худший вид провинциализма... Задача современности - всемирность. Ни один народ не может ступить шага, отмежевавшись от другого. Или спастись всем вместе, или вместе погибнуть".

Махатма отвергает обвинения Тагора. "Для меня любовь к родине соединена с любовью к человечеству, - утверждает он. - Я патриот оттого, что я человек и человечен. Я не исключение. Желая служить Индии, я не причиню зла ни Англии, ни Германии. Империализму нет места в моей жизни... Патриот уже не патриот, если он равнодушен к человечеству". Ганди не причисляет себя к воинствующим националистам. "Я хочу, - отвечает он Тагору, - чтобы ветер культуры всех стран как можно свободнее веял у моего дома. Но я не хочу, чтобы он сбил меня с ног. Я не хочу жить в домах других людей как незваный гость, как нищий или раб".

Тагор верит в добрые намерения самого Ганди, но он не доверяет огромной массе его последователей - гандистам. Возвратившись в Индию после длительного пребывания в Европе, поэт был потрясен духом воспрянувшего народа. От привычного смирения людей не осталось и следа. Народ, славя своего учителя - Махатму, готов был слепо, по единому его жесту, идти за ним, не рассуждая и не думая о последствиях. Тагору казалось, что учение Ганди умственно поработило людей, сковало их внутреннюю свободу; ему представлялось, что фанатичная сила сметет на своем пути все мосты, связывавшие Индию с остальным миром.

С Рабиндранатом Тагором. 1915 г.

Ганди, однако, и в этом не соглашался с Тагором. Свадеши, по его мнению, - путь к экономической самостоятельности страны, а "несотрудничество не направлено против Запада. Оно идет против материализованной цивилизации и эксплуатации... Индия должна научиться жить, прежде чем научится умирать за человечество".

Цель Ганди - со временем наладить сотрудничество со всеми странами, в том числе и с Англией, но сотрудничество равноправное и взаимовыгодное. Он говорит, что "уйдет с поля битвы, если почувствует ненависть к англичанам". Махатма учит любить тех, против кого борешься, но не мириться с пороками. Противники Ганди, возражая ему, заявляют, что эта формула годится для проповеди в храмах, но она слишком утонченна для крестьянских полей и заводских цехов.

В августе 1921 года в Бомбее Ганди присутствует при сожжении огромных тюков дорогих английских тканей и в ответ на отчаянные заклинания англичан пишет в статье "Этика разрушения" о благотворном "перемещении народного гнева с людей на предметы".

Тагор боится, что постоянное напоминание о несправедливостях, причиненных Индии Европой, лишь отравит народное сознание ядом буйства и тогда уже у самого Ганди не хватит силы, чтобы, использовав свое нравственное превосходство, вести народ "под уздцы". Тагор считал, что, как бы ни был велик Ганди, он обладал силой лишь одного человека, а руками одного человека, каким бы огромным влиянием он ни пользовался в стране, Индия не может быть удержана. Поэт согласен, что "золотой кнут" Махатмы в состоянии пробудить народ к правде и добру, но решить величайшую задачу - добиться независимости не под силу и вождю. Вождь должен объединить свои усилия со знанием и опытом всей нации, сотрудничеством миллионов с государственными мужами. Так рассуждал Тагор и некоторые другие представители индийской элиты.

Полемика между Ганди и Тагором вылилась на страницы печати. 1 октября 1921 г. в "Модерн ревью" Тагор помещает статью "Зов истины", в которой обрушивается на вождей за их умственный деспотизм. Но перед тем, как укорить Ганди, поэт адресует ему хвалебную оду.

Вспоминая подъем национально-освободительного движения в Индии 1907-1908 годов, он отмечает, насколько неспособными были тогдашние политические лидеры Индии по сравнению с людьми, говорившими по-английски, насколько книжной была их мечта о свободе. Теперь же "явился Махатма Ганди. Он побывал на пороге множества нищенских хижин в одежде нищего. Он говорил с бедняком на его родном языке. Тут, наконец, была истина, а не книжная цитата. Данное ему имя Махатмы - его истинное имя. Кто еще не почувствовал, что все люди Индии одной с ним крови и плоти?.. Как только истинная любовь встала у дверей Индии, дверь эта широко раскрылась..."

После этих восторженных слов Тагор говорит о крушении своих надежд, о горьком разочаровании тем, что он увидел, вернувшись на родину. "Какая-то внешняя сила двигала каждым, - писал он, - и заставляла всех говорить на один голос и впрягаться в одну повозку. Повсюду я услышал, что и культуру, и разум необходимо запереть, а самим закабалиться в слепом подчинении... Так легко раздавить внутреннюю свободу человека во имя свободы внешней!" Вот о чем сокрушался поэт. Он считал себя свободно мыслящей личностью. Поэт призван воспевать радости жизни, даже если ему приходится петь на развалинах времени; его "внутренняя музыка важнее грома с неба".

Через несколько дней, 13 октября, Ганди поместил в "Янг Индия" ответ Тагору. Он, называя поэта "великим часовым", благодарит его за то, что тот стоит на страже, оберегая Индию от опасностей.

Махатма вовсе не перечит поэту насчет важности свободы выбора для человека. "Слепое подчинение, - соглашается он, - часто унизительней насилия, произведенного кнутом тирана". Ганди тоже обращается к разуму, а не только к чувству. Если страна прибегла к бойкоту иностранных товаров и ручному ткачеству, то не из-за одного отчаяния, но и после долгого размышления, разъясняет он свою позицию. "Тагор говорит о терпении, - пишет он, - однако довольствуется своим пением. Теперь война. Пусть Поэт отложит лиру. Он будет петь позже. Когда дом в огне, каждый хватается за ведро воды... Когда окружающие меня люди умирают с голоду из-за отсутствия пищи, единственно, что мне позволено, это - накормить голодных... Индия - дом в огне... Индия умирает с голоду, ибо она лишена работы, которая ей может дать пищу... С каждым днем Индия становится все обездоленней. Кровь уже почти не струится по ее жилам. Если мы не решимся на что-нибудь, то она погибнет... Кто питается не трудясь - равен ворам...

Голод толкает Индию к прялке... Поэт живет в завтрашнем дне и хотел бы от нас того же. Нашему восхищенному взору он преподносит прекрасную картину птиц, поющих ранним утром хвалебные гимны и порхающих в небе. Птицы эти сыты".

Ганди пишет, что считает невозможным облегчить страдания голодающих услаждением их слуха райским пением. Людям надо дать заработок, чтобы они могли насытиться.

"Но спрашивают: почему же и мне, которому не надо работать, чтобы быть сытым, тоже надо прясть? - задает риторический вопрос Махатма и отвечает:- Потому, что я ем то, что мне не принадлежит. Я живу трудами моих соотечественников. Проследите путь тех денег, что приходят в ваш карман, и вы увидите, что я говорю правду!.. Необходимо прясть! Пусть каждый прядет! Пусть Тагор прядет, как и все! Пусть сожжет свое заграничное платье!.. В этом задача нашего времени. Завтрашним днем мы займемся после".

Слова Ганди звучат, как волевой призыв вождя, который во всенародной борьбе беспрекословно повинуется дисциплине сам и требует того же от остальных.

Одержимость Ганди пугает не одного Тагора. Даже Ромен Роллан, внимательно следивший из далекой Франции за полемикой двух гигантов Индии и постоянно восторгавшийся Махатмой, разделяет некоторые опасения Тагора. В раздумьях о стоических усилиях Ганди он пишет: "Бесспорно, в человеческой борьбе дисциплина есть долг каждого. Но несчастие состоит в том, что те, кто обязан за ней следить, - приближенные вождя - суть нередко люди узкого ума; и для себя, и для других они средства делают целью. Правило их прельщает именно своей узостью, ибо они находятся сами на узком пути".

И в самом деле, некоторые сторонники Ганди толкуют идеи своего учителя извращенно, в духе реакционного национализма, доходя до отрицания всего неиндийского и возводя в абсолют то, что у Ганди есть понятие относительное, применимое лишь во взаимосвязи с другими явлениями и в конкретных исторических условиях. Ганди не претендует на звание теоретика или философа - он практик; он осуществляет социальный эксперимент, и его лаборатория - вся страна. Ашрам Ганди с его обитателями на реке Сабармати - центр этой лаборатории. Между ашрамом Ганди и тагоровским Шантиникетоном помимо желания их хозяев возникает нечто вроде идеологического соперничества. Оно осуществляется интеллигентно, по нерушимым правилам преданной дружбы и взаимного уважения. Когда один из журналистов приписал Ганди слова, сказанные им по поводу своего ашрама и Шантиникетона и которые будто бы были неуважительны для последнего, то Махатма счел необходимым опубликовать в "Янг Индия" специальную заметку. "Если бы мне пришлось решить вопрос о превосходстве того или другого.., я бы высказался за Шантиникетон. Он - старший брат, он древнее годами и мудростью. Но пусть жители Шантиникетона остерегаются быстрого движения маленького ашрама", - с теплым юмором писал Ганди.

Разногласия между Ганди и Тагором останутся, но трагизм в отношениях этих двух великих индийцев только еще больше усиливает многогранность проявлений прекрасной национальной души индийского народа, его культуры, порыва к социальной справедливости, стремления видеть свою родину свободной и процветающей. Оба они, каждый по-своему, бесконечно дороги и понятны каждому индийцу.

Расходясь в частностях, и Ганди, и Тагор всегда держались друг друга. Тагору принадлежат слова, под которыми легко подписался бы Ганди. Предсказывая духовное возрождение Индии и размышляя о принесенных индийским народом жертвах во имя свободы, Тагор утверждал, что "у Запада непоколебимая вера в силу материальных богатств. Поэтому, как бы он ни кричал о мире и разоружении, его кровожадность от этого не уменьшится". Ганди, как и Тагор, мечтает доказать миру, что сила народного духа, его добрая воля могущественнее силы подавления и силы оружия. Он глубоко верит, что миссия Индии и человечества в целом заключается в том, чтобы следовать истине, которая не только сделает возможным разоружение, но и преобразует это разоружение в огромную созидательную силу, с осуществления которого будет исчисляться подлинная история человеческой цивилизации. Разумеется, все эти мысли Ганди облекал в религиозную форму, говорил о божественном предназначении человека.

"О, Тагор, о, Ганди, реки Индии, подобные Инду и Гангу, - страстно призывает Ромен Роллан, - обнимите в двойном объятии Восток и Запад; первый из вас - полный величественного света, второй - трагического героизма, оба вы струитесь от Создателя к земле, изборожденной плугом насилия; бросьте в нее его семя!" Ромен Роллан подчеркивает то, что объединяет великих индийцев - это социальная справедливость, это извечная идея человека о мире и счастье на земле.

Помимо Ромена Роллана, на Ганди обратили внимание многие мыслители и литераторы западного мира. Их больше всего привлекает Ганди как классовый миротворец, новый пророк; они воспевают его нравственно-религиозные доктрины, его аскетизм и жертвенность; для них он выразитель абстрактной истины и высоких моральных качеств, но не классовых интересов индийской буржуазии. Моральные и духовные ценности, проповедуемые им, они сравнивают с догматами Будды, Христа, учениями Сократа и Толстого. Первую книгу о нем - "Ганди, индийский патриот в Южной Африке" пишет Джозеф Доук; о Ганди пишет английский квакер Карл Хис, а американский священник Холмс в своей книге "Мой Ганди" прямо отождествляет его с Христом.

Сопоставления Ганди с пророками, а то и с самими богами немало раздражают его. Он не устает повторять, что он простой человек, как все. "Я считаю себя смиренным тружеником, смиренным рабом Индии и человечества, - говорит Ганди, - ...я не предлагаю новых истин... Я бросаю новый свет на многие старые истины..."

Буржуазные исследователи, основываясь исключительно на идиллических представлениях о жизни и деятельности Ганди, пытаются доказать, что Конгресс воспринял гандистские принципы только из любви и уважения к самому Ганди. Эти исследователи яростно опровергают утверждение, что гандизм - идеология национальной буржуазии. При этом они ссылаются на личное отвращение Ганди к власти. Джордж Кэтлин, например, доказывает непричастность Ганди к буржуазной политике таким рассуждением: "Опытный политик (из всего, что я о них знаю, это можно заключить с уверенностью) стремился бы стать генерал-губернатором Индии". А Ганди отказывается от государственных постов и поэтому он, дескать, не выражает интересов какого-либо одного класса, а лишь проявляет свою личную волю.

Ганди - признанный вождь национально-освободительного движения - не мог не привлечь к себе внимание сторонников марксистско-ленинской идеологии. Речь шла об освободительной борьбе зависимых стран Востока - части международной борьбы прогрессивных сил человечества против империализма.

В. И. Ленин пристально следил за послевоенным подъемом национально-освободительного движения в Индии. Исключительный научный и исторический интерес представляет признание им руководящей роли Национального конгресса в этом движении и выдающегося места в нем Ганди как вдохновителя и вождя народных масс.

В то время в Индии еще не было коммунистической партии, хотя, находясь в эмиграции, часть индийцев восприняла марксизм и поддерживала связь с Коминтерном. Среди них был М. Н. Рой, который на II конгрессе Коминтерна занял сектантскую и крайне левую позицию при анализе политической обстановки в Индии.

Рой считал себя непререкаемым знатоком индийской действительности. Но, так и не сумев усвоить творческой сути марксизма, он механически переносил схему расстановки классовых сил в развитых капиталистических странах на колонии, на Индию. Когда в Индии еще не было коммунистической партии, когда рабочий класс был еще политически не организован, Рой уже ставил его в авангард национально-освободительного движения. Он недооценивал ленинской оценки антиимпериалистической роли национальной буржуазии в колониях и настаивал на проведении в отношении нее твердой негативной линии. И в этой связи Рой утверждал, что "как религиозный и культурнический возрожденец, Ганди неизбежно должен был быть реакционером в социальном отношении, как бы революционно он ни выглядел политически".

Позиция Роя в корне расходилась с высокой оценкой, данной Лениным Тилаку и Ганди. Еще в мае 1913 года Ленин в статье "Отсталая Европа и передовая Азия" писал: "В Азии везде растет, ширится и крепнет могучее демократическое движение. Буржуазия там еще идет с народом против реакции"^*. В 1920 году Ленин, отвечая на послание индийских патриотов, приветствовал "тесный союз мусульманских и немусульманских элементов"^**. Это было прямой поддержкой усилий Ганди по созданию индусско-мусульманского единства в стране. Ленин прозорливо увидел огромное политическое значение этого единства в чрезвычайно сложных, специфических условиях освободительной борьбы в Индии. Для Роя же национальное единство, которого добивался Ганди, было сугубо религиозным, реакционным.

^* (Ленин В. И. Полн. собр. соч. - Т. 23. - С. 167.)

^** (Ленин В. И. Полн. собр. соч. - Т. 41. - С. 122.)

Все то, что В. И. Ленин называл "борьбой за азбучные права человека, за демократию" в Азии, как раз и составляло суть политической деятельности Ганди, его страстного стремления к пробуждению национального и демократического самосознания масс, к освобождению их от векового рабства и утверждению основных прав человека на труд и достойную жизнь.

Вернемся к программе, которую принес с собой в Конгресс Махатма Ганди. Поначалу она встретила яростную оппозицию руководства ИНК и справа, и слева. Но средние слои населения города и деревни, которые хлынули в Конгресс с приходом Ганди, скоро стали преобладать в конгрессистской партии и с энтузиазмом подхватили эту программу.

В чем же был секрет популярности гандистской программы действий? Многие десятилетия, после кровавого подавления сипайского восстания в 1857-1859 годах, народ не видел никакого выхода из неуклонно ухудшавшегося положения, растущего обнищания, безработицы. Массовое разорение мелких собственников усиливало недовольство местной буржуазии. Однако робкие протесты и петиции, к которым прибегал Конгресс до прихода в него Ганди, сопровождавшиеся каждый раз неизменным восхвалением британской короны, не могли поколебать правительство.

Передовые и образованные люди в Индии, какими были Тилак, Ганди, Мотилал и Джавахарлал Неру, братья Али и многие другие, знали, что порабощенные народы и классы добивались свободы вооруженной борьбой. История Европы и Азии богата такими примерами. Опыт Великой Октябрьской социалистической революции учил, что в России к тому времени сложились иные, чем в Индии, условия: царская власть была слаба, на сторону революции перешли армия и флот, рабочим классом руководила большевистская партия во главе с В. И. Лениным. В разобщенной Индии путь вооруженной борьбы, казалось, исключался. Невооруженный и политически неподготовленный к восстанию народ не мог противостоять первоклассной армии колонизаторов, усиленной хорошо оплачиваемыми наемниками из других стран. Любое вооруженное выступление индийцев было бы легко подавлено колонизаторами и дало бы повод для дальнейшего ужесточения режима. К тому же Ганди хорошо знал миротворческую психологию крестьян. Крестьянин отлично владел деревянным плугом, но он не умел обращаться с оружием. Да и где бы он взял оружие?

Еще когда Ганди руководил сатьяграхой в Южной Африке, один из английских чиновников без обиняков сказал ему: "Я иногда хочу, чтобы вы прибегли к насилию, подобно английским забастовщикам. Тогда нам сразу стало бы ясно, как поступить с вами". Ганди ответил, что "подобным образом" высказывался и глава расистского режима генерал Смэтс.

По убеждению Махатмы, в Индии сложилась обстановка, аналогичная обстановке в Южной Африке: правительству было бы гораздо легче расправиться с вооруженным выступлением восставшего народа, чем с мирным всенародным бойкотом всей системы колониального рабства. Действительно, соотношение сил между империализмом и национально-освободительным движением в стране делало крайне трудной и малоперспективной победу вооруженного народа.

Тактика индивидуального террора, которая в отдельных случаях применялась индийскими патриотами, не оправдала себя, она только деморализовала народ. Ганди решительно отвергал терроризм как метод политической борьбы. Стихийно возникавшие локальные бунты крестьян и рабочих не могли подорвать великолепно организованную государственную машину, сокрушить мощный аппарат подавления - полицию и армию.

В этих условиях Ганди выступил со своей программой несотрудничества. Она была реалистичным и достаточно действенным способом давления на правительство, деятельность которого в значительной степени основывалась на сотрудничестве с самими индийцами. Отказ населения страны от сотрудничества с правительственными учреждениями, бойкоты, неповиновение законам, неуплата государственных налогов - все это грозило развалом всей колониальной структуры управления, падением авторитета власти. Было несомненным, что Ганди удалось обнаружить своего рода "ахиллесову пяту" правительства. "Сатьяграха являлась ярко выраженной, хотя и ненасильственной, формой сопротивления тому, что считалось злом, - писал Джавахарлал Неру. - Фактически ее следует считать мирным восстанием, высокоцивилизованным методом войны, угрожающим при этом стабильности государства. Она стала эффективным способом пробуждения широких масс к действию, методом, который отвечал особенностям психического склада индийского народа".

Ганди не выступал за мир с колонизаторами, он объявлял им самую беспощадную народную войну, но войну невооруженную. Он верил, что горе и страдания миллионов есть тоже один из видов энергии народа и если эту энергию направить в одно русло, то ни штыки, ни пули, ни виселицы - ничто не в состоянии убить волю нации, ее порыв к свободе.

Политические умы империи увидели в Ганди опасного противника. Лондон торопился осуществить реформы Монтегю - Челмсфорда - выборы в законодательные собрания в Индии и тем самым создать в индийском обществе надежную прослойку из послушных англичанам соглашателей, воспрепятствовать Ганди осуществить свою программу несотрудничества. Но на этот раз время и обстоятельства изменились. Группа индийцев, согласившихся баллотироваться в законодательные собрания, была заклеймена позором. Им пришлось уйти из Конгресса. Жалкая группа соглашателей назвала себя партией либералов. Народ же по призыву Ганди вступил в подлинную борьбу с колонизаторами, которая шла за стенами этих бутафорских собраний в городах и селах страны.

В 1920 году наметился рост классового единства индийских рабочих; прошли всеобщие забастовки в Бомбее, Джамшедпуре и других промышленных центрах, возникло профсоюзное движение. На многолюдном митинге, состоявшемся в мае 1920 года в Бомбее, было принято решение об основании Всеиндийского конгресса профсоюзов. Участники митинга осудили практику произвольного назначения властями представителей индийских рабочих на Международную конференцию труда в Женеву. Ганди энергично отстаивает право рабочих иметь свои собственные организации и уполномочивать избранных ими представителей для защиты интересов рабочих на любом уровне. Он присутствует на многих митингах и собраниях рабочих, поддерживает их общедемократические и экономические требования. Но как и прежде, предостерегает их от насильственных действий против предпринимателей и властей; без устали проповедует идею "совладения" промышленными предприятиями капиталистами и рабочими. Правда, идея эта слишком отвлеченна, умозрительна и не очень-то понятна рабочим.

Отношения между владельцами фабрик и заводов с рабочими, заключает Ганди, не должны строиться по принципу хозяев и слуг. "Рабочие - не слуги, а совладельцы... Труд сам по себе является реальным капиталом, поскольку он - источник всех богатств".

Для индийских рабочих, находившихся в условиях ужасающей нищеты, работавших по 12-16 часов в сутки, никогда не пользовавшихся элементарными человеческими правами, предложения Ганди об урегулировании трудовых конфликтов на основе арбитража уже означали большое достижение.

Экономические требования рабочих, с одной стороны, удерживали их от прямых политических выступлений, а с другой - напротив, пробуждали у них сознание своей силы и убеждали в необходимости укрепления классовой солидарности и создания своих собственных организаций. Сама жизнь, опыт борьбы постепенно приводил рабочих к мысли об иллюзорности классового мира, к достижению которого искренне стремился Махатма Ганди. Как бы там ни было, влияние идей Ганди в индийском рабочем движении того времени оказалось преобладающим. Благодаря его усилиям экономическая борьба рабочих все теснее увязывалась с проводимой им кампанией гражданского неповиновения, а следовательно, с общенациональной борьбой за независимость Индии.

Поднимался на борьбу самый многочисленный класс Индии - крестьяне, в руководстве которым Ганди и Конгресс преуспели больше всего. Это возвещало начало новой исторической эпохи в стране. Хотя во многих провинциях страны крестьянские волнения все еще носили бунтарский, стихийный характер и принимали религиозную окраску, уже намечалась тенденция к организованным и координированным выступлениям сельских тружеников против феодальных порядков, поддерживаемых колонизаторами. Впервые члены Конгресса, следуя примеру Махатмы Ганди и его ближайших соратников, отправились в деревни, чтобы создать там местные организации конгрессистской партии и помочь политическому пробуждению крестьян.

На очередной сессии Конгресса в Нагпуре, состоявшейся в декабре 1920 года, политическая линия Ганди была закреплена окончательно. "Старая гвардия" отступила, и гандизм стал официальной идеологией партии. Ладжпат Рай и Дешбандху Дас, находившиеся еще на предыдущей сессии ИНК в оппозиции к Ганди, теперь решительно выступили в поддержку его программы несотрудничества. Руководители Конгресса, за малым исключением, пришли к единодушному выводу о неприемлемости для условий Индии ни политики реформ, ни политики насилия. Верх взяла третья линия - предложенная Ганди тактика активного ненасильственного сопротивления колонизаторам.

Основная дискуссия на сессии развернулась по вопросу о путях достижения Индией свараджа - самоуправления или независимости. Понятие "сварадж" толковалось по- разному. Малавия и Джинна настаивали на том, чтобы целью ИНК стало получение Индией самоуправления в рамках Британской империи. Однако делегаты сессии приняли первоначальный проект этой резолюции, одобренный Ганди, который, кстати сказать, тоже не отличался особой ясностью. Конгресс ставил задачу добиться независимости Индии в рамках Британской империи, если это будет возможным, или вне империи, если возникнет такая необходимость. Иными словами, руководители Конгресса давали понять Лондону, что вопрос о том, останется ли Индия в составе империи или нет, будет зависеть от того, насколько благоприятную позицию по отношению к национально-освободительному движению займет Англия.

Сессия, по настоянию Ганди, утвердила также специальную резолюцию об индусско-мусульманском единстве. Принятие такой резолюции казалось Ганди особенно важным, поскольку руководитель Мусульманской лиги Джинна решил выйти из состава Конгресса. Его уход омрачил настроение делегатов сессии и серьезно расстроил Ганди. По словам Джавахарлала Неру, Джинна "вышел из Конгресса не из-за разногласий между индусами и мусульманами, а потому, что не мог приспособиться к новой и более передовой идеологии, а в еще большей мере потому, что ему неприятны были толпы оборванных людей, говоривших на языке хиндустани, которые хлынули в Конгресс. Он считал, что политика - это более высокая материя, которой надлежит заниматься в законодательной палате или узкой комиссии". Тогда, благодаря усилиям Ганди, раскола между религиозными общинами из-за позиции Джинны не произошло. Но его выход из Конгресса ничего хорошего не сулил: было очевидно, что такой человек, как Джинна, не будет пассивным наблюдателем событий и от политической деятельности не отойдет. К тому же у него было немало сторонников среди мусульманской религиозной верхушки; он пользовался большой благосклонностью и высших английских чиновников как в Дели, так и в самом Лондоне. Ганди понимал, что Джинна был политической фигурой, с влиянием которой в консервативных кругах страны нельзя было не считаться. И все же Махатма, делая ставку на массовость движения в борьбе за независимость Индии, представляет на рассмотрение нагпурской сессии Конгресса разработанный им новый устав партии, принятие которого означало превращение ИНК в широкую, разветвленную по всей стране политическую организацию.

Уставом предусматривалось создание высших, действующих между сессиями органов Конгресса: более широкого Всеиндийского комитета и узкого Рабочего комитета; в провинциях предлагалось образовать местные отделения ИНК.

В результате организационной перестройки Конгресса число его членов скоро достигло 10 миллионов человек. Из числа молодежи были созданы отряды волонтеров-добровольцев. Корпус волонтеров численностью в 150 тысяч человек стал настоящей опорой Конгресса. В рамках кампании несотрудничества волонтеры организовали демонстрации, митинги, разъясняли населению решения Конгресса.

Дух гражданского неповиновения быстро распространялся по всей стране. Напряжение росло с каждым днем. Столкновение в национальном масштабе стало неизбежным.