6

Будда говорил, что люди разными путями приходят к совершенству. Разными путями идут и народы к жизни более совершенной; в выборе пути сказываются история, национальный характер. Прошлое Индии богато трагическими событиями, сменами династий, нашествиями завоевателей, собиранием и распадом государства. Ашоке были подвластны Афганистан и Белуджистан. При Гуптах индийские княжества существовали на Цейлоне и на островах Индонезии. А были эпохи, когда Индия представляла собой мозаику крохотных государств. Не раз чередовалось то, что историки называют "расцветом" и "упадком". Однако разрыва не было, существовала преемственность, века не вытесняли один другой, а уживались рядом, как они уживаются рядом на улицах современной Калькутты и Мадраса.

В Европе язычников обращали в христианство. Византия противопоставила себя Риму. Лютер обличал Ватикан. Гуса сожгли на костре. Торквемада искал еретиков. Бушевали религиозные войны, была Варфоломеева ночь Казалось бы, в Индии с ее религиозностью должны были происходить резкие перемены, преследования инаковерующих, отречение миллионов Но вот был Махавира, прозванный "Джина" или "Джайна" ("Победитель"). Он увлекался математикой, космологией, но от традиционного брахманизма перенял веру в перевоплощение. Его последователи не преследовали брахманов, и брахманы примирились с существованием джайнов. Пришел Гаутама, прозванный Буддой. Он принес новые этические принципы, но и он признавал переселение душ. Буддизм вскоре стал религией, которую исповедовал один из самых знаменитых правителей древности, Ашока. Но Ашока с почтением относился к брахманизму. После него одни правители Индии были буддистами, другие - брахманистами, третьи - джайнами. Различия между этими соседствовавшими религиями постепенно сглаживались. Буддизм стал государственной религией во многих азиатских странах, а в Индии он померк. Однако и поныне можно увидеть рядом с храмами Вишну храмы буддистов и джайнов. Книга Упанишады, написанная за много веков до нашей эры, оставалась священной для Рабиндраната Тагора, который был нашим современником.

Ислам слыл воинствующей религией, и, когда мусульмане завоевали Индию, можно было предположить, что они опрокинут не только индуизм, но и весь уклад индийской жизни. Однако в тот самый год, когда французский король Карл IX отдал приказ об убийстве протестантов, мусульманский царь Индии Акбар провозгласил основой государства веротерпимость: ислам приспособился к Индии.

В Пондишери я видел карту, на которой отмечены все чужеземцы, вторгавшиеся в Индию. Не скрою-мне было приятно, что в длинном перечне нет моих соотечественников. Тверской купец Афанасий Никитин добрался до далекого Бидара не для того, чтобы его завоевать, и никогда он не помышлял о создании "Ост-Индской компании". Маленький Пондишери прежде всего увидел голландцев, их вскоре сменили датчане, потом пришел француз Дюплекс и начал воевать против англичан. А индийцы, проходившие мимо воинственного французского маркиза, твердо знали, что их город не "Пулесере", не "Пельзери" и не "Пондишери", а Пучери; они рассказывали детям о том, что богиня Парвати ездит на быке Нанда, и повторяли стихи тамильского варианта "Рамаяны", написанного в девятом веке поэтом Камбаром.

Разумеется, меньше всего я хочу этим сказать, что индийцам претит движение времени. Напротив, история Индии изобилует проповедниками, выходившими из недр народа и боровшимися против окаменелости кастового общества, крестьянскими восстаниями, а в прошлом веке и в этом - рабочими стачками. Завоевателям пришлось уйти из Индии не потому, что они вдруг почувствовали угрызения совести, а потому, что индийский народ не хотел больше мириться с иностранным игом. Был и есть в Индии непрестанный порыв к будущему. Однако любая религиозная ересь, любое смелое начинание, любое социальное движение, глядя в будущее, непременно опирались на традиции, на народные легенды, на далекое прошлое.

Писатель Прем Чанд на десять с лишним лет был моложе Максима Горького, которого он ценил и любил. Новеллы Прем Чанда правдивы, порой трогательны, порой жестоки и всегда человечны. Этот писатель и по своим политическим убеждениям и по своей художественной манере - подлинный новатор. Однако древнейший эпос Индии он считал живым и говорил: "Эти книги новы поныне". Каждый русский любит "Слово о полку Игореве", как каждый француз любит "Песню о Роланде", но для русских или французских авторов эти эпопеи - изумительные памятники старины, в то время как для Прем Чанда подвиги героев "Рамаяны" были неразрывно связаны с современниками, жизнь которых он описывал.

Древнее искусство Индии мне показалось понятным, близким не только потому, что, как всякое большое искусство, оно выдержало испытание временем, но и потому, что оно связано и с работами современных художников и с жизнью страны. Я помню чувства, овладевшие мной в Акрополе; это было восхищение, омраченное мучительным °ЩУЩением отдаленности: так иногда в памяти старого человека встает клочок его детства - солнечный зайчик на крашеном полу или игрушка, но тщетно он пытается восстановить связь дней, ему трудно себе представить, что перед ним не случайное видение, не страница книги, а начало его собственной жизни. После Акрополя современные Афины кажутся другим миром, никто там не верит в Зевса-громовержца, никто не живет по заветам Платона, а художники, пытающиеся оживить традиции эллинского искусства, похожи на вечных учеников любой художественной школы мира. Не то в Индии. Я был в Махабалипураме; на самом берегу Индийского океана сохранились памятники, известные под названием Семи пагод. Когда-то вокруг них был большой город, столица Паллавов; от него ничего не осталось, кроме прибрежных скал, превращенных зодчими и скульпторами седьмого века в часовни и во множество статуй: боги, слоны, всадники, девушки, коровы. Из камня выступает жизнь, она драматична, напряженна, но есть в ней своя трудная гармония. Рядом море, несколько кокосовых пальм, выжженная солнцем бурая трава, песок, печальные лачуги крестьян. Эти крестьяне каждый вечер молятся в храме вишнуистов, и об этом невольно думаешь, глядя на каменного Вишну, который опускается на морское дно, чтобы спасти новорожденную Землю. В соседнем Мадрасе - и об этом тоже думаешь - выставка современного искусства Конечно, художники далеки и от индуизма и от слепой привязанности к прошлому, но в их работах легко найти нечто общее со скульптурой Махабалипурама.

Некоторые иностранцы, приезжающие в Индию, при виде мавзолея Тадж-Махал в Агре думают, что это и есть вершина индийского искусства. Слов нет, в Тадж-Махале многое от Индии - ее лирическая настроенность, чистота. Однако Тадж-Махал - родной брат гренадской Альгамбры, выражение мыслей и чувств просвещенного мусульманства; тот же светящийся мрамор, тот же легчайший купол, словно невидимыми нитями подвешенный к небу, то же любование пропорциями, та же роскошь материала. Запрещая изображение бога и человека, ислам повсюду способствовал расцвету архитектуры, напоминающей алгебраические формулы, а живопись и скульптуру сводил к орнаменту

Не в Агре, не в Дели, да и не в поздних причудливых храмах юга Индии нужно искать подлинное ее искусство* его памятники по большей части расположены далеко от больших городов, вне населенных пунктов. (Может быть, поэтому они и сохранились.)

Посмотреть Акрополь, находясь в Греции, легко, как легко во Флоренции зайти в Уффици, съездить в Пизу или в Падую. Дорога в заповедники древнего индийского искусства напоминает скорее паломничество, нежели туристическую экскурсию. В машине из Бомбея до древнего города Аурангабада восемь часов. Жара, едкая пыль; ухабы и рытвины, как будто это где-нибудь возле Суздали или Кашина. От Аурангабада еще сто километров до Аджанты. Машина останавливается у подножья крутой горы, двадцатый век на этом решительно кончается. Нужно идти вверх под палящим солнцем Индии: пещерные храмы высечены в высокой скале.

Рассказать о живописи, пожалуй, так же трудно, как рассказать о пении птиц или о запахе цветов, ведь и у больших писателей мы встречаем ничего не говорящие формулы - "чудно пахли цветы" или "нежно пел соловей". Конечно, любители различают в пении соловья девять колен, но вряд ли даже их детальное перечисление может передать прелесть ночи, заполненной соловьиными трелями.

Аджанта была создана буддистскими монахами, которые начали работу во втором веке до нашей эры, а кончили девять столетий спустя. Двадцать девять храмов и монастырей высечены в скале; они украшены скульптурой и живописью На полу видны углубления в камне - палитры живописцев. Как могли они в темных пещерах (теперь их освещают электричеством) различать краски?.. Девять веков - большой отрезок времени; представим себе романский собор, который начали строить в двенадцатом веке; к нему приделали готические башни, один из его порталов в духе Возрождения, внутри статуи барокко, часовни похожи на беседки Трианона, роспись сделана импрессионистами, а витражи выполнил молодой Пикассо Это может только присниться, и потом скажешь: ну и дурацкий сон!.. Конечно, в фресках Аджанты есть изменения; поздние кажутся более изысканными, порой манерными. Но разнобоя не чувствуешь. Это удивительно. Еще более удивительно, что прошло тринадцать веков с того дня, когда Аджанту покинули ее последние постояльцы. Никто не поклонялся Будде Пещеры были завалены. А искусство Аджанты нам кажется живым, современным.

Монахи всех религий умели выбирать места для своих монастырей. Аджанта - это отвесная скала; внизу долина с речкой, напротив лесистый склон горы.

Вначале буддизм не знал монастырей. Будда говорил, что борьба против мирских соблазнов и суровый образ жизни помогают обрести душевный покой. Наиболее ревностные из его последователей оставляли свой дом, семью и, блуждая по стране, проповедовали аскетизм, три месяца в Индии льют тропические дожди, и даже аскетические странники были вынуждены искать крова; для них начали строить в пещерах укрытия, своеобразные монастырские гостиницы, которые впоследствии стали монастырями. Высечь в скале двадцать девять храмов - это титаническая затея, но сделать из каждого нечто гармоничное, связать колонны с росписью, своды со статуями - воистину чудо.

Живопись Аджанты нельзя назвать религиозной, хотя она и создана монахами. Содержание стенописи весьма разнообразно, в них все, что волновало людей тех веков, - от простодушной легенды о том, как слон, попав в неволю, растрогал сердце короля, до изображения вручения верительных грамот персидским послом повелителю княжества Ватапи Пулакешину. Трудно поверить, что художники были отшельниками: их живопись говорит о прелести жизни. Девушка срывает цветок; другая смотрится в зеркальце. Вот мать с сыном. Вот юноша обнимает свою возлюбленную. А вот два буйвола; пренебрегая святостью места, они затеяли драку... Хотя смерть Гаутамы сопровождается чудесами, художник изобразил смерть человека. Здесь не только идиллия, здесь и бури жизни, но они представлены так, что кажутся осмысленными, полными внутренней гармонии. Художники Аджанты часто изображали танцы; редко где можно найти столь поразительное ощущение ритма в пространственном искусстве, каким является живопись, а тем более стенная.

Западные искусствоведы то обвиняли древнее индийское искусство в грубости, в чрезмерном натурализме, то, восхищаясь им, старались представить его абстрактным и неземным. Профессор Хейвелл говорит, что греки изображали человека, а индийцы, обладавшие высокими идеалами, стремились передать божественную сущность мира. Нс в Аджанге, как во многих других местах, где сохранилось древнее искусство Индии, нас потрясает именно его человечность. Со стен пещер Аджанты на посетителя глядят люди.

В "Сакунтале" царь Душианта пишет портрет любимой девушки: в эпоху Гуптов живопись занимала почетное место, было распространено и портретное искусство. Люди на стенописях Аджанты - герои различных народных легенд; есть также сюжеты, навеянные происходившими в то время событиями; можно легко допустить, что, изображая некоторых людей, художники стремились, как портретисты, передать их индивидуальные особенности; все персонажи - индийцы, современники Калидасы.

Мировоззрение художников Аджанты никак нельзя назвать отрицанием суетной жизни. Если обязательно прибегать к ярлыкам, то вернее сказать о пантеизме. Стенопись Аджанты по своей душевной настроенности чем-то сродни "Цветочкам" Франциска Ассизского. Не раз в этих пещерах вспоминаешь Италию Возрождения, фрески тосканских мастеров. Конечно, Индия пятого века мало напоминала Италию пятнадцатого столетия, но живопись Аджанты напоминает то Гирландайо, то Ботичелли, то Леонардо да Винчи - гармонией, умением придать простой жизни глубокое значение.

38. Скульптура из храма Чена-Кесава в Белуре. XI-XII вв.

Другим замечательным памятником древнего индийского искусства можно назвать Эллору. Ее храмы также вырублены в скале. Они созданы между четвертым и десятым веками; одни из них индуистские, другие буддистские, третьи джайнистские. Самый замечательный - храм Кайласа - относится к восьмому веку. Первое, что испытываешь, - изумление перед дерзостью и упорством людей. Восемьдесят метров длины, пятьдесят ширины, сорок высоты - храмы, галлереи, статуи, - и все это из одного "куска" камня. Потом начинаешь восторгаться. Башни, галлереи, мостики. Гигантские слоны подпирают площадки. Большие статуи и барельефы со множеством маленьких персонажей. Шива танцует. Злой демон пытается расшатать гору, на которой сидят Шива и его жена Парвати; она чуть встревожена, он смутно улыбается - мир устоит. Есть разъяренные быки и танцующие девушки. И есть то, без чего разлетелся бы этот грандиозный камень на тысячи деталей, - гармония.

Могут спросить, реалистичны ли скульптуры Эллоры: ведь в наше время любят говорить о реализме. А были эпохи, когда создавались замечательные реалистические произведения и когда художники думали об очень многом, только не о том, реалистичны их произведения или нереалистичны. Они были реалистами потому, что их мысли и чувства отображали мир, в котором они жили, и потому, что они глядели на людей, на горы, на деревья, а не на выработанные каноны. Конечно же, древняя индийская скульптура реалистична, хотя она показывает мир не в деталях, а в тех основных формах, которые являются плодом долгих наблюдений и долгих размышлений. Она монументальна, и это в равной мере относится как к огромным каменным слонам, так и к маленьким статуэткам из терракоты.

Рабиндранат Тагор, который сам был художником и который, пожалуй, острее своих современников понимал древнее искусство Индии, писал: "Если вы потребуете от меня показа какого-нибудь отдельного дереза, то я, не будучи художником, постараюсь воспроизвести каждую деталь, боясь потерять иначе особенность именно этого дерева и * забыв, что особенность не есть сущность. Но, когда за дело берется настоящий художник, он возвышается над мелочами и приступает к характеристике существенного". Эти слова применимы ко всему искусству, а особенно к искусству Индии - в этой стране философия всегда сливалась с поэзией, а зрение художника пополнялось созерцанием мыслителя.

39. На гидроэлектростанции в Восточном Пенджабе

Глядя на скульптуру Эллора, невольно задумываешься над особенностями развития искусства. Прогресс человечества не пытаются стрицать даже мракобесы. Мы все знаем, что за пятнадцать веков человечество ушло далеко вперед и в науке и в социологии. Люди эпохи, когда были созданы храмы Эллоры, не знали и тысячной доли того, что знает теперь любой школьник. Они страшились мести богов. Преступникам отсекали руки и ноги. Рождающийся феодальный строй вводил новые формы угнетения. Для огромного большинства людей мир кончался городской стеной или околицей деревни. Человеческий разум многое отвоевал у природы, он совершенствовал и продолжает совершенствовать структуру общества, он сделал труд более легким. Индия была разорена и обескровлена чужеземцами, но я убежден, что бедные паломники, некогда посещавшие Эллору, сочли бы райскими видениями поезд в Аурангабаде, коробок спичек или газету, которую сельский грамотей читает вслух. Почему же древнее искусство представляется нам не начальной азбукой, а высоким, порой почти непостижимым умением? Вряд ли кто-нибудь из наших современников пожалеет, что он не живет во времена папы Юлия II, не ездит на перекладных, не должен аплодировать инквизиторам, которые ставят на колени Галилея, не освещает своей комнаты коптящим светильником, не обязан уступать дорогу знатному идиоту, не страшится заразиться чумой. Однако мастерство Рафаэля, или Рембрандта, или Веласкеса таково, что мы не можем сказать с усмешкой: "Да, это азы, мы их давно обогнали". Искусство выражает человека и общество, которые меняются, становятся внутренне богаче, сложнее, совершенней. Если поставить рядом голландских банкиров, римских кардиналов или кастильских вельмож, портреты которых писали Рембрандт, Бронзино или Гойя, с Эйнштейном, или с Грамши, или с Антонио Мачадо, то прогресс очевиден. Но если сравнить силу и выразительность изображения людей художниками шестнадцатого и двадцатого веков, то слова об усовершенствовании покажутся неуместными Менялись приемы, но умения не прибывало. Очевидно, изменения в самой работе художника не могут быть сопоставлены с развитием науки или с социальным прогрессом. Социалисты двадцатого века как о темном прошлом думают о рабовладельческом обществе; для современников открытия расщепления атома представляются наивными различные гипотезы древних греческих материалистов; но вряд ли скульптор наших дней может сказать, что его работы являются прогрессом по отношению к Самофракийской Победе. Древнюю историю мы изучаем, а на древнем искусстве учимся. И, кажется, нет лучшей школы для скульптора, чем пещеры Эллоры.

Я был в Эллоре и в Аджанте с художником Хеббаром; я познакомился с ним еще в Москве во время выставки индийского искусства. Его картины мне понравились: это вполне современная живопись, но есть в ней нечто от древнего искусства Индии. Вечером в Аурангабаде мы долго говорили об искусстве, и я понял, что он смотрит на живопись Аджанты, на скульптуру Эллоры глазами не историка, а скорее современника. За несколько недель до этого я ездил из Дели в Матхуру и в Агру с молодым художником Рам Кумаром, с которым мы встречались на конгрессах Мира. Рам Кумар учился в Париже у художника Леже, но его вещи отмечены Индией; если есть в них нечто общее с чужим искусством, то скорее с современными мексиканцами, нежели с французами. Рам Кумар говорил мне: "Мы должны сочетать новое с прошлым, традиции с современностью, Индию с миром".

Эта задача, разумеется, очень трудна и в другой стране могла бы показаться неразрешимой. Мы видели, как живописцы некоторых стран, обладавших огромным художественным прошлым, отрекались от всех традиций и, стремясь сказать нечто новое, свое, становились подражательными. Рядом с ними работали другие мастера, послушливо следовавшие традициям, они тоже не создавали, а подражали - только другим образцам.

40. Пещерный храм в Аджанте. VI в.

Так было и в Индии в прошлом веке. Искусство миниатюры (расцветшее в эпоху Моголов) вырождалось. Художники, которые пытались механически его продолжить, делали бездушные стилизованные картинки, способные понравиться только невзыскательным английским туристам. Из Англии приходили дурные академические картины, и некоторые индийские художники изображали йогов или танцовщиц в манере так называемого западноевропейского "классицизма". Нить казалась порванной.

Одним из первых индийских художников нашей эпохи был Рабиндранат Тагор. В художественной галлерее Дели и в доме профессора Махаланобиса я видел живопись Рабиндраната Тагора, лиричную, тонкую, связанную и с нашим веком и с древней Индией. Однако Рабиндранат Тагор гораздо больше отдавался своему главному призванию-литературе, чем живописи, и рождение нового индийского искусства Мулк Радж Ананд справедливо связывает с именами двух художников: Амриты Шер Гил и Джамини Роя. Они не похожи друг на друга, у них разные истоки, разные судьбы,, но оба они перекинули мост от далекого прошлого к нашей эпохе.

В галлерее Дели несколько зал отведены Амрите Шер Гил. Ее судьба необычайна. Дочь иидийца-сикха и венгерки, она родилась в Будапеште, училась в Париже, где на нее оказала большое влияние французская живопись, и в возрасте двадцати двух лет вернулась в Индию. Конечно, ее работы парижского периода свидетельствуют о большом таланте, но нашла себя Амрита Шер Гил только в Индии. Она побывала в Аджанте, в Эллоре; особенно ее потрясли пещерные храмы юга. Она увидела народ, несчастный и вдохновенный, простой и гордый. У нее было зрение современного художника, но в ее композициях, в красках, да и в душевной настроенности - Индия с ее прошлым, с ее надеждами, с ее постоянством. Амрита Шер Гил умерла в 1941 году в возрасте двадцати восьми лет Мы знаем поэтов, рано умерших и произведших переворот в поэзии. Художники обыкновенно куда медленнее складываются, и, кажется, Амрита Шер Гил - единственный пример художника, умершего, не достигнув тридцати лет, и сыгравшего столь крупную роль в истории своей страны.

В одном из народных кварталов Калькутты живет и работает художник Джамини Рой. Он похож на старого индийского мудреца, и порой, отрываясь от его прекрасных работ, я украдкой любовался им самим. Джамини Рой начал с того, что писал светские портреты и увлекался новой французской живописью. Потом в нем произошел внутренний перелом: он открыл народное искусство Индии. Он не отрекся при этом от своих живописных привязанностей, но его живопись стала и национальной, и современной, и самостоятельной. Нет в его вещах никакой стилизации, нет "индийщины", они серьезны, глубоки и вместе с тем удивительно народны.

Конечно, я многого не видел, мне удалось только побывать на большой ежегодной выставке в Дели. Многие работы мне показались значительными. Несмотря на полтораста "пустых" лет, индийское искусство нашло свой путь. Художники здесь не раздавлены величием прошлого, они и не хотят отгородиться от мира, от века; они и продолжают и начинают.

Большое счастье не стоять перед дилеммой: что лучше - национальное чванство или космополитизм, сухой академизм или погоня за последним словом моды. В одной книге, посвященной древнему искусству Азии, я напал на хорошо выраженную мысль: когда искусство народа находится в расцвете, оно не нуждается в таможенных барьерах и не замыкается в себе, а, напротив, впитывает в себя все ценное, что создается другими народами. Это верно также, если говорить о границах времени: большое искусство не страшится ни самых древних форм, ни самых дерзких исканий. Современные индийские художники это поняли, и здесь объяснение их первых, но бесспорных удач.