1

За последние десять лет мне много приходилось летать. Я привык к самолету, как можно привыкнуть к номеру гостиницы. Мир пестр, многообразен - разные люди, разные нравы, разная природа. А номера в гостиницах, куда обычно попадает чужеземец, удивительно похожи один на другой. Так и с самолетами. Внизу могут быть океан или Аравийская пустыня, Анды или степь, а в самолете чересчур чистенькая, чересчур улыбчивая стюардесса все с той же заученной ласковостью подносит фруктовый сок или иллюстрированный журнал и присматривает, застегнул ли пассажир ремень, привязывающий его к креслу. Если поглядеть в оконце, чаще всего увидишь облака; их можно сравнить (в зависимости от вкусов и настроения) с вечными снегами или с грязной ватой. Внизу снег, дождь, просветы, а в самолете всегда солнце; но оно не веселит - это не то солнце, к которому мы привыкли на земле. Конечно, порой внизу виднеется земля. Она похожа на полотна ранних кубистов. Может быть, пейзаж с птичьего полета и прелестен, не знаю. Но с той высоты, которую набирает четырехмоторный самолет, мир геометричен и на редкость однообразен. Даже города его не оживляют: это стандартные игрушки-кубики. Трудно себе представить, что в Афинах - Акрополь, что в Каире толпы на улицах приветствуют конституцию, что в Ницце необычайно холодно, а в Багдаде привычно голодно. Об этом можно узнать только из газеты, которую не преминет вручить неутомимая стюардесса.

1. Прибрежный храм в Махабалипураме VII-VIII вв.

Сверху жизнь не видна, видна диаграмма жизни. Говорят, что именно это благоприятствует раздумьям. Кажется, когда я в первый раз поднялся в воздух, я действительно попробовал пофилософствовать. С тек пор я совершил сотню перелетов и занимался в самолете чем угодно - правил корректуру, решал кроссворды или честно спал, но уж никак не предавался размышлениям о тщете жизни. По-моему, в воздушном сообщении столько абстрактного, что это способно отучить человека от абстракции. Если бы царь Соломон от правился к царице Савской не на верблюде, а на реактивном самолете, может быть, он не написал бы "Экклезиаста".

2. Девушка из племени Тода

Остановки не меняют картины. Аэродром Каира мало чем отличается от аэродрома Рио-де-Жанейро. Повсюду пассажиров проводят в тот же просторный и неживой ресторан, повсюду те же кресла, те же громкоговорители, и повсюду путешественники закупают псевдонациональные сувениры, чтобы потом рассказать: "Этот ларчик я приобрел в Бейруте" или "Негритянского божка я привез из Дакара". Авиакомпании раздают пассажирам брезентовые авоськи, и люди невольно закупают в Цюрихе шоколад, в Ресифе - кофе, в Лиссабоне - портвейн, а в Каире - рахат-лукум.

3. Голова Шивы. Центральная часть скульптуры трехликого Шивы. Пещерный храм на острове Элефанта. VIII в.

Грешно жаловаться на скуку перелетов: они длятся слишком мало, чтобы можно было по-настоящему заскучать. Путь из Парижа в Дели был коротким и малопримечательным. Как всегда, стюардесса время от времени приносила бюллетень, из которого явствовало, что мы летим на высоте пяти тысяч метров и в данную минуту пролетаем над Кипром. Я послушливо рассматривал облака, они казались мне знакомыми, как дома на улице Горького.

4. Рыбаки

Что ни говори, этот вид передвижения имеет в себе нечто бесчеловечное. Ужасно в нем то, за что его предпочитаешь пароходу или поезду: быстрота. По пути в Дели ночь оказалась чрезвычайно куцей, часы показывали полночь, когда уже начало светать. Зато на обратном пути я получил подряд две ночи: западное солнце оказалось ленивым и никак не хотело подыматься по индийскому времени. Дня два или три чувствуешь себя странно: просыпаешься среди ночи или зеваешь под вечер - кажется, что пора спать. Это, конечно, несущественно, и с этим легко примириться.

5. Изготовление горшка

Когда я вылетел вечером из Бомбея, там было нестерпимо жарко - тридцать пять градусов в тени; на следующее утро я увидел Грецию и Сицилию, заваленные снегом. Я смутился от неожиданности: индийские газеты не писали, что в Европе стоит необычайно суровая зима, а может быть, писали, но я проглядел. В Париже вечером пришлось поежиться: минус шестнадцать. Перелет - двадцать два часа, разница в температуре - пятьдесят один градус. Но и на это смешно жаловаться:говорят, что обезьяны и даже лошади не одобряют подобных экспериментов, а человек, будучи "мыслящим тростником", выносит вещи похуже.

Когда я говорю о бесчеловечности перелетов, я думаю о другом. В Париже вокруг меня толковали о разоружении, о том, что один критик несправедливо обругал одного писателя, о том, что уличное движение стало невозможным - слишком много машин, о том, как трудно достать квартиру, о том, что кто-то не то сделал, не то собирается сделать хорошую кинокартину. Все это было понятно и знакомо. Понятны были и прохожие, и витрины магазинов, и пепельные фасады домов. Прилетев рано утром в Дели, я сразу почувствовал: я в другом мире. Все меня ошеломило - и старые храмы, и дети, и деревья, и луна. Особенно меня поразили люди: они иначе держались, чем в других странах, которые я знаю, иначе разговаривали, да и говорили они о другом.

6. Индийский танец

Как раз когда я был в Дели, мне исполнилось шестьдесять пять лет. Уверяют, что в старости люди будто бы понимают больше, чем в двадцать лет. Не знаю. Но. если даже они приобретают некоторый запас познаний, они теряют великий дар, присущий человеку, - способность изумляться. Удивить человека в моем возрасте нелегко. Добавлю, что я хорошо знаю Европу, побывал в Китае, в Северной и Южной Америке. Индия, однако, меня поразила, мне казалось, что Я вижу мир внове.

7. Хава Махал - 'Дворбц ветров' в Джайпуре Около 1728 г.

Конечно, в любой книге, посвященной Индии, можно прочитать, что эта страна, отгороженная от других Гималаями и океаном, представляет собой некий особый мир. Все же русский путешественник, пробиравшийся некогда во владения Великого Могола, проезжал через Самарканд, Бухару, Кабул, и этот путь облегчал ему понимание Индии. Он находил в песнях сходство мелодий, многие обычаи казались ему знакомыми, он глядел на минарет Кутб-Минар глазами, видевшими Гур-Эмир и Шахи-Зинди. Из Франции шли корабли, они заходили в Пирей, в Порт-Саид. Акрополь тоже хорошее предисловие к Индии. Дело не только в походе Александра Македонского или в оживленных сношениях между Индией и Элладой во времена Ашоки, да и позднее, но в том, что Греция, как Индия, - один из источников нашей цивилизации; приобщаясь к обитателям Олимпа, учишься понимать гармонию древнего индийского искусства. Может быть, видя араба, слушающего, как журчит вода, и погруженного в свои мысли, путешественник бывал более подготовлен к первой же беседе с жителем Мадраса, который уверял французского купца, что помимо биржевых Цен существуют некоторые другие ценности.

8. Набережная в Бенаресе

До поездки в Индию я читал немало об этой стране, видел фотографии ее древностей, знал некоторые стихи ее поэтов. Я думал, что кое-что знаю. В Индии я понял, что я не знаю ничего об этой стране. Я ее полюбил как-то сразу, но ведь и подросток знает, что любовь бывает молниеносной, что для этого не требуется хорошего знания предмета любви: чувство приходит на помощь. Индия очень большая и очень старая страна; если выразить это цифрами, то можно сказать, что ее население доходит до четырехсот миллионов душ и что ее история охватывает свыше четырех тысяч лет. Такую страну не изучишь в десять лет. А я провел в Индии всего один месяц. Мне очень хочется рассказать о том, что я там увидел, на какие мысли навели меня люди и памятники Индии. Само собой разумеется, я не стану рассуждать о том, что понять приезжему трудно и о чем спорят между собой сами индийцы. У путешественника, приехавшего впервые в Индию, нет ни знаний, ни опыта, ни чувства пропорций. Пожалуй, у него только одно преимущество: свежесть восприятия. Человек, проживший со своей женой двадцать или тридцать лет, ее более или менее знает. Если он писатель, он может описать ее, вернее, женщину, похожую на нее. Это описание будет весьма отличаться от тех признаний, которые слышал его закадычный друг двадцать или тридцать лет назад. В словах влюбленного юноши не было ни психологического анализа девушки, которая его увлекала, ни портретного сходства, но была в них острота чувства. Я знаю, что в моем рассказе об Индии будет много поверхностного, случайного, а порой и неверного. Мне думается, что мои индийские друзья простят мне это, почувствовав, что эти заметки продиктованы любовью.