Глава вторая. В Южной Африке. Позади отчий дом и учеба в Лондоне

28 ноября 1896 г. из Бомбея курсом на южноафриканский порт Дурбан одновременно отплыли два парохода "Курлянд" и "Надери". На их борту находилось около восьмисот индийцев. Среди пассажиров "Курлянда" был и двадцатисемилетний Мохандас Ганди. Он возвращался из Индии в Южную Африку, где за три предшествующих года блистательно состоялась его карьера адвоката; о нем с похвалой заговорили в здешней индийской общине, чьи интересы он представлял в судах и адвокатских конторах. Ганди, однако, был далек от того, чтобы упиваться своим успехом. Он не принадлежал к тем молодым коллегам на родине, которые за карьеру и личную удачу готовы были заплатить любой ценой, лишь бы выбиться в индийскую элиту и занять в колониальной иерархии местечко поближе к самим английским властителям. Для Ганди самоутверждением в жизни была не карьера, а желание быть нужным людям, беспокойное участие в судьбах отверженных, потребность служить им. Все поглощающее чувство неисполненного долга перед людьми не давало ему покоя. Он жаждал подвига - не для своего возвеличения, нет. Ганди готов был унизить себя до ничтожной пылинки на дороге людей, которая вела бы их в мир справедливый и достойный для жизни человека. Где же эта дорога?

Возвращаясь в Южную Африку, он чувствовал себя вполне счастливым человеком, потому что знал: впереди ему предстоит хорошо послужить соотечественникам и они ждут его приезда. "Служение без радости не помогает ни тому, кто служит, ни тому, кому служат, - говорил он. - Но все другие удовольствия и обладание чем бы то ни было превращаются в ничто в сравнении со служением, ставшим радостью".

Даже слова "горькая чужбина" для индийцев, живших тогда в Южной Африке, не отражали всех обид и лишений, которые выпадали на их незавидную долю. Хотя Мохандас своим костюмом и манерами в те годы мало чем отличался от английского джентльмена, ему не раз пришлось испытать на себе грубые оскорбления расистов: железнодорожный кондуктор выталкивал его из вагона первого класса; его не сажали в дилижанс, в котором ехали белые; в Йоханнесбурге полицейские сталкивали его с тротуара на мостовую, ибо тротуар предназначался только для белого населения; ему отказывали в ночлеге в гостиницах, где останавливались европейцы. Всех индийцев здесь называли "кули" независимо от того, какую работу они выполняли, и к Мохандасу Ганди презрительно обращались "адвокат-кули". При всей своей безобидности и природной терпимости, Ганди всякий раз оказывал расистскому произволу вежливое, но настойчивое сопротивление. Причем когда оскорбления касались лично его, он отказывался от того, чтобы требовать наказания обидчика или какого-то возмездия, и уповал лишь на пробуждение у того совести. Все это походило на своего рода дуэль невежества и подлости с совестью и человеческим достоинством. И надо сказать, Ганди удавалось иногда устыдить тех из белых расистов, кто еще не совсем растерял остатки человечности.

В минуты грустных размышлений Мохандаса посещала мысль о том, что Южная Африка не та страна, где может жить уважающий себя индиец, и его все больше занимал вопрос, как изменить такой порядок вещей. Постепенно адвокатская практика отодвигалась на второй план; им все больше овладевало желание посвятить себя служению обездоленным людям, борьбе с политической и социальной несправедливостью. Он пишет прошения и петиции южноафриканским властям в защиту своих бесправных соотечественников - индийских рабочих, завербованных по контрактам в Индии для работы на местных плантациях и горнорудных шахтах, принадлежащих европейцам.

Десятки тысяч законтрактованных индийских рабочих находились в Южной Африке чуть ли не на положении рабов. Их можно было избить до смерти, выгнать на улицу, бросить в тюрьму за отказ от работы; они жили в специально отведенных для них местах - нечто вроде резерваций - в убогих лачугах в условиях ужасающей нищеты и антисанитарии.

Южная Африка, Трансвааль. Марш протеста

Подписав кабальные контракты, индийцы покидали родину в надежде спасти от голодной смерти свои семьи. Истощенная колонизаторами Индия уже не могла прокормить своих пахарей. Только за 10 лет, с 1891 по 1900 год, 19 миллионов индийцев умерло от голода. Свыше двух миллионов обезземеленных крестьян и обнищавших рабочих эмигрировало из Индии в другие страны. Они гнули спины на европейских предпринимателей на Цейлоне и Малакке, на островах Маврикий и Тринидад, на Фиджи и в Британской Гвиане, на шахтах Южной Африки. Здесь, на чужбине, индийцы умирали от болезней, от эпидемий чумы и холеры.

На второй год пребывания Ганди в Натале, 22 мая 1894 г., в богатом доме главы индийской торговой фирмы Дады Абдуллы собрались местные индийские буржуа и представители интеллигенции.

На этом собрании Ганди по аналогии с Индийским национальным конгрессом, действовавшим на родине с 1885 года, предложил учредить организацию под названием Индийский конгресс Наталя (ИКН). Это была организация индийской буржуазии с весьма умеренной программой. Устав ее был прост, цели в основном благотворительные, а членские взносы - весьма высокие. В ИКН вошли владельцы торговых фирм, мелкие лавочники, конторские служащие. Рабочие оставались вне организации. Да если бы они и захотели вступить в нее, то все равно были бы не в состоянии платить членские взносы.

Организация всячески стремилась наладить сотрудничество с английскими колониальными властями. Используя исключительно конституционные методы, организация ставила своей задачей получение индийцами равных прав с европейцами. Члены ИКН начали с того, что снабжали колониальную администрацию в Натале и местную прессу информацией о бедственном положении индийской общины, устраивали просветительские лекции, регулярно проводили собрания, на которых обсуждались проблемы улучшения санитарных условий в индийских поселениях, обучения детей грамоте, вопросы труда и быта рабочих.

Чувство долга перед униженными соотечественниками и желание вызвать у англичан сострадание к ним побудили Мохандаса написать и опубликовать два обращения. Одно из них он озаглавил "Воззвание ко всем британцам Южной Африки", а другое - "Избирательное право индийцев - призыв". Строго основываясь на достоверных фактах и ничего не прибавляя от себя, молодой адвокат обращал внимание общественности и властей на нищенское и бесправное существование индийцев в Южной Африке. Пожалуй, это было первым печатным словом правды о жизни этих обездоленных людей. Изданные в виде брошюр обращения Ганди произвели впечатление на некоторых либерально настроенных европейцев. В целом же реакция среди белой общественности оказалась более чем настороженной, а среди крупных собственников, владельцев плантаций и шахт - откровенно злобной. Однако в Индии голос Мохандаса Ганди отозвался сочувственным эхом. Кто, как не сами индийцы, мог понять горести своих отверженных братьев и сестер и посочувствовать им? Разве в самой Индии англичане не осуществляли все ту же позорную политику расового превосходства белых? Но участь южноафриканских индийцев была еще горше и отягощалась вынужденной разлукой с родиной.

Правда, не все индийцы пребывали здесь в нищете. Деятельность торговцев - выходцев из Индии быстро расширялась, но европейцы усилили давление на своих "цветных" конкурентов путем грубой расовой и политической дискриминации. Правительство Наталя подготовило законопроект, который еще более осложнял и без того тяжелое положение индийских торговцев. Власти объявили также о своем намерении взимать немыслимо высокий по тем временам ежегодный налог в 25 фунтоз стерлингов с рабочих, которые по истечении контракта оставались в Южной Африке.

Ганди расценил эти меры натальских законодателей как прямое следствие острой конкурентной борьбы за африканский рынок и результат возросшей религиознорасовой неприязни между европейской и азиатской общинами. Он начинает кампанию за отмену расовых законов в Южной Африке. И когда вице-король Индии лорд Элджин, идя навстречу прошениям Индийского конгресса Наталя, "милостиво" повелел заменить чудовищный налог на законтрактованных рабочих подушным налогом в три фунта на каждого члена семьи, Мохандас Ганди при всем своем уважении к наместнику английской короны не сдержался от критики в его высочайший адрес. "...Это был серьезный промах со стороны вице-короля, - открыто заявил Ганди. - Давая такое согласие, он совершенно не подумал от интересах Индии. В его обязанности совсем не входило оказывать услуги европейцам в Натале". В данном случае нельзя не признать того, что серьезный промах допустил не лорд Элджин, а молодой, еще неопытный тогда в политике Мохандас: ведь в прямые обязанности вице-короля как раз и входило служить интересам английского капитала.

Возглавленному Ганди движению за отмену этого бесчеловечного закона для победы потребуется двадцать лет борьбы, в ходе которой будут и расстрелы, и линчевание "цветных", и уготованные для многих тысяч индийцев и самого Ганди тюрьмы. Через все это еще предстоит пройти.

Приехав в Индию за семьей, Ганди опубликовал здесь работу о положении индийцев в Южной Африке. Она стала известна под названием "Зеленая брошюра". Газеты поместили о ней многочисленные отзывы и открыли на своих страницах обсуждение поднятого Ганди вопроса. Агентство Рейтер передало в Англию по телефону изложение брошюры. Известие о ней в довольно искаженном и тенденциозном виде дошло и до Наталя, вызвав там среди европейцев бурю негодования.

В Индии Ганди принимают и подолгу беседуют с ним прославленные "отцы-основатели" партии Индийский национальный конгресс Ф. Мехта, Г. К. Гокхале, Б. Тилак. Первые два лидера занимали влиятельные посты в английской колониальной администрации Индии, а в ИНК возглавляли его умеренное крыло, выступая за сотрудничество с англичанами. Тилак, прозванный Локаманья - что значит "уважаемый народом", - возглавлял в Конгрессе радикальное крыло так называемых "крайних". Прославленный трибун и вожак народа, Тилак призывал к свержению английской колониальной власти в Индии и к использованию, если потребуется, против колонизаторов насильственных методов борьбы.

На молодого впечатлительного Мохандаса Ганди, мыслившего яркими образами, все трое произвели неизгладимое впечатление, и на всю жизнь он проникся к ним глубоким уважением. Мехта, богатый бомбейский адвокат, представился его воображению недоступными Гималаями, Локаманью Тилака он сравнил с океаном, по которому нелегко плавать, а Гокхале показался ему Гангом, священной рекой, в которой можно искупаться и освежиться.

По признанию Ганди, как политик Гокхале занял в его сердце особое место. Идеи Гокхале больше всего импонировали ему. В свою очередь и Гокхале, ученый, великолепный оратор, член Исполнительного совета при вице-короле Индии, увидел в молодом Мохандасе начинающего политика, мировоззрение которого в основном и главном вполне соответствовало либерально-буржуазным взглядам самого Гокхале.

Ганди был уверен тогда, что расовая дискриминация в Южной Африке и в самой Индии противоречит британской конституции, к которой, по его словам, он относился, наверное, с большей лояльностью, чем сами англичане. В ту пору он хотя и считал систему британского управления колониями несовершенной, но относился к ней терпимо и все ее недостатки считал явлением временным. Как верный подданный британской короны он, например, всегда вдохновенно исполнял британский гимн, будь то по случаю открытия обычного митинга или по более важному поводу, скажем, на торжествах в связи с празднованием шестидесятилетия царствования королевы Виктории или коронованием короля Эдуарда VII императором Индии. Вскоре, правда, он обнаружит, как не соответствуют слова гимна Великобритании "Рассей ее врагов, и пусть они погибнут..." его вере в принцип ненасилия.

Ганди выступал на собраниях и митингах в Индии, рассказывая о бедственном положении южноафриканских индийцев, и планировал еще некоторое время побыть на родине, когда получил от друзей из Дурбана телеграмму: "Парламент начинает работу в январе. Возвращайтесь скорее". Надо было ехать, чтобы на месте продолжать кампанию за отмену несправедливых законов в отношении индийцев. Так Ганди вместе со своей семьей оказался на пароходе "Курлянд". С ним плыли в Южную Африку жена Кастурбай и два сына - девяти и пяти лет, а также десятилетний сын его сестры.

М. К. Ганди и его жена Кастурбай. 1916 г. Из архива

Мохандас считал тогда, что быть цивилизованным - значит во всем подражать европейцам: носить их одежду, освоить их манеры, этикет. На нем был английский костюм - тройка, манишка с накрахмаленным стоячим воротничком, аккуратно завязанный и тщательно подобранный по цвету галстук. Усы, гладкая прическа с пробором придавали молодому человеку солидность. Оттопыренные уши, какие часто бывают у людей, одаренных музыкальным слухом, нисколько не портили его внешности. Выразительность лица Мохандаса подчеркивалась сильно выдающейся над подбородком пухлой губой и взглядом, спокойным и мягким, говорившем о глубине души.

Кастурбай обладала трогательной женственностью и природным обаянием. Индианки, как никакие другие женщины в мире, верны своей традиционной одежде - сари, которую они носят с удивительной грациозностью. Кастурбай и мысли не допускала, чтобы сменить сари на европейское платье. По настоянию Мохандаса она лишь заменила гуджаратское сари на сари бомбейских парсов, которое больше походило на европейскую одежду.

В декабре в южном полушарии дуют летние муссоны, вызывая на море штормы. В четырех днях пути, оставшихся до Наталя, "Курлянд" и "Надери" попали в такой шторм, что никто уже и не надеялся остаться в живых и снова ступить на земную твердь. Ганди любил стихию, ее величие, заставлявшее людей забыть об их мелких распрях и пустой суете. Он наблюдал, как пассажиры, презрев расовые, социальные и религиозные предрассудки, богатые и бедные, мусульмане, индусы, христиане, объединились перед разгневанной природой и молились о спасении всевышнему. Если бы люди, отбросив все свои различия, были такими же едиными в обычное время! Какую бы справедливую жизнь они могли устроить на земле!

Под вспышки молний пароход крутило и бросало из стороны в сторону целые сутки. Наконец небо прояснилось, шторм утих, и люди снова разобщились: уже индус и христианин отчужденно смотрели друг на друга, а богатый торговец брезгливо перешагивал через спавших на палубе рабочих.

"Курлянд" и "Надери" бросили якоря на рейде при входе в Дурбан. Над кораблями были подняты желтые флаги, которые по установленному порядку должны развеваться над кораблем до тех пор, пока все пассажиры не пройдут медицинский осмотр и врач не выдаст разрешение на высадку людей на берег.

М. К. Ганди со своей 'семьей'. Из архива

Шторм на море утих, но теперь началась настоящая буря на берегу. Белое население Дурбана каждый день собиралось на митинги и требовало отправки "Курлянда" и "Надери" обратно в Индию. Самый влиятельный член правительства Наталя Гарри Эскомб возглавил эту неистовую кампанию. Расисты угрожали сбросить "цветных" в море.

Главным объектом их негодования оказался Ганди. Они обвиняли его в том, что он во время пребывания в Индии позволил себе неодобрительно высказываться о белых в Натале и что он привез два парохода с колонистами, чтобы наводнить Наталь индийцами. Жизнь Ганди и его семьи была в опасности, но он вел себя спокойно и не чувствовал за собой вины. Обвинения не соответствовали истинному положению вещей: он никого не оскорблял из числа белого населения Наталя и никого из индийцев не агитировал ехать в Южную Африку.

Власти наложили на корабли длительный карантин, хотя основания для этого не было. Дни тянулись медленно и уныло. Наступили рождественские праздники, и капитан пригласил пассажиров первого класса, в их числе и Ганди, на обед. От пассажиров капитан предоставил слово Ганди. В своей речи Мохандас осудил западную цивилизацию, основанную на насилии. Кое-кто скептически отнесся к приверженности Ганди к ненасилию и, кажется, капитан спросил его: "Допустим, белые осуществят свои угрозы. Что вы тогда будете делать со своим принципом ненасилия?" Ганди сказал, что он простит невежественных и ограниченных людей, которые, применяя насилие, видимо, полагают, что они поступают справедливо. Ответ Ганди вызвал на лице капитана ироническую улыбку.

Хотя карантин с кораблей был снят, власти Наталя предъявили пассажирам ультиматум, предлагая возвратиться восвояси, если им дорога жизнь. Но и теперь Ганди продолжал настаивать на праве пассажиров сойти в Дурбане. Только через 23 дня пребывания кораблей на рейде было получено разрешение войти в гавань и высадить пассажиров на берег.

Член правительства Эскомб передал через капитана, что белые крайне обозлены на Ганди и что его жизнь в опасности. Мохандас был вынужден принять некоторые меры предосторожности и сначала отправил на берег свою семью, а сам сошел с корабля несколько позднее. Его сразу же узнали, вокруг него собралась разъяренная толпа белых. В него полетели камни, тухлые яйца. Его били ногами, рвали на нем одежду. Он почувствовал, что теряет сознание. Какой-то индийский юноша, видевший всю эту сцену линчевания, сообщил о происходящем полиции. Под охраной полицейского отряда Ганди был доставлен в дом своего друга, где он собирался на время остановиться. Вокруг этого дома снова собралась толпа расистов. С наступлением темноты она все увеличивалась. Раздавались зловещие крики: "Давайте сюда Ганди!" По всему было видно, что эти люди решились на самое крайнее. В дом явился старший офицер полиции и предложил Ганди, если тот хочет спасти свою семью, а также дом и имущество друга, не мешкая бежать. Слова офицера звучали мрачнее, чем простое предостережение. Переодевшись в принесенную ему форму индийского полицейского и выйдя через черный ход из дома в сопровождении двух агентов сыскной полиции, Мохандас темными и тесными переулками добрался до полицейского участка.

Тем временем офицер, оставшийся у осажденного толпой дома, поддразнивал людей: "Повесить старину Ганди на дикой яблоне..." Затем он объявил, что их жертве удалось улизнуть, и разрешил им удостовериться в этом самим. Представители толпы обыскали дом и, злобно ругаясь, сообщили остальным, что Ганди действительно исчез.

Случай о попытке линчевать Ганди получил широкую огласку. Дело грозило разрастись в большой скандал. Известие об этом факте дошло до Лондона. Там забеспокоились, остерегаясь дальнейшего осложнения обстановки. Министр колоний Великобритании Джозеф Чемберлен, вошедший в 1895 году в консервативное правительство Солсбери, считавшийся идеологом английского империализма, - и тот счел разумным направить телеграмму правительству Наталя с распоряжением привлечь к ответственности лиц, участвовавших в избиении Ганди.

Эскомб, который, кстати, сам и организовал расистские митинги и, безусловно, был хорошо осведомлен о готовящейся расправе с Ганди, теперь пригласил его к себе и выразил сожаление о случившемся. При этом он не преминул упрекнуть Ганди в том, что он-де не внял его предупреждению о грозящей ему опасности. "Если вы сможете опознать виновных, я готов арестовать их и привлечь к суду. Господин Чемберлен тоже хочет, чтобы я это сделал", - сказал Эскомб.

Ганди ответил, что не собирается возбуждать дела, поскольку не видит в этом проку. "...Я считаю, что осуждать следует не тех, кто нападал на меня, - заявил он Эскомбу. - Им сказали, будто я распространял в Индии неверные сведения относительно белых в Натале и оклеветал их. Они поверили этим сообщениям, и неудивительно, что пришли в бешенство. Осуждать надо их руководителей и, прошу прощения, вас", - без обиняков заключил Ганди.

"Дело в том, что мне нужно ответить на телеграмму г-на Чемберлена, - продолжал Эскомб и многозначительно добавил: - Должен признаться, однако, что если вы откажетесь от своего права привлечь виновных к суду, то в значительной степени поможете мне восстановить спокойствие и, кроме того, поднимете свой престиж". Но Мохандаса Ганди не нужно было уговаривать. Он принял решение об этом еще до визита к Эскомбу.

Вряд ли можно говорить о том, что этот инцидент, столь отвратительный по своему внешнему проявлению и самому духу, сразу же перевернул уже сложившиеся у Ганди к тому времени взгляды на мир. Слишком сильное влияние на формирование его мировоззрения оказали, с одной стороны, индуизм, а с другой - либеральные и националистические воззрения представителей привилегированных слоев тогдашней Индии, уповавших на прозрение английских колонизаторов. Тем не менее дурбанский линч бесповоротно и навсегда внес Ганди в бурлящий классовыми страстями мир политики. Его взглядам суждено было претерпеть сложную эволюцию.

Оставаясь приверженцем идеи надклассовой общечеловеческой истины, данной от бога, он, однако, сможет успешно соединить вековые чаяния индийского народа о мире и социальной справедливости с современным антиимпериалистическим, антиколониальным движением, традиционные верования и национальные устремления народа с его борьбой за свободу Индии; привнести в религию политическую практику, превратить абстрактную веру в активное целеустремленное действие.

Свое видение мироздания, понятия о добре и зле он воспринял с молоком матери, от земли и народа, которые дали ему жизнь. Это видение мира проходило у него еще и через фильтры классической английской школы; на его взгляды немалое влияние оказывали привилегированные, но все же угнетаемые индийские классы, из которых он вышел сам.

Мохандас Карамчанд Ганди родился 2 октября 1869 г. в небольшом княжестве Порбандаре, расположенном в одном из отдаленных уголков Западной Индии. Основное население княжества говорит по-гуджаратски. Древний род Ганди принадлежал к купеческой касте бания. Из этой касты вышло немало представителей национальной торгово-промышленной и финансовой буржуазии. Из касты бания колонизаторы рекрутировали также часть государственных служащих, привлекали к сотрудничеству интеллигенцию.

Отец Мохандаса - Карамчанд (люди звали его Каба) Ганди не имел законченного образования, но он до тонкостей знал индуистские традиции, установившийся механизм феодально-колониального управления и весь тогдашний уклад жизни провинциальной Индии. Он был диваном, то есть главным министром в небольших княжествах, сначала в Порбандаре, некоторое время в Раджкоте, а затем в Ванканере. Каба Ганди славился своей неподкупностью, благородством и прямотой характера, из-за чего ему нередко приходилось конфликтовать с английскими резидентами на местах, от которых, по сути дела, целиком зависели индийские князья. Позднее Мохандас Ганди вспоминал, что хотя его отец занимал вроде бы и высокий пост, он все же был зависимым и небогатым человеком.

Каба Ганди был женат четыре раза. Первые три жены рано умерли. От этих браков осталось две дочери. Четвертая жена - Путлибай родила еще одну дочь и трех сыновей. Мохандас был последним ребенком. Он рос слабым, стеснительным и боязливым мальчиком, не отличавшимся особыми способностями в учебе. Но он всегда был прилежным и исполнительным учеником и чутким любящим сыном.

В семье Ганди строго соблюдались все религиозные обряды. Особенно набожной была мать. Богослужение в храмах, принятие обетов, соблюдение постов, строжайшее вегетарианство, самоотречение, чтение священных книг индусов, беседы на религиозные темы - все это составляло духовную жизнь семьи юного Мохандаса.

Путлибай - мать Мохандаса Ганди

Каба Ганди был противником религиозно-общинных распрей, проявлял уважение к людям независимо от их религиозной принадлежности, в том числе к мусульманам, которые были частыми гостями в его доме. Веротерпимость он воспитывал и у сына. Поэтому у Мохандаса были друзья из разных религиозных общин и каст. Исключение составляли разве что горделивые и заносчивые сверстники - христиане. К ним он испытывал определенную неприязнь: ему доводилось часто наблюдать противную его душе сцену, когда христианские миссионеры вставали на пути в школу учеников-индусов и грубо насмехались над их богами.

Родители учили Мохандаса, что на свете нет ничего выше истины, что непричинение вреда всему живому на Земле есть высшая добродетель.

Но идеи Запада все же проникали в отдельные уголки Индии, и, как всегда, новые веяния прежде всего привлекали молодежь. Некоторые молодые люди, хотя и с оглядкой, начали роптать на религиозные запреты, которые, как они считали, способствовали тому, что Индия оказалась под властью англичан. По их мнению, например, отказ от употребления в пищу мяса стал причиной физической слабости индусов.

Одно время и Мохандас попал было под влияние некоторых своих сверстников. Тайком от родителей они устраивали мясные трапезы и курили, подражая англичанам. Но, познав вкус мяса, Мохандас ничего кроме отвращения не испытал. Расходы на трапезу надо было оплатить, и он украдкой взял из дома несколько монет. Испытав острое чувство стыда и угрызения совести, Мохандас чистосердечно признался во всем отцу. Юноша морально был готов к тому, чтобы смиренно принять самое строгое наказание за свой поступок. К крайнему изумлению Мохандаса, отец, растроганный искренним раскаянием сына, со слезами на глазах прижал его к груди и простил, не высказав ему даже упрека.

Карамчанд Уттамчанд Ганди - отец Мохандаса

Столь трогательное проявление отеческой любви потрясло юношу. Этот, казалось бы, обыденный житейский случай вселил в него веру, что правдивость в поведении людей порождает любовь других и тем самым удерживает их от применения насилия.

По сути, суждение это бытовало в Индии со времен Будды. В гуманитарном и теологическом смысле оно известно и у других народов. И все же триединая формула ахимсы - правда, любовь, ненасилие - как всеохватывающая и преобразующая сила мира больше всего близка индийскому крестьянину.

Личному опыту, полученному Мохандасом в семье, словно семени, брошенному отцом в благодатную почву, предстояло прорасти и развиться в политическую доктрину всенародного движения в масштабах огромной страны, а позднее оказать решающее воздействие и на внешнеполитические позиции независимой Индии.

В Индии в то время существовали ранние, точнее было бы сказать - детские браки. Для Мохандаса не было сделано исключения. Его женили, когда ему исполнилось тринадцать лет. Жена Мохандаса, девочка по имени. Кастурбай, была его одногодкой.

Браки у индусов - событие огромной важности не только для новобрачных, но и для родни и даже всей округи. Нередко затраты на свадьбу основательно разоряют родителей жениха и невесты. На подготовку брачных обрядов и на добывание денег для их проведения уходят месяцы.

Отец Мохандаса был уже в преклонном возрасте и слаб здоровьем. Ему хотелось во что бы то ни стало еще при жизни женить последнего сына. Он не остановился ни перед какими расходами и, превозмогая болезнь, все хлопоты по организации свадебной церемонии взял на себя.

Отшумели пышные празднества, и Мохандас оказался в роли мужа. Не помогли наставления и внушения старших: молодые супруги оставались по сути наивными детьми, а рано встревоженный инстинкт плоти больно ранил их еще неокрепшую психику. С тяжелым чувством вспоминая об этом событии в своей жизни, Ганди напишет, что он не находит "никаких моральных доводов, которыми можно было бы оправдать столь нелепые ранние браки". К счастью, молодые глубоко полюбят друг друга, и ни частые разлуки, ни жизненные испытания не смогут их разлучить.

Вскоре Мохандас тяжело переживет смерть отца. Заботу о семье Ганди, как это строго предписывают обычаи Индии, возьмет на себя старший мужчина в роду, в данном случае - дядя Мохандаса.

Мохандас Ганди в возрасте 14 лет (Раджкот)

Средняя школа, которую Мохандас посещал с шести до шестнадцати лет, осталась позади. Надо было решать вопрос о дальнейшем образовании, о выборе профессии. Сначала он хотел стать врачом, но старший брат твердо возразил, сказав, что вишнуиты (люди, исповедующие вишнуизм, одно из ортодоксальных течений индуизма) не должны заниматься вскрытием трупов и что отец мечтал об адвокатской карьере для сына. После долгих обсуждений и советов с родственниками и влиятельными друзьями семьи было решено послать Мохандаса на учебу в Англию. Поездка стоила больших денег, однако все были уверены, что затраты в конечном счете окупятся сторицей.

Препятствием на пути осуществления этого замысла было не только изыскание нужных средств. Дядя высказывал опасение, что, живя в Англии, Мохандас может нарушить заветы своей веры. В подтверждение своих слов он говорил, что ему довелось встречаться с индусами-адвокатами, получившими образование в Англии. Они переняли европейский образ жизни, неразборчивы в еде, не вынимают изо рта сигару и одеваются так же бесстыдно, как англичане. Кроме того, сокрушаясь продолжал дядя, правоверный индус вообще не должен переплывать моря и покидать Индию. Но в конце концов после того, как мать взяла с Мохандаса три обета - не дотрагиваться до вина, не знать женщин и не употреблять в пищу мяса, - дядя согласился отпустить племянника в Лондон.

Но заупрямились старейшины касты бания. Шет - глава общины, находившийся в отдаленном родстве с Ганди, за отказ Мохандаса подчиниться запрету на выезд за границу вынес приговор об отлучении его от касты. Наказание было суровым. Отныне Мохандас лишился всякой поддержки своей касты. Но и это не могло повлиять на его решение, настолько сильным было желание поехать учиться в Лондон.

4 сентября 1888 г. Мохандас отплыл на пароходе из Бомбея в Англию. Прибыв в промозглый осенний Лондон, он появился на его улицах, одетый в белую фланелевую пару, которую специально приготовил для столь торжественного момента. Среди англичан, зябко кутавшихся в темные плащи, он казался "белой вороной" и, сознавая, что выглядит смешно, чувствовал себя неловко. Начались проблемы с жильем, с питанием, с привыканием к незнакомым ему английским традициям. "Все было чужое: народ, его обычаи и даже дома", - вспоминал впоследствии Ганди. Англия сразу же пришлась ему не по душе, но мысль о возвращении в Индию он гнал от себя прочь.

Постепенно Мохандас освоился с новым образом жизни. Он поступает в Лондонский университет и Школу права. Изучает английский, французский и латинский языки, юридические и естественные науки.

В то время в Лондоне находился Дадабхай Наороджи - один из основателей и первых руководителей партии Индийский национальный конгресс. Он был известен своими либеральными взглядами и большой ученостью. Критикуя крайности английских колониальных порядков в Индии, Наороджи выступал за предоставление самоуправления Индии в рамках Британской империи. Это ему принадлежат образные слова о том, что "британские правители, стоя на часах у парадной двери Индии, уверяют мир, что защищают ее от внешних пришельцев, а сами через заднюю дверь уносят то сокровище, которое сторожат у парадного входа".

Как и другие индийские студенты в Лондоне, Мохандас посещает лекции Наороджи, читает издаваемый им журнал "Индия". Наороджи снискал себе имя патриарха Индии, и Мохандас, имевший к нему рекомендательное письмо, долго не решался вручить его этому выдающемуся человеку. Когда же он все-таки набрался мужества сделать это, Наороджи внимательно отнесся к нему и сказал: "Вы можете в любое время прийти ко мне за советом".

Ганди с интересом следит за организованными выступлениями рабочих в Англии. Такого в Индии ему еще не приходилось наблюдать. Его симпатии на стороне угнетенных. Когда Мохандас узнал, что кардинал Манинг оказал помощь бастующим докерам, он вместе со своим другом пришел на прием к кардиналу и выразил ему свое восхищение.

Веря в божественное начало мира, Мохандас-студент тем не менее стремится понять и суть атеизма. Он знакомится с атеистическими воззрениями руководителя английского общества "Свободомыслие", члена парламента Чарлза Брэдлоу. О нем он не без симпатии скажет: "Для атеистов, подобных Брэдлоу, истина занимала такое же место, какое для других занимал бог". Ганди познакомился со знаменитой ирландкой Энни Безант, возмутителем спокойствия, оппозиционеркой английским властям, "филантропической героиней" лондонского Ист-энда - царства нищеты и человеческого унижения. Она и член общества "Свободомыслие", и, вместе с Бернардом Шоу, активистка Фабианского общества, и проповедница утопического социализма; но она же и теософ, правая рука известной русской дамы Елены Блаватской, основоположницы теософского "учения" о богопознании. Мохандас не мог знать тогда, что пройдут годы - и он встретит Энни Безант в Индии, куда она приедет в 1893 году, чтобы остаток жизни посвятить освободительной борьбе индийского народа (одно время она даже возглавит Индийский национальный конгресс).

Начинающий юрист Ганди оказался в Лондоне, когда в Англии была основана Независимая рабочая партия, когда вышел в свет "Капитал" Карла Маркса, Бернард Шоу опубликовал свои знаменитые "Фабианские очерки" с проповедью утопического социализма, Чарлз Дарвин потряс умы людей своими трудами о живой природе и сенсационной работой "Происхождение человека и половой отбор".

Разумеется, дух времени не мог не оказать влияния на молодого человека, ищущего свое место в жизни. Но сознание юноши из далекой провинциально-княжеской Индии еще не было подготовлено для критического осмысления огромного потока новых идей, которыми была наводнена промышленная Англия конца XIX века. Тем не менее Мохандас уже в те годы интуитивно, больше сердцем, чем разумом, сумел почувствовать социальную несправедливость, порожденную промышленной революцией.

М. К. Ганди в Йоханнесбурге. 1906 г.

Особый интерес Ганди проявил к религиозной литературе. На него произвели сильное впечатление книга Эдвина Арнольда "Свет Азии" о жизни Будды и английские переводы индийских священных книг. Он с увлечением читает и "Новый завет". Нагорная проповедь Христа покоряет его воображение. Уже в те годы Мохандас проявляет склонность к религиозному реформаторству и мечтает о духовном сближении Востока и Запада. В зрелые годы, вспоминая о лондонском периоде жизни, Ганди скажет: "Мой неискушенный ум пытался объединить учение Гиты, "Свет Азии" и Нагорную проповедь..."

Мохандас, верный своему слову, строго соблюдает обет, данный матери, хотя сдержать его в условиях Лондона было далеко не просто, и не по внутренним мотивам, а в основном из-за насмешек окружавших его людей.

Желая больше походить на своих английских сверстников, он берет уроки музыки и танцев, но тщетно - эти занятия не для него. Зато он преуспел как член движения за вегетарианскую пищу. Его избирают секретарем вегетарианского общества, в журналах появляются его статьи по диететике. Спорт ему заменяют длительные пешие прогулки, привычку к которым он сохранит до глубокой старости.

В 1891 году, получив диплом барристера^*, Мохандас Ганди вернулся в Индию. После непродолжительной и малоуспешной юридической практики на родине молодой адвокат принял предложение индийской торговой фирмы Дады Абдуллы вести ее дела в Южной Африке. Так Ганди оказался в Южной Африке, совсем не намереваясь оставаться здесь на годы; но судьба распорядилась иначе. Теперь он привез в Дурбан всю свою семью.

^* (Барристер (англ. barrister) - высшее звание адвоката в Великобритании.)

Созданный Ганди Индийский конгресс Наталя приобретал среди общины все больший вес. Индийские торговцы, считая Конгресс своей политической организацией, поддерживали его деньгами. Правда, правительство Наталя не очень считалось с Конгрессом и продолжало проводить твердую политику поощрения английского капитала путем законодательных ограничений, направленных на ослабление конкуренции со стороны "цветной" буржуазии. Обращение Ганди к имперскому министру колоний с просьбой защитить интересы индийских подданных короны, как и следовало ожидать, было оставлено в Лондоне без внимания.

Много сил отдает Ганди благотворительной работе, не получая за это никакого вознаграждения. Поэтому, чтобы содержать семью и покрывать скромные личные расходы, он открыл небольшую адвокатскую контору, занимаясь в основном третейским решением имущественных споров.

Житейских забот у Ганди хватает. В Южной Африке у него родились еще два сына. Власти, учитывая социальное положение и авторитет Ганди, могли бы сделать для него исключение и разрешить его детям посещать местную школу для европейцев, но Ганди не желает пользоваться особыми привилегиями и сам занимается нравственным и трудовым воспитанием своих детей. Тем более, что он считает официальную систему образования далеко не совершенной.

Не чуждаться простого физического труда - для него нравственный принцип поведения человека. Пример тому - его образ жизни. Он неплохо справляется с работой акушера и фармацевта, медбрата и прачки, печатника и ассенизатора, землекопа и плотника, пахаря и садовника.

Деятельная натура Ганди не давала ему покоя: то он приютит у себя в доме прокаженного и затем хлопочет об устройстве его дальнейшей жизни, то бесплатно подрядится работать в больнице, то днями хлопочет о каком-нибудь несчастном кули, то создает группу добровольцев для борьбы со вспышкой эпидемии чумы и, рискуя жизнью, сутками ухаживает за больными.

Его мучила мысль, почему индийцы - подданные той же британской короны, что и англичане - в отличие от них подвергаются унизительной расовой дискриминации и поставлены в оскорбляющие человеческое достоинство социально-политические условия жизни как в самой Индии, так и здесь, в Южной Африке.

В минуты тягостных раздумий о судьбах соотечественников ему, естественно, не могли не приходить на ум высказывания знаменитых индийских либералов того времени. Глубоко чтимый им Дадабхай Наороджи, например, говорил: "Мои желания и цель состоят не в том, чтобы поощрить восстание, а в том, чтобы предотвратить его и сделать связь между Англией и Индией полезной и благотворной для обеих стран, каковой эта связь несомненно может быть, но, к сожалению, еще не стала из-за дурной и несправедливой системы управления, упорно сохраняемой исполнительной властью вопреки желаниям короля, народа и парламента Англии править справедливо". "Добрый король"! Вера в доброго короля-батюшку, совсем как в старой России. Вот он, "бунт на коленях" привилегированных классов, недовольных существующим правлением. Вот она, идейно-политическая позиция этих классов - решать вопрос о политической власти без участия народа, "по-семей- ному", так, чтобы, несмотря на внутренние разногласия, привилегированные группы получили свое и были наделены соответственно их весу в обществе имущественными и политическими правами.

Молодой Мохандас Ганди полностью унаследовал идейные установки отцов освободительного движения Индии XIX века. В то же время его ищущий социальную правду ум, искреннее сочувствие самым униженным и угнетенным соотечественникам побуждали его действовать во имя их и вместе с ними. Он догадывался, что ключ к свободе находится у самого народа. Но как этим ключом воспользоваться?

Для Ганди была неприемлема слепая, злобная, без разбору все сокрушающая на своем пути стихия неуправляемых людских масс. Он чувствовал неприязнь к безрассудному проявлению гнева взбунтовавшейся толпы. Ему импонировали самодисциплина, осознанное действие и организованность, непобедимая мирная воля людей к достижению поставленной цели.

В том, что в обществе царит несправедливость, Ганди винит не только "добросовестно заблуждающихся" власть имущих, но и весь народ, который страдает от гордыни превосходства одних людей над другими. В этом, по его убеждению, повинны и сами индийцы. Когда, например, белый парикмахер отказывается обслуживать его, Ганди с горечью задается вопросом - а разве не тот же гнусный порядок вещей существует в самой Индии? Парикмахер- индиец ни за что на свете не будет обслуживать отверженного обществом соотечественника-парию ("неприкасаемого"). По мысли Ганди, древние евреи были наказаны потому, что считали себя, в отличие от всех других народов, людьми, избранными богом. Теперь за подобный грех расплачиваются и индусы, которые причисляли себя к цивилизованным арийцам, а на часть своих соотечественников смотрели как на людей вне касты.

В 1899 году началась англо-бурская война. Ее развязала Англия против буров - потомков голландских колонистов в Южной Африке, которые создали здесь две независимые республики: Трансвааль и Оранжевую. Формальным предлогом для войны Англия объявила защиту интересов английских поселенцев. В действительности же бурские республики стали объектом империалистического соперничества между Англией и Германией. Английские монополии ставили целью подчинить себе всю Южную Африку, захватить источники сырья и богатейшие золотые прииски. В. И. Ленин назвал англо-бурскую войну в числе главных исторических вех, ознаменовавших эпоху империализма^*.

^* (См. Ленин В. И. Полн. собр. соч. - Т. 30. - С. 164.)

С началом войны Ганди переживает острую внутреннюю борьбу. Война велась между европейцами - бурами и англичанами за преобладание в Африке. Война была чужда и непонятна ни местным индийцам, ни коренным африканцам. И буры, и англичане относились к ним, как к грубой рабочей силе. Когда, например, депутация индийцев обратилась к президенту бурской республики Трансвааль Крюгеру с просьбой предоставить им некоторые гражданские права, тот ответил, что они "по самому своему рождению должны находиться в рабском услужении у европейцев".

Война, как средство разрешения международных проблем, противоречила убеждениям Ганди. Его личные симпатии оставались на стороне защищавшихся буров, но в то же время как британский подданный он считал недобросовестным уклоняться от выполнения долга перед своим правительством. Тем более, что южноафриканские индийцы все еще надеялись получить от этого правительства равные права с европейцами. "А права влекут за собой и обязанности перед государством", - рассуждал Ганди. К тому же, как полагал он тогда, Индия может стать независимой только в рамках Британской империи и при ее содействии. Итак, он решает занять вполне определенную и активную позицию в войне на стороне Англии и тем самым продемонстрировать перед Лондоном политическую и гражданскую лояльность членов индийской общины к верховной власти.

На войне есть разная работа и, в частности, в ней участвуют люди, которые не убивают других, а спасают человеческие жизни. И эта работа по душе Ганди. Он формирует санитарный отряд, состоящий из трехсот свободных индийцев и восьмисот законтрактованных рабочих. Несмотря на большие потери, отказавшись от личного оружия, санитары отряда во главе со своим командиром под пулями и артиллерийским огнем выносят с поля боя раненых солдат и офицеров.

Ганди проявляет себя стойким и решительным командиром, действующим в экстремальных условиях, когда от человека требуется подлинный героизм и бесстрашие. Он удостаивается золотой медали за храбрость и отвагу.

Хотя война была ненавистна Ганди, он говорит, что она дала ему возможность ближе сойтись с индийскими рабочими и узнать их. "Они, - писал Ганди, - становились сознательнее, и в их умах глубоко укоренилось убеждение, что индусы, мусульмане, христиане, тамилы, гуджаратцы и синдхи являются индийцами и детьми одной родины. Все верили, что белые загладят свою вину за нанесенные индийцам обиды".

Англо-бурская война завершилась подписанием в Претории 31 мая 1902 г. мирного договора. Англия добилась для своих монополий свободы действий в Южной Африке. Отныне и по сей день, вот уже более 80 лет, в лондонские банки непрерывным потоком льется южноафриканское золото. А к индийской крови, пролитой за это золото, прибавятся реки негритянской крови. Апартеид же будет возведен в государственную политику. И в этой горькой правде вскоре предстояло убедиться Мохандасу Ганди, который с наивным простодушием ожидал от "наконец прозревшего" Лондона благодарного сочувствия к бесправным индийским подданным империи.

Освободившись от военных обязанностей, Ганди принимает решение вернуться на родину и посвятить себя там общественно-политической деятельности. Друзья из индийской общины в Натале берут с него слово вернуться в Южную Африку, если они будут нуждаться в его помощи.

Прощание было трогательным. Индийцы Наталя буквально засыпают Ганди щедрыми подарками, среди которых дорогие изделия из золота, серебра, бриллиантов. Все это могло бы составить целое состояние.

При виде всего этого добра Кастурбай, жена Ганди, облегченно вздыхает: боже милостивый, наконец-то они выберутся из нищеты и ей не придется каждый день считать гроши, чтобы хоть малость сэкономить на черный день. Ведь Мохандас такой неземной человек.

- Хорошо бы положить деньги под проценты, - говорит она. - Случись какая беда, пропадем: запасов никаких. Даже своей крыши в Индии не имеем. Еще не известно, когда вернемся, на что и как будем жить.

Ганди смотрит виновато. Он совсем не щадит жену. Прислуг в доме нет, как у других адвокатов. Она сама делает всю черную работу, с утра до позднего вечера моет, чистит, готовит, смотрит за детьми.

- Не могу я, Кастурбай, принять эти богатства, - говорит Ганди, и по его лицу видно, что никакие увещевания жены не изменят его решения. - Нельзя жить без совести, без денег, да, бог поможет, - вроде бы и не ей, а себе поясняет он.

- При чем же здесь совесть, Мохандас, - не отступается Кастурбай. - Благодарные люди платят своей любовью...

- Любовь не имеет имущественного выражения, - не дает ей закончить мысль Ганди. - Возможность служения обществу уже сама по себе высшая для меня награда.

- И что же вы думаете делать с этим богатством? - сокрушается Кастурбай.

- Все ценности отдам индийской общине, - начал уже сердиться на жену Ганди. - И знай, Кастурбай, я твердо придерживаюсь мнения, что человек, посвятивший себя служению обществу, не должен принимать дорогих подарков.

В Индии Мохандас Ганди впервые присутствует на сессии Индийского национального конгресса. Сессия Конгресса созывалась один раз в год на три дня. Остальное время Конгресс практически бездействовал. Работа сессии произвела на Ганди удручающее впечатление. Делегаты произносили длинные расплывчатые речи, принимали бесчисленные резолюции. Среди участников Конгресса чувствовалась разобщенность по национальному, социальному и религиозному принципам. Заседания велись на непонятном для простых людей английском языке.

Ганди встречается с руководителями ИНК - Лoкаманьей Тилаком, Энни Безант, долго живет в доме Гокхале... На лидера южноафриканских индийцев теперь все чаще обращают внимание видные государственные деятели, представители колониальной администрации. Его приглашают на приемы, устраиваемые английскими вельможами, самим вице-королем.

"Я расстроился при виде магарадж, - вспоминал Ганди, - разодетых подобно женщинам - в шелковых пижамах, с жемчужными ожерельями на шее, браслетами на запястьях, жемчужными и бриллиантовыми подвесками на тюрбанах. В довершение всего на поясах висели сабли с золотыми эфесами". По мнению Ганди, эта мишура из драгоценностей была скорее не знаком королевского достоинства, а напротив - признаком рабства. Требование вице-королевского протокола посещать официальные приемы в украшениях, надевать которые к лицу только женщинам, - унизительно, говорил Ганди.

Во время поездки по Индии он сталкивается с возмутительным невежеством английских чиновников, с их бездушным барским отношением к индийцам. Наблюдая за отправлением "правосудия" одним из англичан, Ганди с горечью говорит: "Откуда ему было знать о страданиях бедной Индии? Разве он мог понять нужды, нравы, взгляды и обычаи народа? И как мог он, привыкший оценивать вещи в золотых соверенах, начать считать на медяки? Подобно тому, как слон бессилен мыслить по-муравьиному, несмотря на самые лучшие намерения, так и англичанин бессилен мыслить понятиями индийцев, а следовательно, и устанавливать законы для них".

Как раз тогда, когда Ганди намерен был обосноваться в Бомбее и уже арендовал помещение для своей адвокатской конторы, он неожиданно получил из Южной Африки телеграмму следующего содержания: "Ожидается приезд Чемберлена. Пожалуйста, возвращайтесь немедленно". В Дурбан Ганди прибыл вовремя и заблаговременно успел составить петицию для вручения ее имперскому министру колоний Джозефу Чемберлену.

В Южной Африке Чемберлену, по воспоминаниям Ганди, европейцы устроили пышную встречу. Он получил от помирившихся теперь англичан и буров "подарок" в 35 миллионов фунтов стерлингов - по тем временам сумму баснословную. Поэтому вряд ли можно было ожидать от него теплого приема индийской делегации во главе с Мохандасом Ганди.

- Вы знаете, - сказал Чемберлен, - что имперское правительство не обладает большой властью в самоуправляющихся колониях, но ваши жалобы кажутся нам обоснованными, и я сделаю все, что смогу. Однако вы и сами должны стараться ладить с европейцами, если хотите жить среди них.

Это был типичный образец колониальной дипломатии по-английски: широким жестом преподносить "дырки от бубликов". Беседа с министром произвела на Ганди тяжелое впечатление. Он понял, что теперь придется начинать все сначала. Чемберлен, по словам Ганди, напоминал индийцам о праве сильного, который всегда прав, иначе говоря, о праве владеющего мечом.

Из Дурбана Чемберлен поехал в Трансвааль. Здесь индийские переселенцы страдали от расовой дискриминации не меньше, если не больше, чем в Натале. Они обратились к Ганди с просьбой возглавить делегацию местных индийцев к Чемберлену. Ганди попытался возобновить переговоры с Чемберленом. Однако получить разрешение на поездку в Трансвааль для "цветного" было очень сложно. Дело в том, с горькой иронией замечает Ганди, что по окончании войн правительственные органы обычно облекаются особыми полномочиями. Так было и в Южной Африке. Правительство издало "декрет о сохранении мира", по которому каждый проникший на территорию Трансвааля без пропуска подлежал тюремному заключению.

Приложив немалые усилия, Ганди все же удалось через своих друзей в Дурбане получить такой пропуск. Власти в Йоханнесбурге были взбешены этим обстоятельством. Чиновники из Азиатского департамента в Трансваале заявили Ганди, что пропуск ему был выдан ошибочно и что было бы лучше вернуться ему обратно, поскольку к м-ру Чемберлену его не допустят. Чемберлен действительно отказался принять Ганди, сказав при этом, что не желает всегда и всюду выслушивать одного и того же представителя. Ганди чувствовал себя оскорбленным.

Друзья упрекали Ганди в том, что по его настоянию индийская община помогла англичанам в войне, а теперь за все это они платят индийцам черной неблагодарностью. Ганди не раскаивался в том, что служил санитаром на войне. Но он соглашался с той правдой, что индийцам уготована "поистине собачья жизнь", которую трудно выносить. И именно потому он решает переселиться в Трансвааль и вместе с соотечественниками продолжать борьбу за их права.

Профессия юриста опостылела Ганди, ибо он видел, как проституировалось право для сокрытия очевидных преступлений. В Южной Африке трудно было рассчитывать на то, чтобы белые присяжные осудили белого, нанесшего обиду "цветному".

Итак, пошел XX век от рождества Христова, а Земля, как до и после него, продолжала вращаться и нестись по космической орбите. Планета наматывала нить бесконечного времени на то, что всегда воспринималось под Солнцем трагично конечным, временным, случайным - на хрупкую жизнь человека, протягивая эту неразрывную нить времени через исторические эпохи по эстафете поколений.

Начало века, однако, ознаменовалось новым представлением о времени и пространстве, и Альберт Эйнштейн уже поражал воображение дерзкой теорией относительности.

В самом деле время, казалось, ускорило свой бег, стремительно преображая облик планеты. Земные города по ночам заливала светом электрическая лампочка русского изобретателя П. Н. Яблочкова. Заработал, оглушая ревом округу, двигатель внутреннего сгорания немецкого инженера Р. Дизеля. Поднялся в воздух самолет братьев Райт, а в Калуге К. Э. Циолковский уже создавал чертежи будущих космических аппаратов. Появились телефон, кинематограф, заговорило радио, и слово человека заполнило эфир. Сдавили широкую грудь Земли, затрудняя ее дыхание, железные дороги и заводские корпуса тяжелой индустрии. В русла рек потекли ядовитые отходы химической промышленности. Люди стали одеваться в одежду из искусственных тканей и ездить в бензиновых автомобилях. Им все больше требовалось чугуна, стали, угля, нефти.

Одно открытие в науке следовало за другим. Началось массовое производство машин и вещей. В мире бешено увеличивались богатства, а жизнь людей становилась все более напряженной и малоценной.

Наука теперь могла точно объяснить, что такое жизнь с точки зрения живой материи, но она не давала ответов на вопросы: "Зачем жить?", "Какой смысл в такой жизни?", "Во что верить?".

С этими вопросами вышли люди на Дворцовую площадь в Петрограде, и царь, хранитель веры в России, устроил им Кровавое воскресенье. Ужесточением насилия отвечали на эти вопросы народа и английские колонизаторы в Индии: смертные приговоры, тюрьмы, порки и, наконец, такая же, как в Петрограде, "Амритсарская бойня".

Новая элита, пришедшая на смену старой аристократии и провозгласившая в пору своего "невинного" детства народные вольности, выросла в ненасытное жадное чудовище, готовое ради умножения своих богатств переплавить в слитки золота и заложить в банки все, что дано человеку природой, - его горячую кровь и совершенные мускулы, его пытливый ум и устремленную к возвышенным идеалам душу.

Прошли первые империалистические войны: испаноамериканская, англо-бурская и русско-японская. Колониальные империи уже готовились к глобальной войне, и индустрия смерти осваивала производство удушливых газов, автоматического стрелкового оружия, дальнобойной артиллерии, танков.

А над древней Индией, одной из колыбелей цивилизации, звучала все та же надрывающая сердце мелодия векового ситара, но в ней уже явственно слышались мотивы духовного пробуждения народа, его непреклонного порыва к свету, национальной свободе, к жизни.

В этом мире голого чистогана, насилия и крушения извечной мечты людей о свободе, равенстве и братстве, преодолевая огромные расстояния, устремились навстречу друг другу два неистовых человеческих сердца: Мохандаса Карамчанда Ганди и русского графа Льва Николаевича Толстого.

Тот и другой ищут духовного сближения Востока и Запада, хотят переустроить жизнь по совести и социальной справедливости, призывают к ненасилию, к миру без армий и войн.

Уникальное во Вселенной древо духовности, разума, творения зародилось и расцвело на Земле в Человеке, и его неистребимые корни пронизывают великие души двух апостолов добра.

Один - граф, мыслитель, великий писатель с мировым именем, признаваемый русским мужиком за пророка, старец на краю жизни. Другой - молодой, скромный адвокат индийской общины в Южной Африке, стоящий еще в начале своего беспримерного в истории людей жизненного пути.

Толстой - знаток Востока. Он помнит на своем веку Сипайское восстание в Индии. Восторгается индийским эпосом - Махабхаратой и Рамаяной, пропагандирует учение Будды и других мыслителей древней Индии, но сокрушается, что прошли столетия и глубокие человечные в своей основе учения не удержались на своей духовной и нравственной высоте: мудрость древних искажена своекорыстными жрецами.

Лев Николаевич Толстой

Ганди, познав учителей прошлого, ищет применения их заветов к жизни, зачитывается произведениями Толстого. Толстовская "Исповедь" и "Царство божие внутри вас" потрясают его глубиной откровения и криком измученной, исстрадавшейся души. Все те же вопросы - "Зачем жить?", "Как жить по совести и правде?", "Чем помочь задавленному народу?".

"Я продолжал испытывать чувство неудовлетворенности. Мне хотелось гуманистической деятельности, и притом постоянной", - писал о тех годах своей жизни Ганди.

"Смиренный" гнев русского гения, его ненасильственный бунт против лжи и лицемерия казенной церкви, неприятие им несправедливого государственного устройства, "порочных" даров науки и просвещения индустриального века - все это воспринимает Ганди как свет, озаривший "темные уголки" в его мятущемся сознании, обеспокоенном за горькую участь своих соотечественников.

Литературные произведения великого русского писателя и гуманиста - самостоятельная форма проявления общественного сознания, причем наиболее доступная, доходчивая, образная, а потому и хорошо понятная народу: ведь в книгах Толстого речь идет о самом народе, о его думах и чаяниях, о его духовной жизни и моральных ценностях. Чем точнее и беспощаднее изобличал Толстой социальные пороки своего времени, тем большее эмоциональное воздействие его проповеди имели на людей. В. И. Ленин образно говорил о Толстом как о "зеркале русской революции".

Ганди не могло не привлекать учение Льва Толстого. Оно было близко ему по идеализму и изобличительной силе, по гуманизму и христианскому непротивлению злу насилием, по ностальгии об утраченном "вечном начале" нравственности, по отрицанию индустриального прогресса, по культу "простого" уклада жизни, по убеждению, что богатства, материальное - ничто, пустое, суета.

Вместе с тем он говорит: "Я вовсе не сторонник необоснованного поклонения всему, что именуется "стариной". Я без колебания отвергаю дурное и безнравственное, каким бы старинным оно ни было, но, сделав эту оговорку, признаюсь, что обожаю старинные обычаи. Мне больно думать, что люди в погоне за всем современным презирают старые традиции и не соблюдают их в повседневной жизни".

Ганди восхищается русским графом. "Удивительно, в какой простоте и скромности жил Толстой! - пишет он. - Рожденный и воспитанный в роскоши и комфорте богатой аристократической семьи, щедро осыпанный земными благами, какие только можно пожелать, этот человек, познавший все радости жизни, отвернулся от них в расцвете лет и никогда больше ими не прельщался..."

Поразительно, индиец в далекой от России Южной Африке, по выражению Толстого, "на краю света", которому как по объективным обстоятельствам, так и по внутреннему зову предстояло пройти свой собственный суровый жизненный путь, заполненный борьбой и исканиями истины, и которого индийский народ назовет Махатмой, Великой душой, своим вождем и Бапу, отцом новой Индии, воспринимает гения "русского духа" Льва Толстого своим учителем. Пройдут десятилетия, а Махатма Ганди уже в 1942 году публично заявит: "Россия дала мне в лице Толстого учителя, который предоставил рациональную основу моего ненасилия".

Толстой и Ганди исповедуют одну истину - все люди равны перед природой, она наделила всех, независимо от расы, веры, одним общим правом на жизнь, на равное пользование их общим домом - планетой Земля.

Обитатели фермы Толстого. 1910 г. Из архива

Отрицание Ганди, как и Толстым, всего аморального, стяжательского, что нес с собой предприимчивый капитал, и крушение милого сердцу Ганди традиционного уклада старой крестьянско-ремесленной Индии постоянно толкали его к поиску социального выхода из создавшегося тупика, к истокам нравственных начал общества. Он видел, как в Индии и здесь, в Южной Африке, а по описанию Толстого, и в России происходила трагическая ломка первичных отношений между людьми, принося большинству неисчислимые бедствия. Он вместе с Толстым горевал об уходящем прошлом, о поруганных традициях, о нарушении священных заповедей "золотого" прамира.

Но Мохандас Ганди - не отчаявшийся пессимист, утративший веру в судьбу человечества, не философ в "слоновой башне"; он не претендует на создание какого-то своего особого "изма", он практик и экспериментатор, лабораторией которого является прежде всего он сам как человек, его народ, жизнь, как она есть.

Ганди и Толстой знают одно - вне общечеловеческого блага нет счастья на Земле, но оно зависит от самого народа.

С 1904 года Ганди начинает выпускать еженедельную газету "Индиан опиньон" ("Индийское мнение"). Под впечатлением прочитанной им книги английского писателя Джона Раскина "Последнему, что и первому", в которой автор настаивает вести исключительно трудовую жизнь земледельца или ремесленника, Ганди переводит издание газеты в сельскую местность. Он покупает под Дурбаном в местечке Феникс земельный участок и организует колонию, обитатели которой вместе с работой по изданию газеты обрабатывают землю и тем самым зарабатывают себе на скромное пропитание.

Позднее Мохандас Ганди окончательно утвердится в мысли о необходимости физического труда для каждого человека. Отвечая на вопрос, почему великий индийский писатель Рабиндранат Тагор и подобные ему столпы науки и искусства должны заниматься физическим трудом, Ганди скажет, что умственная и творческая работа, несомненно, занимает важнейшее место в жизни людей. Вместе с тем ни один человек не должен быть свободен от обязанности трудиться еще и физически. "В этой связи, - заметил Ганди, - я хотел привести в пример жизнь Толстого и его знаменитое учение о необходимости физическим трудом добывать свой хлеб..."

На страницах "Индиан опиньон" Ганди обращается к опыту революционных событий 1905 года в России. Говоря о русских революционерах, Ганди не без упрека в свой адрес пишет: они "не ограничиваются петициями.., они храбры и патриотичны, они беззаветно служат своей стране, и не будет удивительным, если эта страна свергнет тиранию и добьется свободы". Разумеется, Ганди говорит при этом о ненасильственной борьбе за свободу, но он призывает индийцев проявить самоотверженность и патриотизм "такого же рода".

Вождь российского пролетариата В. И. Ленин в 1908 году называет существовавшие в тогдашней Индии порядки "английско-русскими"^*, а Ганди, еще не зная о статье Ленина, метко подмечает определенное сходство между царским самодержавием и английской властью в Индии.

^* (См. Ленин В. И. Полн. собр. соч. - Т. 17. - С. 179.)

В русском опыте Мохандаса Ганди больше всего привлекает организованность массовых выступлений народа. "Нынешнее движение в России является важнейшим уроком для нас.., - пишет он. - Русские рабочие и все другие трудящиеся объявили всеобщую забастовку и бросили работу. И царь ничего не может с ними поделать, ибо нельзя заставить народ работать силой, штыками... Мы тоже можем использовать русское средство против тирании... Наши оковы падут в тот день, когда индийцы объединятся, возлюбят свою страну и будут ставить благо родины выше личных интересов. Нынешняя власть в Индии возможна потому, что есть люди, которые работают на нее. А ведь и мы можем показать такую же силу, какую показал русский народ".

В своей "Индиан опиньон" от 1 июля 1905 г. Ганди пишет статью о Максиме Горьком. Он восхищается им как человеком, произведения которого призваны "поднять народ против тирании", как героем, который был брошен в тюрьму за свое служение народу, и, наконец, как поборником народных прав. Но и здесь для Мохандаса народ социально неделим и люди по природе своей все хорошие.

Уже тогда Ганди прозорливо подмечает историческое значение революционного процесса в России для народов всего мира и стран Азии в частности. "Если русский народ победит, - высказывает он свою мысль, - то революция в России будет считаться величайшей победой, крупнейшим событием нынешнего века".

Российский опыт убеждает его в мысли, что народ - решающая сила в переустройстве мира, творец истории. Пример России учил исходить из интересов угнетенных и в политике опираться на их массовую поддержку.

Живя в самой гуще народа, Ганди не мог не признавать огромной разницы в социальном и экономическом положении классов, но он не хотел соглашаться с наличием между ними непримиримых противоречий. Народ представлялся ему единым целым. Как поборник истины через всеобъемлющую любовь, Ганди искренне исходит в политике из честного принципа: "Скорейший путь добиться справедливости - относиться справедливо и к противной стороне". Но суровой проверкой этой рыцарской формулы явятся грядущие годы, сама жизнь, со всеми ее земными законами, познать которые так страстно хотел Ганди.

В 1906 году в Натале вспыхнуло антиколониальное восстание местных племен - зулусов. Ганди вновь организует индийский санитарный отряд. "Зулусский "мятеж", - писал он, - обогатил меня новым жизненным опытом и дал пищу для размышлений. Бурская война раскрыла для меня ужасы войны далеко не так ярко, как "мятеж". Это, собственно, была не война, а охота за людьми". Сочувствие Ганди было целиком на стороне зулусов, и он был доволен тем, что его работа заключалась в уходе за ранеными зулусами.

В том же году, 22 августа, в правительственной газете Трансвааля был опубликован проект так называемого "черного закона". Согласно закону, каждый проживающий в Трансваале индиец - мужчина, женщина и даже ребенок, начиная с 8-летнего возраста, - должен зарегистрироваться в полиции, сообщить сведения о своем общественном положении, оставить отпечатки пальцев и получить особое регистрационное удостоверение. Отсутствие такого удостоверения влекло за собой арест и депортацию.

Ганди прочитал это сообщение и с несвойственной ему жесткостью в голосе сказал: "Лучше умереть, нежели согласиться с подобным законом".

"Но как мы должны умереть?" - спрашивал он себя. Трансваальские власти нанесли тяжкое оскорбление индийцам и самой Индии. Если этот закон вступит в силу в Трансваале, он затем будет распространен и на другие районы Южной Африки.

В Йоханнесбурге в помещении театра "Империал" состоялся митинг представителей индийской общины. Зал кипел страстями. Собравшиеся выкрикивали угрозы прибегнуть к оружию. "Черный закон" предусматривал меры, унижавшие достоинство индийских женщин. Любой полицейский мог вторгнуться в их жилище и удостовериться в "законности" их пребывания в Трансваале.

Для индийских мусульман и индусов, ревностно оберегающих достоинство своих жен и дочерей, такая мера была просто невыносима. Многие из индийцев заявляли, что они без колебания пристрелят на месте любого, кто посмеет запятнать честь их жен и дочерей.

Поднявшись на трибуну, Ганди предложил принять резолюцию о неподчинении "черному закону", если он будет принят. Он сказал, что предложенная им резолюция не рассчитана на то, чтобы произвести впечатление на мировое общественное мнение. Индийцы сами в состоянии постоять за себя. Смысл резолюции заключается в том, что каждый, кто поклянется не подчиняться "черному закону", должен решить для себя, хватит ли у него внутренних сил сдержать эту клятву, несмотря ни на какие гонения, потерю работы, тюремное заключение, избиения, пытки, голод и даже смерть. Борьба, по словам Ганди, может продолжаться долго, возможно, годы. "Но я смело и с полной уверенностью заявляю, что если даже небольшая часть людей сохранит верность своему слову, наша борьба может завершиться только одним - победой".

Участники митинга встретили слова Ганди восторженными аплодисментами и единодушно проголосовали за резолюцию. Звучали клятвы людей не подчиняться "черному закону". Все ли выдержат предстоящие испытания? Ганди, однако, твердо знал, что если ему придется страдать и бороться в одиночку, то и тогда он не отступит от своей клятвы.

Это было началом многолетней борьбы между героической совестью и властью. Преданная людям душа восстала против тех, кто угнетал их нравственно и физически, кто отнял у них человеческое право быть свободным.

На страницах "Индиан опиньон" Ганди обсуждает вопрос, каким методом должна вестись борьба с властью. Ему ясно одно и главное - этот метод должен быть противоположен тому, который называется "око за око" и который, по его убеждению, может лишь ослепить обе стороны.

Движение, выражавшееся в неповиновении несправедливым законам, сначала называлось "пассивным сопротивлением". Ганди, однако, не нравилось слово "пассивное". Оно не передавало смысла протеста - мирного, но в высшей степени воинственного, активного. Пассивность, по его словам, означает оружие слабого против сильного. Участниками же движения могли стать только сильные духом, небезучастные к судьбам соотечественников, полные бесстрашной решимости победить и, если нужно, умереть ради поставленной цели.

Ганди объявил конкурс на лучшее и более точное название этого движения, в результате проведения которого победил его сын Маганлал, верный последователь и помощник отца. Он предложил термин, образованный путем соединения двух слов из языка гуджарати: сат - истина и аграха - твердость, упорство. С тех пор политическая борьба, проявлявшаяся в двух формах: гражданского неповиновения и ненасильственного несотрудничества, стала называться сатьяграхой (упорством в истине).

Ганди, никогда не отказывавшийся в политической борьбе от возможности уладить конфликт путем переговоров, решает, прежде чем призвать к сатьяграхе, поехать в Лондон. Трансвааль был колонией английской короны, и король мог посоветовать своему правительству отклонить "черный закон". В Англии Ганди добивается встречи с министром колоний лордом Элджином и министром по делам Индии Морли.

Прославленный соотечественник Дадабхай Наороджи, которого Ганди знал еще со студенческих лет, помогает ему всем, чем может. В политических кругах Наороджи - известная личность. Он прожил в Англии более 50 лет и был первым индийцем, избранным в английский парламент. В ходе избирательной кампании тогдашний премьер-министр Солсбери надменно заявил о Наороджи: "Я сомневаюсь, чтобы мы дошли до того в своих взглядах, когда английский избиратель мог бы проголосовать за черного". Однако премьер-министр просчитался: не все же англичане - расисты.

Дадабхай Наороджи организует выступление Ганди перед группой членов палаты представителей английского парламента. Некоторые из них с тревогой задумываются о возможных неблагоприятных последствиях "черного закона" для интересов Англии в Южной Африке. Спокойным и убедительным доводам Мохандаса Ганди об опасной и нетерпимой обстановке, сложившейся в Трансваале по вине колониальных властей, казалось, внял и сам лорд Элджин. Уже на обратном пути в Южную Африку Ганди неожиданно получает от Элджина телеграмму, в которой говорится, что он не санкционирует антиазиатский закон трансваальского правительства. Ганди счастлив: индийцы одержали правую победу.

Однако по приезде в Йоханнесбург обнаруживается, что телеграмма министра была всего лишь политической уловкой. Оказывается, отправляя телеграмму Ганди, в тот же самый день лорд Элджин, истый дипломат английской школы, приглашает к себе верховного комиссара Трансвааля в Лондоне и поясняет ему, что-де король отверг бы закон о принудительной регистрации индийцев, но поскольку Трансвааль самоуправляющаяся колония, то ее правительство вправе принять этот закон без королевского одобрения. Потрясенный двуличием лорда Элджина, Ганди называет его действия "плутовской политикой".

Ганди предупреждает премьер-министра Трансвааля генерала Бота, что в случае введения в силу "черного закона" индийская община объявит кампанию гражданского неповиновения и ненасильственного несотрудничества - сатьяграху. Тот отвечает, что беспомощен что-либо изменить и что правительство проявит необходимую твердость. "Что ж, проявят твердость и индийцы", - решает Ганди.

Власти рассылают индийцам официальные повестки с требованием явиться в полицию для регистрации или покинуть Трансвааль. 11 января 1908 г. Ганди организует перед зданием магистрата в Йоханнесбурге шествие протеста, участники которого отказываются подчиниться предписанию властей.

Организатор демонстрации протеста предстает перед тем самым судом, в котором часто выступал в качестве адвоката. Подсудимый и не думает оправдываться: говорит, что является руководителем кампании неповиновения индийцев несправедливому закону и поэтому готов принять самый строгий приговор. Хорошо знавший его судья Дж. Джордан смущен. Ему явно не по себе. Оправдать же Мохандаса Ганди он не может и выносит ему по возможности мягкий приговор: два месяца тюремного заключения.

Репрессии - бессильны. Закон о принудительной регистрации индийцев превращается в позорный листок, подрывающий авторитет законодателей: "цветные" игнорируют их закон. На десятки тысяч людей тюрем не хватает, к тому же тюрьмы не в состоянии убить их волю к неповиновению властям.

Трансваальский министр генерал Ян Смэтс не видит иного выхода, кроме как начать переговоры с руководителем сатьяграхи Мохандасом Ганди, которого прямо из тюрьмы глава полиции республики лично доставляет в Преторию. Смэтс при всех своих генеральских регалиях долго и очень вежливо - можно сказать, на равных - беседует с человеком, одетым в арестантскую робу. По словам Смэтса, правительство Трансвааля готово аннулировать "черный закон", как только индийцы согласятся добровольно, в разовом порядке сообщить о себе сведения, необходимые властям для учета количества иммигрантов и иностранных рабочих. Такая постановка вопроса меняла суть дела, и Ганди дает согласие Смэтсу: на добровольной основе осуществить регистрацию членов индийской общины.

Бесконечно веря в доброе начало человеческой натуры, Ганди, как политический лидер, часто бывал обманут. Исследователи его жизни, даже когда они считают себя гандистами, склонны представлять своего учителя простодушным, наивным человеком. В этом, мол, была его слабость как дипломата. Принято замечать то, чего не доставало Ганди как политику (не доставало ему в данном случае политической нечестности), и замалчивать то, чего не хватало его политическим оппонентам - большим и маленьким талейранам, лордам и пэрам Британской империи. А не хватало им главного - классовой заинтересованности в вопросе о предоставлении колониальным народам свободы. Из этого же принципа исходил и Ян Христиан Смэтс, будущий премьер-министр Южно-Африканского Союза и фельдмаршал Великобритании. Он просто-напросто обманул Ганди: "черный закон" не был отменен.

Ганди тяжело поплатился за свою доверчивость (точнее, за вероломство Смэтса). Некоторые члены общины обвинили своего лидера в продажности. Один из возмущенных соотечественников так избил его, что Ганди потерял сознание и попал в больницу.

Физическая боль - ничто в сравнении с душевной раной. Ганди публикует в "Индиан опиньон" статью под заголовком "Грязная игра", где называет трансваальского министра "бессердечным человеком" и призывает индийцев возобновить сатьяграху. Адвокатская контора Ганди на углу улиц Риссик и Андерсон в Йоханнесбурге и ферма Феникс в Натале становятся руководящими центрами кампании гражданского неповиновения в Южной Африке. Вокруг Ганди собирается группа преданных ему помощников. Среди них не только индийцы, но и те из европейцев, которым ненавистна политика апартеида.

Всю вторую половину 1908 и начало 1909 года Ганди находился в тюрьмах Претории. Судебные приговоры следуют один за другим. Его можно видеть в сопровождении конвоиров на этапе из Наталя в Йоханнесбург. На нем одежда для уголовных преступников: едва прикрывающий макушку головы колпак, свободная куртка с номерным знаком заключенного, шорты, одна штанина которых - черная, другая - светлая (знак особой изощренности расистских тюремщиков). Однако генерал Смэтс не лишен "человечности": он присылает Ганди в камеру религиозную литературу, отбирая ее по своему усмотрению.

В тюрьме Ганди, оторванный от повседневных дел, имеет возможность уйти от суеты жизни и погрузиться в заманчивую глубину раздумий. Редкие люди (к коим относился Мохандас Ганди, будучи в высшей степени деятельной натурой), оказавшись в одиночной камере заключения, не попадают в ледяные объятия истребляющей живую душу тоски. В сознании Ганди умещается целый мир во всем его объеме и многоцветий проявлений. Книги помогают ему понять суровую действительность.

Ганди с упоением, не отрываясь изучает Льва Толстого. Его статьи по религиозно-этическим вопросам оказывают на Ганди глубокое эмоциональное воздействие, укрепляют веру в главенство духовного начала в человеке.

К этому времени среди индийских эмигрантов в Европе, США и Южной Африке из рук в руки уже ходило открытое "Письмо к индусу", которое Толстой написал в связи с обращением к нему из Вашингтона редактора журнала "Свободный Хиндустан" индийского эмигранта Т. Даса. Толстой, ознакомившись с политической позицией журнала, сделал в дневнике запись: "Нехорошо. Хотят конституцию, хотят участвовать в правительстве, то есть закрепить то насилие, которое над ними совершается". В "Письме к индусу" Толстой пишет: "Во всем мире происходит то удивительное явление, что большинство трудящегося народа подчиняется кучке праздных людей, распоряжающихся не только трудами, но и жизнью большинства... В Индии это кажется особенно странным, так как здесь более чем 200-миллионный, высокоодаренный и духовными и телесными силами народ находится во власти совершенно чуждого ему небольшого кружка людей, стоящих в религиозно-нравственном отношении неизмеримо ниже тех людей, над которыми они властвуют".

Писатель раскрывает картину современного собственнического мира и показывает, что всякое угнетение всегда опиралось на насилие, которое зижделось на вере угнетаемых в божественные права властителей.

Толстой призывает своих индийских братьев отвергнуть "божьих помазанников", осуществлявших насилие над Индией, и дает совет: "Не противьтесь злу, но и сами не участвуйте во зле, в насилиях администрации, судов, сборов податей и, главное, войска, и никто в мире не поработит вас".

Узкий национализм чужд Толстому. Он мыслит глобально, о всех людях Земли, независимо от их расы. И это импонирует Мохандасу Ганди, отвечает зову его большого сердца: он тоже патриот и интернационалист и мечтает о мире, в котором не будет места насилию.

"...Я думаю, - читает Ганди слова мыслителя из далекой России, - время такого перехода человечества от одного возраста к другому наступило теперь, и теперь не в том смысле, что оно наступило именно в 1908 году, а в том, что то внутреннее противоречие жизни людей: сознание благодеятельности закона любви и устройство жизни на противном закону любви насилии, вызвавшее бессмысленную, раздраженную, суетливую и страдальческую жизнь человечества, продолжавшееся столетия, в наше время дошло до такого напряжения, при котором оно не может уже более продолжаться и неизбежно должно разрешиться, и разрешится, очевидно, не в пользу отжившего свое время закона насилия..."

Ганди вступает в переписку с Толстым по поводу "Письма к индусу". С его разрешения он публикует письмо в своей газете "Индиан опиньон". "Сейчас, - отвечает писатель своему новому индийскому другу, - получил ваше в высшей степени интересное и доставившее мне большую радость письмо. Помогай бог нашим дорогим братьям и сотрудникам в Трансваале. Та же борьба мягкого против жесткого, смирения и любви против гордости и насилия с каждым годом все более и более проявляется и у нас..."

Учение Льва Толстого, как отмечал В. И. Ленин, в своем "реальном историческом содержании" являлось "идеологией восточного строя, азиатского строя"^*. Разумеется, следует иметь в виду не географию, а исторические условия развития стран Востока и соответствующие этим условиям умопредставления людей. Толстовская проповедь непротивления злу насилием становится столь понятной Ганди именно из-за сходства исторических условий России и Индии - и там, и здесь (хотя в России раньше и в больших масштабах) происходила ломка патриархальных отношений, на развалинах которых расцветал капитализм. Но Толстой не знал, "какие общественные силы способны принести избавление от неисчислимых, особенно острых бедствий, свойственных эпохам "ломки""^**. Эта ленинская оценка мировоззрения Толстого позволяет понять историческую ограниченность и взглядов Ганди.

^* (Ленин В. И. Полн. собр. соч. - Т. 20. - С. 102.)

^** (Там же.)

Для Ганди социально-политические искания усложнялись еще и иностранным порабощением его родины. Поэтому, в отличие от Толстого-пророка, Ганди - политический деятель, стремящийся путем личных и социальных экспериментов увязать свои идеи с самим течением жизни народа, с антиимпериалистическим и антиколониальным движением.

Ганди (как и Толстой, преданный церковью анафеме) - религиозный реформатор. Он верует в индуизм, но не признает за ним никакой исключительности и даже считает, что в индуизме не все совершенно. Религию Ганди стремится подвергнуть проверке жизнью, совестью. Он не соглашается слепо с любым догматом священных писаний. Веруя, он критикует. "Я не сделаю себе фетиша, - говорит Ганди, - даже из самой религии и никакого зла не извиню во имя ее... У меня нет желания увлечь кого-нибудь за собой, если я не понят его разумом. Я сам отрекусь от божественности древнейших шастр (священные книги индусов. - Авт.), если они не убедят меня".

Для Ганди вера - руководство к действию. Он исходит из того, что любое несоответствие между словом и делом - есть вместилище для паразитирования лжи. Малейшее расхождение между убеждениями и поступками людей - благотворная среда для порождения неисчислимых ошибок и бедствий в жизни общества. В этом он усматривает порок всех религий, учений и теорий, функционирования буржуазных партий и правительств. В этом, по Ганди, заложена первопричина разложения общества и раздвоения личности.

Поэтому-то Ганди упорно ищет ту формулу душевного состояния индивидуума и общества в целом, которая бы гармонично слила воедино веру с поступками, образ мысли с действиями, декларации правительств с политической практикой, конституции государств с реальной жизнью людей и деятельностью властей. Одним словом, он ищет правду, закон которой проявляется в истинном гуманизме и всеобщей любви к человеку.

Выйдя из заключения, Ганди снова едет в Англию, где находится с июля по ноябрь 1909 года. Уже прибывшие сюда Бота и Смэтс ведут с английским правительством активные переговоры о создании единого государства на юге Африки - Южно-Африканского Союза.

Ганди понимал, что создание такого государства может лишь укрепить позиции расистов и увековечить господство европейцев в Африке. Он пытается помешать миссии Бота - Смэтса. Наносит визиты английским министрам, стремится склонить на свою сторону членов парламента, редакторов газет, создать благожелательное для индийцев общественное мнение в Англии. Но, конечно же, дипломатические возможности Бота и Смэтса в Лондоне несравненно превосходят все усилия, предпринимаемые Ганди. Английским колонизаторам, правда, небезынтересно выслушать исповедь индийского лидера о настроении масс и узнать о его политических намерениях. Они на словах не прочь посочувствовать ему и даже что-нибудь неопределенное пообещать: ну, скажем, попробовать убедить Бота и Смэтса в большей мере считаться с интересами индийцев. В итоге же всех бесед Ганди английский министр колоний лорд Крю письменно уведомил его, что "м-р Смэтс посчитал невозможным принять требования азиатов о том, чтобы они были уравнены с европейцами в эмиграционных и других правах".

Л. Фишер, американский биограф Ганди, в связи с этим отмечал, что для "воинствующего барристера", ставшего перед фактом своего поражения на дипломатических переговорах в Лондоне, ничего не оставалось делать, кроме как планировать дальнейшее расширение кампании гражданского неповиновения в Южной Африке.

Во время этой поездки в Англию Мохандас Ганди сближается с местной индийской общиной. Дни и ночи ведет он здесь дискуссии о судьбах Индии, о путях борьбы за ее национальную свободу. Он пишет письмо лорду Амфиллу, бывшему губернатору Мадраса, в котором говорит о том, как глубоко укоренилась среди индийцев ненависть к британским правителям, и о том, что призывы к насильственному свержению их власти становятся все более угрожающими и популярными в Индии. "Видимо, англичанами, - сокрушается Ганди, - завладел демон коммерческого эгоизма. Зло заключено не в людях, а в самой системе. Индия эксплуатируется в интересах иностранного капитала..." Такой власти, по мнению Ганди, народ должен оказать ненасильственное сопротивление с целью установления желаемой им новой системы правления. Эти мысли Ганди разрабатывает в работе "Хинд сварадж" ("Самоуправление Индии"), в которой впервые систематически излагает свои социально-политические воззрения.

Ганди заявляет, что патриотизм для него означает благоденствие всего народа. Он горько упрекает английских и своих, индийских, капиталистов в том, что "рабочие бомбейских фабрик превращены в рабов". Именно Ганди одним из первых лидеров национально-освободительного движения того времени сумел прозорливо увидеть в развивающейся национальной буржуазии "троянского коня" в условиях Индии. "Непохоже, чтобы те, кто обогащается за счет фабрик, оказались лучше, чем другие богачи. Глупо полагать, что индийский Рокфеллер будет лучше американского Рокфеллера", - писал Ганди в книге "Хинд сварадж".

Книга Ганди - по-толстовски страстная, но и столь же утопичная проповедь отказа от современной цивилизации и от насилия против государственного насилия. Английские колонизаторы запрещают распространение книги. Вместе с обстоятельным письмом автор направляет свою книгу в Ясную Поляну Толстому. Толстой, называя Ганди другом и братом, 8 мая 1910 г. отвечает ему: "Я прочел вашу книгу с большим интересом, так как я думаю, что вопрос, который вы в ней обсуждаете - пассивное сопротивление - вопрос величайшей важности не только для Индии, но и для всего человечества".

Вернувшись в Южную Африку, Ганди вместе со своими сподвижниками организует недалеко от Йоханнесбурга трудовую общину по типу общины в Фениксе под Дурбаном и называет ее именем Толстого. "Ферма Толстого представляла семью, - впоследствии вспоминал Ганди, - в которой я был вместо отца и в меру своих сил нес ответственность за обучение молодежи". Всю работу на ферме выполняли сами ее обитатели. Они шили для себя одежду и обувь, обрабатывали землю, готовили пищу, убирали нечистоты. Слуг не было, разделения по профессиям тоже не было. Ганди установил на ферме правило - не требовать ни от кого того, чего не делаешь сам.

Здесь же, на ферме Толстого, Ганди обдумывал план проведения кампании гражданского неповиновения южноафриканским властям.

Толстой прислал ему письмо от 7 сентября 1910 г., в котором писал, что получил газету "Индиан опиньон" и был рад узнать все об участниках гражданского неповиновения. В письме говорилось: "...Ваша деятельность в Трансваале, как нам кажется, на краю света, есть дело самое центральное, самое важное из всех дел, какие делаются теперь в мире и участие в котором неизбежно примут не только народы христианского мира, но всякого мира".

Граф Толстой - антихрист в глазах официальной церкви, но пророк божий в умах российских крестьян, открывал перед Мохандасом Ганди свои несмиренные, "крамольные" мысли: "...В признании христианства, хотя бы и в той извращенной форме, в которой оно исповедуется среди христианских народов, и в признании вместе с этим необходимости войск и вооружения для убийства в самых огромных размерах на войнах заключается такое явное, вопиющее противоречие, что оно неизбежно должно рано или поздно, вероятно очень рано, обнаружиться и уничтожить или признание христианской религии, которая необходима для поддержания власти, или существование войска и всякого поддерживаемого им насилия, которое для власти не менее необходимо".

Так в начале XX века, в преддверии первой мировой войны, два мыслителя - Толстой и Ганди, - по-своему выражавших протест против подавления и обмана меньшинством господствующих классов большинства своих и чужих народов, ненавидя войну, пытались, оценивая обстановку в мире, повлиять на международные отношения, найти ненасильственные, мирные пути к изменению существовавшего миропорядка, к освобождению закабаленных народов.

Ганди интенсивно готовил проведение сатьяграхи, которая, по его замыслу, должна была охватить все провинции Южно-Африканского Союза, прежде всего Трансвааль и Наталь. Ни один номер "Индиан опиньон" не выходил без его призывной статьи. Дух воинственного неповиновения Ганди расистским законам гипнотически воздействовал на массы обездоленных, единственным оружием которых была их собственная жизнь, ценой которой они могли заплатить за право называться людьми.

По совету Ганди горняки Наталя начали забастовку. Он снова, уже в который раз, - на скамье подсудимых. В послании рабочим Ганди призывает их бастовать до тех пор, пока они не добьются удовлетворения своих требований. Забастовочное движение с каждым днем ширилось. В нем уже участвовало 20 тысяч горняков. Оно быстро распространялось по городам и провинциям Южной Африки. В мирных протестах принимали участие тысячи индийских женщин. Правительство применило против бастующих оружие - несколько горняков были расстреляны на месте. Тюрьмы не вмещали заключенных. Горняки, призванные Ганди к решительным действиям, проявили такую организованность и массовый героизм, на которые способен только рабочий класс.

Власти сочли благоразумным освободить Ганди из тюрьмы под залог. Однако волю его невозможно было сломить ни уговорами, ни насилием. 6 ноября 1913 г. он начинает знаменитый мирный поход протеста из Наталя в Трансвааль. Эта акция была новым серьезным вызовом правительству: перемещение индийцев между провинциями было запрещено законом и нарушение его каралось тюремным заключением с последующей депортацией.

Ганди возглавил длинную колонну отчаявшихся людей, готовых лучше принять смерть, чем покориться расистским законам. Вначале в походе принимало участие более двух тысяч рабочих, женщины и дети. Но число участников марша росло с каждым днем. Посланные на границу Трансвааля войска и полиция применить оружие не решились. Правительство оказалось в замешательстве, не зная, что предпринять. В течение четырех дней похода Ганди арестовывался три раза, и каждый раз власти, опасаясь еще больших волнений, отпускали его.

В поддержку Ганди выступили прогрессивные деятели Европы и Америки, и среди них такие корифеи, как Бернард Шою, Альберт Эйнштейн, Бертран Рассел, Ромен Роллан. Мировое общественное мнение было на стороне Ганди и его движения. Массовая кампания героического неповиновения в Южной Африке неожиданно приобрела международное значение. События в Африке будили сознание индийского народа-великана. Забеспокоился Лондон. Английское правительство не хотело, чтобы дух неповиновения властям распространился на саму Индию и другие британские колонии. В Лондоне понимали, что в канун готовящейся большой войны надо было во что бы то ни стало умиротворить "непротивленцев", успокоить свои тылы.

Да и само южноафриканское правительство начало сомневаться в эффективности своих действий: нельзя же было без конца держать в тюрьмах тысячи индийцев. Шахтовладельцы тоже не хотели терпеть убытки от непрекращающихся забастовок горняков.

Тогда заработали правительственные телеграфы между Англией, Индией и Южно-Африканским Союзом, полетели в эфир шифрованные телеграммы. Как всегда, за теле^ граммами начался обмен делегациями, Полномочными представителями; проводились переговоры, консультации - в ход были пущены тайные и официальные каналы. Правительство в Лондоне вынуждено было принять неприятное для себя решение. На Бота и Смэтса было оказано давление с тем, чтобы склонить их к компромиссу с М. Ганди.

Смэтс включил в состав правительственной комиссии для ведения переговоров с Ганди отъявленных расистов. Однако индийский лидер был уже не тем, каким его знал Смэтс в 1908 году, когда ему удалось без труда его обмануть. Нет, Ганди по-прежнему оставался правдивым и доброжелательным. Только к этим неизменным его качествам прибавился опыт политической борьбы, и - что самое главное - теперь за ним стояла внушительная армия мирных, но стойких бойцов: мощная сила, обеспечивавшая успех переговоров.

Незадолго до начала переговоров Ганди был освобожден из заключения и, обращаясь к собравшимся на митинг индийцам в Дурбане, спросил, готовы ли они пойти под пули, но отстоять правое дело, готовы ли они разделить участь тех соотечественников, которые уже отдали свои жизни. И в ответ он услышал многократно повторенное тысячеголосое - "Да, да, да!" Опираясь на эту решимость людей, Ганди мог спокойно приступать к переговорам со Смэтсом. Сначала Ганди попросил вывести из состава правительственной комиссии расистов, известных своей жестокой расправой с индийцами. Смэтс уступил.

Переговоры продолжались четыре недели. Ганди ведет дело уверенно и достойно, отвергая неприемлемые или двусмысленно сформулированные статьи будущего соглашения. На него не действуют ни блеск генеральских орденов, ни пышный ритуал, ни изысканные речи высокопоставленных персон. Он - дипломат от народа, а потому одет, как одеваются простые люди, и говорит, как они говорят: коротко, бесхитростно, мудро, не скрывая правды.

30 июня 1914 г. между Ганди и Смэтсом было подписано соглашение. Оно предусматривало аннулирование подушного налога на индийцев и отмену наиболее оскорбительных для них расистских законов. Разумеется, это был всего-навсего компромисс: апартеид остался официальной политикой Южно-Африканского Союза. И все же это соглашение было выдающейся политической победой индийских трудящихся в Южной Африке и их лидера Мохандаса Ганди. Его двадцатилетняя деятельность в этой расистской стране по своей морально-политической силе по праву снискала ему славу вожака народных масс.

В знак завершения переговоров Ганди, никогда не терявший чувства юмора, передал Смэтсу подарок со смыслом - сандалии, сделанные им самим на ферме Толстого: образец обуви, в которую были обуты большинство участников похода Наталь - Трансвааль.

Опыт сатьяграхи в Южной Африке привел Ганди к важнейшему выводу: освободиться от рабства может только сам народ. Давая оценку итогам южноафриканской сатьяграхи, Ганди писал: "Победа могла быть достигнута только с помощью горняков". Дух борьбы и самопожертвования, проявленный простым народом, произвел на него сильнейшее впечатление, укрепил его гуманистические идеалы и веру в людей.

Когда ему и его жене Кастурбай в 1915 году после возвращения из Южной Африки в Мадрасе устроили торжественную встречу, он, отвечая на приветственный адрес, сказал: "Если хотя бы десятая часть тех слов, которые содержатся в этом адресе, нами заслужена, то какими же словами вы намереваетесь охарактеризовать тех, кто пожертвовал своей жизнью и поэтому не может продолжить свою деятельность на благо ваших многострадальных соотечественников в Южной Африке? Какими словами вы собираетесь охарактеризовать Начапана и Нараянасвами - семнадцати- и восемнадцатилетних юношей, которые, воодушевляясь своей бесхитростной верой, перенесли все испытания, все страдания и оскорбления во имя чести своей отчизны? Какими словами вы собираетесь охарактеризовать Валлиамму, прелестную шестнадцатилетнюю девушку, которую выпустили из тюрьмы в Марицбурге только тогда, когда от нее остались кожа да кости и она уже горела в лихорадке, от которой скончалась месяц спустя? Вы говорите, - продолжал Ганди, - что я вдохновитель этих великих мужчин и женщин, но я не могу согласиться с этим. Это они, простые, искренние люди, которые действовали, воодушевленные своей верой, не ожидая никакой награды, - это они вдохновили меня и дали мне возможность достичь того, чего я достиг... Это они заслужили тот венец, который вы хотите возложить на нас..."